Жили-были

Жили-были
Виктор Рябинин

Сборник «Жили-были» представлен относительно весёлыми рассказами из мира буйных грёз и сумеречной фантазии. На страницах книги читатель сможет познакомиться не только с отрядом вполне боеспособных стариков под водительством Мальчика-с-пальчика, с обеими жёнами самого Адама, но и с любопытной Пандорой и её ящиком. И уже никак не обойти вниманием старого графа, озабоченного наследным делением своих духовных богатств, весело понаблюдать за дуэлью любовников, защищающих предполагаемую честь дамы, и, уже за пределами разумного, проследить за сходкой подземной нежити. А наряду с этим, убедиться в возможности возвращения вампира на белый свет одной лишь силой любви, которой подвержен даже кентавр, приглядывающий за русалкой. Да много ещё чего забавного может случиться за завесой весёлого небытия, сокрытого на страницах подвернувшейся вам под руку книжки.

Виктор Рябинин

Жили-были

Смех – это физиономия ума.

    Братья Гонкур.

ЖИЛИ-БЫЛИ

В одном тридевятом царстве-государстве существовали бок о бок не совсем, чтобы ветхие старожилы, а полный земной силы Старик и бойкая не по годам Старуха. Вели они натуральное хозяйство, блюли местные законы, а потому и горя не знали. Кроме одного. Не было у них наследных детей, как ни тужились, как ни упорствовали в рвении к потомству, аж с первого дня весёлого знакомства. Всё было – и полная чаша, и родни в полдеревни, и сор из избы с рукоприкладством вперемежку, а вот детушками Вседержатель не оделил. Либо поскупился, либо забыл в трудах праведных. Такая вот печаль при закате жизни, хоть волком вой, раз на сторону уже глядеть поздно. И ведь ничего не помогало, как ни исхитрялись. То есть, ни молебствия по бабьим скитам, ни мужицкий приблуд на стороне. А хоть бы какой байстрюк проклюнулся в чужом подоле, либо в нагульный час после бабьих посиделок. Как не было ничего, так и нет!

– Видать, старая, – говаривал Старик, сидя на завалинке в ватных штанах от простуды, – кто-то в седьмом колене так с нечистью снюхался, что даже и на нас аукнулось.

– А как не снюхаться? – сразу отзывалась Старуха. – Как не нагадить наследству, если ещё твой дед близких девок портил, что бык, а женился на стороне, считай, с петлёй на шее?

– Ты моего деда не тронь! – тут же ярился Старик от привычного уже разговора, и петухом схватываясь с насиженного места, – Это твоя бабка за солдатом утекла ещё в японскую. Так чесалось, что дома не усидеть, плюнувши с размаха на всю родню. Хорошо, в мирное время ветеран к рукам прибрал. Хоть и без ноги, но наследством бог не обидел.

Обычно в этом месте старые расплёвывались на неделю, но в ход руки не пускали. Чай не молоденькие, надобно и силы приберечь для хозяйства и будущего бранчливого разбора. Словом, дружно жили, тем более, что всё же было ради кого. Ведь, как ни крутись, но семья-таки существовала. Жил у них, к примеру, Мальчик-с-пальчик, которого Старик принёс из лесу в мешке совместно с кедровой шишкой. Совсем малец, не более лаптя, если в длину, но разумный в любом совете не по годам. Как попал в дерюжную тару, откуда произрастал, в кого такой смышлёный уродился, сей недомерок не знал либо притворялся забывчивым отроду, однако, прижился обочь стариков.

А как иначе? Жалко кроху, тем более, что кормовых не требует, крошкой со стола сыт бывает, зато с мухами воюет, словно рыцарь в крестовом походе. А этой летучей твари в хате пруд пруди. Мальчик-с-пальчик к иной подкрадётся тихой сапой, иголкой животному прямо в брюхо, а трупики рядком для отчётности складывает. Любо-дорого смотреть за такой военной работой! Так и остался в зиму у стариков. Одно плохо, голосок у него хоть и тонкий, но до печёнок въедливый, когда советы подавать начинает.

– Старик, – бывало недомерок комаром в темя впивается, будто кто его спрашивал, – дед, ты бы махорки поменьше заворачивал, а то до новины не хватит. Пойдёшь по миру с пустым кисетом табачные охвостья зачищать.

– Во-во, – тут же Старуха встревала, – надымил, хоть безмен вешай, – и пальцем гладила в умилении Мальчика по головке, показывая, что споются они за спиной у Старика в два голоса при любом споре.

Ещё прибился к ним Ёжик-ни головы- ни ножек. Этот не говорил, но по ночам, чуть где мышка трепыхнётся, сразу топ-топ по половикам своими коготочками. Ловил ли жилец гладкохвостых, то было никому не ведомо, но спать Старику мешал своею топотнёй. Благо ещё, не по голым доскам ходил, а то бы всё подворье будил, особо, когда Старик бражничал ради праздника. Иной раз так гарцевал, словно гвозди заколачивал, оставляя следы по всей избе. И чего такого жрал, что старая едва успевала по утрам эти разводы затирать, чтобы, не дай-то бог, Старик не оскользнулся. Старуха даже молочный паёк Ёжику урезала, а сам Старик спросонья не раз грозился жильца за порог выкинуть. Но не тут-то было! Домашний Колобок все планы рушил. Этот крендель у стариков давно жил. Как не съели за чаем прямо из печи, так по сей час на зуб не даётся. Оживился Колобок сам собой каким-то непонятным манером на следующее утро как остыл. По полу катается, лопочет что-то словно сосунок. Как бы из нутра, но не понять из какой дырки. Вот такое чудо явили силы небесные на излёте старых годов жизни. Вот такая случилась награда по собственной бездетности. Теперь-то этот ржаной мячик связно говорит, но в полный ум ещё не вошёл, остался лизунком у титьки. Это он с Ёжиком дружбу сначала под крыльцом завёл, а потом и в дом пригласил без спросу даже у стряпухи. Видать, за брата принял, только что колючкой не в меру обросшего. Теперь они целыми днями не разлей вода. В светлое время по двору катаются вперегонки, а ночью в избе хороводятся. Ума-то большого нет, а потому и мозгам отдых не требуется. Но, как ни мечтай, но сердца не хватит, чтоб такую дружбу порушить. А ещё и Мальчика к себе приманили, на себе катают от печи до порога. И ведь ни тот не убьётся, ни эти о скамьи не покалечатся! А всё потому, что за порядком присматривает Маша-растеряша. Как вывалилась она из короба с пирожками, который Михайло Потапыч на собственном горбу пёр, так и приблудилась к старикам намертво. Обратной дороги нет, а тут в хозяйстве сгодилась, так как за внучку сошла. Расторопная да ласковая, слова лишнего не скажет, если не поперёк её речей выступаешь, где надо и не надо свой голосок прорежет, как рог промеж ушей вурдалака. Видать, поэтому и медведюшка-батюшка не особо горевал Марею потерявши. Небось, рад был не слышать:

– Не садись на пенёк, не ешь пирожок, – уж на что хозяин тайги на нервы крепок, да и тот чуть не спятил, в десятый раз услыхав ниоткуда тонкий писк про бабушкин гостинец.

Так вот и жили одним табором хозяева и гости приблудные в глуши лесного захолустья. То ли за Урал-камнем, то ли за священным морем Байкал, но где-то посередине тундры на вечной мерзлоте Ямала. Летом-то хорошо, ягода и гриб под боком, а зимой от разносолов одна строганина из промёрзлого омуля вперемежку с сушёной олениной, если стойбище якутов неподалёку раскинулось для обмена бабьим рукоделием и новостями.

Однако, жили не тужили. Даже веселились порою от души. То Старик на Ёжика сядет в одних исподних портках, то Мальчик-с-пальчик Машу в замужество из-под её широкой юбки позовёт, то Колобок покатом Старуху возле печи с ног собьёт. Тут особый смех. Старуха вверх лаптями ножками сучит, перевернуться со спины словно жук навозный, не может, Старика на помощь зовёт из последних сил. То-то хохоту на всю избу до самого утра, а не то и до обеда, если жрать нечего.

Но как-то раз под осень поскрёбся в двери этой приветной избы беглый бродяга с Сахалина, что бежал с каторги звериной узкою тропой. Мальчик-с-пальчик тогда так прямо и вякнул со всего своего узкого плеча:

– Дед, – сказал разумный, гуляючи прямо по столу и зорко на всех поглядывая, – гони эту тать в три шеи, нам тут острожных жандармов с собаками только и не хватает. Жили в беззаконии на отшибе у казны, и дальше будем жить, как бог пошлёт, но без глупства и слёзных соплей к пропащему.

А как без дури, если к жалости с сызмальства приучен? Старуха чуть не плачет, Колобок с Ёжиком возле ног вьются, радуются свежему человеку да и Машка глазом косится на прихожего, как на обновку. Вот и не устоял хозяин, вот так и появился новосёл, в устоявшемся подворье. А вскорости и нарадоваться на него не могли. Домашнего приюта у бедолаги не было, потому и спешить некуда, а до работы разбойник был злой. Надоело, стало быть, бока-то в застенке отлёживать. С утра за топорище и пошёл, то сруб подправить, то крышу подлатать, то соседского барана ухайдокать, а то и гусиную шею свернуть на чужом подворье. Правда, под мостом в засаде не замечался, да и без этого забот полон рот. Словом, никакой работой не брезговал и никого в помощники не манил. Всё сам да сам, как в темницах попривыкал, а потом, сам понимай, если что не так, то в отсидку одному отправляться, а не тянуть всё семейство! Ни Старик, ни, упаси бог, Старуха с Машкой, не то что ножик поднести, так даже на дневной промысел с ним не ходили. Бродяга один на один с проезжим купцом иль разночинцем на тракте про ночную дорогу для порядка выведывал. Самолично по округе атаманил. Одним своим названьем, что Кудеяр, страх наводил и на пешего, и на конного. Так что и года не минуло, а уже было с чем и на ярмарку в Чебаркуль съездить, и Машке на приданое отложить, а что кашу-малашу не на постном масле стали готовить, так это, вроде, как и не в счёт.

– Хорошо зажили, – бывало говаривала Старуха, ласково оглядывая Кудеяра.

– Но ненадолго, – осаживал Мальчик-с-пальчик с непроходимой грустью в тонком голосе.

– Зато все вместе рядком сядем, – успокаивала Маша, уже успевшая приглядеться вплотную к атаману.

Старик же только матюгался и сплёвывал через левое плечо, но в Мальчика всегда промахивался. А Колобок с Ёжиком беспамятно гонялись друг за другом, и жизнь продолжала проистекать в прежнем русле аж до полного ледостава на могутных сибирских реках. А вот по первопутку и нагрянули в эти края охотники за головами, кои за великую мзду ловят беглых каторжников и препровождают в острог безо всякого разговора с убиенным. Подошли они без лишнего шума на снегоступах, заняли позицию вкруг дедовой заимки с трёхлинейками Мосина на изготовке. Один фельдфебель вытянулся на бруствере во фрунт и вострубил как лось, не своим голосом:

– Выходи бродяга Кудеяр, обложили мы твоё логово со всех сторон. Не губи деда и всю кротость его, а то подожжём ко всем чертям округу, чтоб и следа вашего нигде не осталось.

Не стесняясь костерил воинский начальник беглого атамана и даже холостой выстрел для острастки произвёл. В ответ же, ни уха, ни рыла никто не кажет, то есть молчат сожители и не выдают тюремного беглеца.

А всё Маша-растеряша:

– Не выдавай, деда, друга сердечного, не оставляй меня, бабушка, в одиночестве, коли буду на сносях. Имейте совесть порадеть за сирых. Зачтётся это вам на том свете, и тем, и более, что вам не долго ждать, – и всё это с рёвом и сморканием в подол.

Тут и Кудеяр помог:

– Будем живы, – заверил основательно, как природный верховод, – не только вас за личной оградкой упокою, но и хозяйство не разорю, раз козу с овцематкой уже завели. Тут и будет ваш корень славиться, а мы с Марией такое развесистое дерево жизни воспитаем, что потомства хватит на целую деревню.

Один Мальчик-с-пальчик головку ниже плеч свесил:

– Солдат нагнали маловато, да и пушек у стражников нет. Наказывал же перелётному ворону, чтобы каркал во всё горло и наводил на след цельную войсковую дружину, а не охотников за наживой. Даже без походной музыки похоронного марша припёрлись. Какая же тут будет неминуемая победа?

И лишь Колобок с Ёжиком катались по углам и без слов радовались жизни в её сиюминутном проявлении.

Старик, видя такой нерушимый расклад сил, скомандовал, как в японскую при Порт-Артуре:

– Занимай оборону, как в воинской тактике прописано и где кому сподручней! А ты, старая, тяни из подпола пулемёт-максим и другой припрятанный огнестрел системы Бердан. Сейчас воевать будем по стрелецкому уставу и кто во что горазд, – и тут же провёл мобилизацию ополчения.

Дед по молодости был чёрным копателем, к тому же военное дело знал хорошо, а потому оружейный арсенал прятал не только в подвале, но и на чердаке. Поэтому отбить мог не только пешую или конную атаку, а даже дать отпор пластунам и минёрам. Вот и залёг самолично с пулемётом в красном углу под иконами, а остальных добровольцев разогнал по секретам у печи. Клацнули затворы и воинство начало выверять прицел.

– Надо бы в чистое переодеться, – всунулся с советом Мальчик-с пальчик, оставшийся без ружья не у дел и вздохнул так не по росту, будто случайный прохожий на чужих похоронах. Да с такой тоской вышло, что Колобок с Ёжиком с испугу закатились в самую пыльную пыль под печкой.

Но на такие пленные слова никто не обратил внимания, так как каждый ждал своего победного либо смертного часа, а не то и контузии на всю голову или что пониже. Однако, час тот всё никак не подходил, хоть уже близились третьи сутки осады. Враг не спешил с приступом, а порох сырел.

На пятые сутки Старик встал из-за пулемёта и сказал оборонцам:

– Пойду до ветру, а заодно гляну на супостата, – и, надев свежую рубаху, шагнул за порог.

В избе нависла тягомотная тишина, а во дворе грянул выстрел. Старую хватил Кондратий, и она упала головой под образа, а Кудеяр с Марией начали в обнимку прощаться, как перед дальней дорогой. Мальчик-с-пальчик грустно качал головой, наблюдая печальную картину конца кормильцев, а Колобок с Ёжиком устремились к дверям в поисках выхода из ситуации. Но как раз в этот момент дверина сама собой слетела с петель и в проём протиснулся охотный человек из зверобоев, а следом хозяин тайги Михайло Потапыч и сам Старик, без кровинки в лице, но живой по всем признакам. Зверобой со всеми за руку перезнакомился и заодно поставил на ноги Старуху, а медведь, сняв с плеча берёзовый короб с пирожками, сел на лавку, будто весь свой век тут сиднем сидел. Старик же тот час полез под пол за четвертью браги и жбаном крепкого пива, что давно припасал для непрошенных гостей или первого татарина. Маша не растерялась и начала метать прямо на стол из печи съедобные закуски и другую снедь, навроде сбитня и овсяного киселя. Кудеяр же разлил по стопкам остатки самогонки, которыми крепились во дни осады и томления духа.

Выпили, как водится, как на Руси повелось. Михайло Потапыч не пропустил и от удовольствия крякнул, словно весной в берлоге, а Старуха сразу зарделась маковым цветом. Маша пригубила, но на Старика вместе с Кудеяром и Зверобоем с первого раза и вовсе не подействовало. После браги разговорились, словно век не видевшись.

– Дядя, – обратилась Маша к знатному охотнику, – а в кого вы во дворе стрельнули? Может жив ещё, если в фельдфебеля?

– Солдатню, Мария, Михайло Потапыч ещё третьего дня без ружья разогнал, а салют давали ради хозяина, – и он кивнул в сторону Старика, – так как он не праздновал труса под лавкой, а смело пошёл в разведку на врага, не таясь в отхожем месте.

Старый согласно закивал остриженной под горшок башкой, а собравшиеся ещё больше его зауважали и стали сами подливать хозяину из хмельного кувшинца. Тем более, что новые плисовые штаны были ему к лицу и безо всякой сырости.

Праздновали снятие блокады до самого дна. А когда прикончили старухины настойки для притирания, гости поняли, что пора и честь знать. После до времени совесть не позволяет всего этого стали держать совет: кому, как и зачем? Решили, мол, кто куда, но по своим интересам.

Старик со Старухой оставались доживать век в своём родовом гнезде, тем более, что мишка подогнал пригодную к растёлу бурёнку прямо к хлевам, которую старая в тот же день и раздоила. Мальчик-с-пальчик тоже не стал менять насиженное место на лесную свободу, оставаясь полным хозяином хлебных крох на столе. Колобка с Ёжиком никто и не спрашивал, тем более, что первый перестал умствовать и его употребили в пищу домашние животные, а второй укатился в буераки, так как был несъедобным. Машу-растеряшу унёс в своём коробе медведь для передачи родне вместе с пирожками. И девушке ничего более не оставалось, как верить в свою яркую планиду и счастие не за горами. Кудеяр же со Зверобоем так за рюмкой спелись в одночасье, что подались вершить революцию среди народов Крайнего Севера, лишь бы не работать, как заботливая пчела. До того они по каторгам и охотничьим угодьям свободным духом пропитались, что вознамерились распространять его вкруг себя, пока достанет сил и разума.

Вот и делай один другому добро, не ведая как с этим богатством потом расхлебаться. Жили старики себе без забот в затишку у старости, а тут на тебе, целая корова, обслуги всего-то один Мальчик-с-пальчик, а окочуриться совесть не озволяет.