Обрести себя

Они с подчёркнутой аккуратностью брали каждую книгу из бабушкиной библиотеки, вертели её так и сяк, открывали ящики её стола и что-то искали. Они искали, но явно не знали что.

Нам было страшно.

Вдруг, мама сказала, что бабушка с неделю назад сожгла какую-то книгу. Мужчины очень обрадовались, извинились и ушли.

Мама позвонила дяде Володе, и он через час приехал.

– Сказали, что ищут? – спросил он.

– Что-то невразумительное…

– Взяли что-нибудь?

– Нет. Я им сказала, что мама что-то сожгла, но не знаю что.

– Хорошо. Как выглядели?

Мама описала.

– Понятно… Мерзавец! – сказал дядя Володя.

И добавил:

– Если придут ещё раз, звони сразу, при них, и говори громко, чтобы они слышали. Поняла?

– Да.

Он попрощался и уехал.

Мама сказала, чтобы мы не беспокоились, но на расспросы не отвечала.

Больше к нам никто не приезжал.

Профессор

Когда мы были маленькие, мы часто слышали, что бабушка работает «в банке с пауками». Мы с Ленкой как-то попросили показать нам паука. Но бабушка рассердилась и сказала, чтобы мы не подслушивали взрослые разговоры.

Карьера у бабушки «не клеилась». Ей удалось защитить кандидатскую, но на этом всё и закончилось. У неё была самая низкая научная должность, которую только смогли найти для человека с кандидатской степенью.

При этом, её часто приглашали для консультации и на консилиумы по сложным случаям, к очень «ответственным лицам».

Однажды, её вызвали в столицу, – лечить отпрыска Важной Персоны, – и она провела там две недели.

Её рекомендовали как доктора медицинских наук и профессора, – не может же любимое дитя столь важной персоны лечить рядовой врач.

Бабушке, как она рассказала маме, удалось стабилизировать состояние пациента: пациент был «очень тяжёлый, на грани». Важная Персона пожелал лично встретиться «с Товарищем профессором». А этого как раз никто и не ожидал.

В беседе выяснилось, что бабушка никакой не профессор, и даже не доктор наук. Важная Персона рассердился и сразу, прямо при ней, вызвал к себе других Товарищей. Когда Товарищи пришли, он сказал:

– Нехорошо получается, Товарищи! Вот заслуженный врач, видный учёный, внёсший неоценимый вклад в советскую науку и воспитавший целую плеяду кандидатов и докторов наук, а вот до сих пор он не только не член-корреспондент, но даже не профессор.

– Да, да, несправедливо, это упущение, – закивали приглашённые Товарищи.

– Есть мнение, что это надо поправить. И орден дать…

Через неделю в бабушкином институте чествовали свежеиспечённого доктора медицинских наук «по совокупности научных трудов», орденоносца и профессора.

Ещё через неделю провожали на пенсию одного из бабушкиных «пауков», – членом-корреспондентом ему стать так и не довелось…

Бабушка тоже почти сразу ушла на пенсию. На профессорскую пенсию.

Её ещё иногда приглашали в институт на консилиумы и консультации «по сложным случаям», и она никогда не отказывала.

Но чаще этого, она вела частный приём. Это называлось «по-частному».

И у неё, наконец, появилось свободное время, чтобы заниматься любимым делом.

И нами с Ленкой.

Первая Роза

Несмотря ни на что, жизнь продолжалась.

Помню, как примерно за год до смерти, бабушка сидела за столом и что-то писала. Я жил в бабушкиной комнате, – там же были все мои вещи и секретер, на откинутой крышке которого я делал уроки.

Наконец, она повернулась ко мне на стуле и сказала, чтобы я позвал маму и Ленку: Ленка тогда жила в маминой комнате.

Когда они пришли, бабушка сказала:

– Славик, выйди! У нас будет женский разговор!

Я обиделся, но вышел.

Через некоторое время мама и Ленка вышли и пошли к себе. Ленка несла в руках большой конверт из грубой бумаги.

Я задержал её и спросил, что это такое. Ленка в ответ пожала плечами и показала конверт. Он был заклеен, и на нём была надпись, сделанная бабушкиной рукой:

«Лене. Вскрыть к Первой Розе»…

После смерти бабушки Ленка сильно изменилась. Иногда она становилась какой-то чужой и раздражительной, на всё злилась и шипела на меня, как кошка. И, кажется, у неё от меня появились секреты. На мои расспросы она отвечала как-то очень по-девчачьи:

– Дура-а-а-к!

Меня это очень злило, и я чувствовал, что между нами растёт невидимая стена. Я страдал. От растерянности и обиды я иногда ночами плакал. Что-то явно происходило, – мы менялись, и будущее меня сильно пугало…

Правда, у меня тоже стали появляться свои секреты, которые я вначале порывался открыть Ленке, но под разными предлогами откладывал и откладывал…

Иногда я даже злорадствовал про себя: