– Да, – сказала она. – Слушаю.
– Это я, мам, – звонил Алексей. – Ты как там, жива?
– Местами.
– Дух боевой?
– Без комментариев.
– Но жизнь продолжается? – Сын пытался расшевелить ее, придать бодрости, втянуть в разговор легкий, быстрый и бестолковый, вывести из состояния сосредоточенной печали.
– Иногда мне тоже так кажется, – со вздохом произнесла Касатонова, окидывая взглядом полки, уставленные книгами, которые она собирала последние тридцать лет – в командировках, во всяких медвежьих углах, торчала сутками в очередях, господи, ночи проводила в очередях, чтобы подписаться, и на кого! На Пушкина, Достоевского, Толстого...
– Заявление подала? – задал наконец Алексей главный вопрос, ради которого и решился на поздний звонок.
– Подала.
– Подписал?
– Подписал.
– И ты теперь вольная птица?
– Вольней не бывает.
– И что? Никакой радости?
– Знаешь, Леша... Не могу ничего на это ответить. Сама путаюсь в показаниях... Ох, прости, не в показаниях, в ощущениях. Их так много, и они такие разные...
– Но ты смеялась весело и переливчато, вертелась на одной ноге, стреляла шампанским и разливала его по вашим конторским стаканам, черным от чая и кофе...
– С девочками посидим попозже, здесь, у меня... В конторе не хочется. А с остальным... Боюсь огорчить – ничего из того, что ты перечислил, не было.
– Тебе что-нибудь подарили?
– Догнали и еще раз подарили.
– Надо было самой сказать... Так, мол, и так, жду прощального подарка.
– Сказала.
– И чего попросила?
– Шаль с каймою.
– Вот только теперь я понял, что ты выживешь, – Алексей облегченно перевел дух. – Директор сделал большие глаза?
– У него таких никогда не было! – рассмеялась наконец Касатонова. – И, наверно, уже не будет.
– Слушай меня внимательно... Не знаю, как пойдут дела, но в любом случае все, что я произнес, остается в силе. Сотню долларов в месяц я тебе обещаю – на мороженое, курево, водку и прочие соблазны жизни.
– Знаешь, Леша, с соблазнами напряг.
– А что такое?
– Они... Они исчезли. Отшатнулись.
– Так не бывает, – с преувеличенной уверенностью произнес Алексей.
– Для меня это тоже неожиданность. Ничего не хочу. Представляешь, совершенно ничего не хочу. Все имело смысл и было желанным, когда оставалось в отдалении, когда было недостижимым, запретным. А теперь... Вот они, целые шкафы с нечитанными книгами... И представляешь, рука не поднимается вынуть хотя бы одну из них, раскрыть, прочитать страницу из середины.
– Ма! – решительно перебил Алексей. – Это у тебя ломка. Ты наркоманка. Когда опытный, со стажем наркоман остается без наркотика, у него начинается ломка, его крутит, вертит, он стонет, катается по полу и горько причитает. Ты вот первый день осталась без работы, и началась ломка. Тебе надо держаться. Хочешь в Турцию на неделю? Хочешь?
– Нет. Может быть, попозже. Если не передумаешь.
– Мои слова... Ты знаешь, что такое мои слова?
– Знаю. Это кирпичи, положенные в стену на хороший цементный раствор. Из стены их уже не вынуть.
– Правильно. А с ломкой надо бороться.
– Как, Леша?
– Хлопни стакан водки.
– Уже.
– И что?
– Никакого результата.
– Хлопни еще один!
– Боюсь, результат будет несколько не тот, которого я добиваюсь.
– Тоже верно. Значит, здравость мышления тебя не покинула, к водке не пристрастилась, голос твой мне нравится... Знаешь, есть надежда. Выживешь.
– Буду стараться. Ты сейчас дома?
– Да.
– Один?
– Нет.
– Тогда спокойной ночи.
– Пока, мам. Завтра заскочу! Проведаю. Навещу.