Итальянский след

Слесарь не ответил, даже не оглянулся на эти пустые слова, даже плечом не повел. Просто как бы не услышал.

– Пусть так, – пробормотал Худолей и отступил назад, снимая с себя ответственность за позорище, которое слесарь сам себе уготовил.

Участковый тоже не услышал слов Худолея: что с него взять – эксперт. Пафнутьев только руками развел, извини, дорогой, но тут свои правила, свои хозяева. А слесарь тем временем, подойдя к двери, позвонил, на кнопку жал долго, прерывисто. Приложив ухо к клеенчатой поверхности, он вслушивался, не прозвучат ли в квартире шаги, голоса, какие-никакие звуки.

Нет ничего не прозвучало.

Но что-то все-таки слесаря насторожило, может быть, он и сам поначалу не понял, в чем дело, или, поняв, не хотел делиться подозрениями – его пригласили вскрыть квартиру, и больше от него ничего не требовалось. Но полностью скрыть свои подозрения не пожелал.

– У меня дурные предчувствия, – сказал он негромко, как бы между прочим.

– У всех дурные предчувствия, – ответил участковый, не придав словам слесаря никакого значения.

Не медля больше, полагая, видимо, что он произнес все необходимое в таких случаях, слесарь завел раздвоенный конец своей кошмарной фомки за металлический уголок двери и чуть поднажал. Как ни странно, но уголок, из которого и была сварена рама, подался. Послышался сухой шелест осыпающейся штукатурки, на площадку посыпались крошки раствора, а дверь, стальная, непоколебимая, призванная хранить хозяев от всех превратностей судьбы, пошатнулась, выдавая всю ненадежность железной своей сути. А слесарь тем временем завел раздвоенный конец фомки уже в нижней части двери, в полуметре от пола. Результат оказался точно таким же – шорох осыпающейся штукатурки. Уголок рамы легко, даже как-то охотно вышел из паза.

Не прошло и пятнадцати минут, как слесарь, последний раз заведя фомку за какой-то металлический выступ, сдавленно просипел:

– Держите дверь.

И действительно, не подхвати участковый с Худолеем это сооружение, дверь бы с грохотом вывалилась на площадку. В последний момент на подмогу пришел Пафнутьев. Совместными усилиями они прислонили дверь к стене.

Вход в квартиру был открыт.

И только тогда все переглянулись, поняв наконец, что имел в виду слесарь, когда намекал на какие-то свои подозрения, – из квартиры потянуло запахом, от которого хотелось немедленно выбежать на свежий воздух.

– Мне кажется, там немного пахнет, – пробормотал участковый и шагнул в сторону, пропуская вперед Пафнутьева.

Худолей побледнел и тоже отшатнулся от двери, не решаясь войти первым.

– Ну, что ж, придется мне, – пробормотал Пафнутьев, перешагивая порог. Как обычно бывало с ним в таких случаях, он внутренне сжался, каждый шаг давался с трудом – не мог Пафнутьев привыкнуть к зрелищам, которые обычно бывают в квартирах с трупным запахом, не мог. Когда была возможность, он увиливал от подобных впечатлений, но сейчас ему просто некуда было деваться – не Худолея же посылать вперед, не участкового, не слесаря, в конце концов.

И он шагнул сам.

– Дела, – протянул Пафнутьев озадаченно.

Это первое его слово оказалось единственным.

Обнаженный женский труп лежал на полу у дивана. Смерть, видимо, наступила несколько дней назад, это Пафнутьев определил по многим признакам. Стараясь не всматриваться в подробности, он прошел через комнату, отдернул шторы, распахнул окно. Обернувшись, увидел, что Худолей стоит над трупом в каком-то оцепенении. Подняв голову, он посмотрел на Пафнутьева, молча указывая рукой на лежащий труп.

– Ни фига себе! – сказал участковый почти весело. – Да это же не она, не Юшкова. Хотя кто знает, может, после смерти люди меняются, а? Эксперт, что скажешь?

– Паша, это не Света, – сказал Худолей.

Сильным сквозняком из распахнутого окна в высаженную дверь выдуло трупный запах, и стало можно дышать.

– Ну что ж, – сказал Пафнутьев. – В таком случае приступай к своим обязанностям.

– Не могу, Паша, я же ничего с собой не взял.

– Это плохо, – сказал Пафнутьев невозмутимо. – Так нельзя.

Женщина лежала на паласе кверху лицом, глаза ее были открыты, и это было, наверное, самым жутким во всей квартире. Взгляд мертвой женщины казался осмысленным, живым, но кровавая рана на шее пониже уха не оставляла никаких сомнений.

И самое странное – в мертвой руке женщины был зажат нож, причем держала она его за лезвие. В подарочном исполнении он и сейчас казался нарядным, отполированное лезвие блестело в местах, не залитых кровью.

– Я знаю этот нож, – сказал Худолей. – Пользовался иногда. Но для кухонных надобностей такие ножи не годятся – слишком острые.

– А ты им что делал?

– Колбасу резал, яблоки, хлеб. А здесь, похоже, сонная артерия перерезана.

Участковый диковато смотрел на Худолея, ничего не понимая. В конце концов он, видимо, решил, что Пафнутьев привел с собой подозреваемого и тот сейчас, попросту говоря, колется. Стараясь не привлекать к себе внимания, участковый медленно сдвинулся в сторону, попятился и стал у входа в прихожую, перекрыв возможный путь бегства убийцы. Поймав взгляд слесаря, он кивнул ему: дескать, и ты становись рядом, мало ли чего.

– Ты ее знаешь? – спросил Пафнутьев.

– Не могу сказать твердо… Вроде видел как-то… Я к Свете пришел, а у нее сидела подружка… Может быть, эта самая…

– Тут явные следы борьбы, – Пафнутьев обвел взглядом комнату. На полу валялись осколки разбитой чашки, лежала початая бутылка с остатками вина, опрокинутый стул был отброшен к окну, в зажатой руке убитой женщины был окровавленный лоскут не то платья, не то ночной рубашки. – Твоя Света, – Пафнутьев исподлобья посмотрел на Худолея, – темпераментная девочка?

– В самый раз, – холодновато ответил Худолей.

– Это хорошо, – одобрил Пафнутьев.

– Есть мысли, Паша?

– Понимаешь, Валя, женское убийство какое-то… Нож в шею, причем нож хорошо тебе знакомый, заточенный гораздо лучше, чем это требуется для кухонных надобностей…

– Мужчины так не убивают?

– По-всякому бывает, сам знаешь. Но вот так… Мужчины бьют бутылкой по голове, душат чулками и колготками, выбрасывают из окон, в сердце бьют ножом, в спину… Квартиру поджигают, газ взрывают… Опять же бутылка недопитая… Посмотри, она лежит на боку, а в ней еще вина не меньше трети осталось… Мужчины обычно выпивают до дна, такая у них привычка, они к выпивке относятся более ответственно. Конфетные обертки вокруг… Мы их фантиками называли. Ты когда-нибудь собирал фантики?

– Собирал, – кивнул Худолей. – Моя коллекция до сих пор цела. Приходи, покажу.

– Приду обязательно. Смотри… Из выпивки – вино, да и то недопитое, из закуски – конфеты, трюфели называются, хорошие конфеты, из дорогих. И вино не самое плохое, каберне, да еще и не наше… Кстати, у нее, – Пафнутьев кивнул в сторону трупа, – в руке обрывок какой-то женской одежки. Тебе не знаком этот лоскут?

– Знаком.

– Ты раньше где-нибудь видел эту ткань в мелкий голубой цветочек? Незабудками их называют.

– Да, это незабудки, – каким-то мертвым голосом проговорил Худолей.

– Валя, мой вопрос в другом… Ты видел эти незабудки раньше?

– Паша, я ведь уже ответил – видел.

– Где? На ком? Когда?

– На Свете.