В позе трупа

– Степан Петрович... Извините, Валечка, – даже во взволнованном состоянии женщина не упустила возможности легонько куснуть сестру. – Там такое, такое... Степан Петрович, – и она без сил опустилась на кушетку, но, взглянув на Валю, тут же встала, словно невзначай села на чужое место. – Привезли на попутной машине... Я не знаю, что это такое...

– И где «оно»? – спросил Овсов с еле заметным раздражением.

– Сразу на рентген отправили.

– Хорошо. Сейчас иду. – Последние слова прозвучали как просьба оставить его одного.

Обе женщины поняли и быстро вышли. Овсов несколько мгновений сидел неподвижно и, лишь дождавшись, когда хлопнет дверь в коридор, открыл тумбочку и достал бутылку. Встретившись с собой взглядом в темном оконном стекле, подмигнул, извиняюще развел руками и, налив полстакана водки, медленно выпил.

– Так-то будет лучше, – проговорил негромко и, завинтив крышку, поставил бутылку в тумбочку стола. Он привык четко оценивать свои ощущения и сейчас, почувствовав в душе что-то теплое, обнадеживающее, задумался. И тут же понял, в чем дело, – в бутылке оставалось еще достаточно водки, и у него будет возможность выпить после операции.

* * *

То, что лежало на операционном столе, являло собой зрелище довольно страшноватое. Это было какое-то месиво из мяса, костей, окровавленной одежды. Привычные контуры человеческой фигуры даже не угадывались. Человека положили на стол совсем недавно, но из-под него уже вытекала кровавая жижица, которую и кровью-то назвать было нельзя.

– Ни фига себе! – невольно пробормотал Овсов.

– Такого еще не было, Степан Петрович, – прошептала женщина, которая недавно приходила в ординаторскую.

– Он живой? – спросил Овсов.

– Пульс есть, но слабый... Затухающий.

– Снимки сделали?

– Проявляют.

– Вы бы хоть форму ему какую-нибудь человеческую придали, – проворчал Овсов. – Чтоб похоронить можно было в гробу, а не в ведре. Будут снимки, принесите... Я у себя.

Овсов повернулся, чтобы уйти, уже дошел до двери, но что-то его остановило. Хирург обернулся, еще раз окинул взглядом кровавую горку, возвышающуюся над столом, и вдруг встретился взглядом с этим существом – иначе его назвать было нельзя. Да, из складок сорванной кожи, торчащих розовых костей на него смотрели глаза. Овсов подошел поближе, думая, что показалось, померещилось. Нет, это действительно были глаза, и они в упор смотрели на него не мигая.

– Ты меня слышишь? – спросил Овсов, и голос его дрогнул.

Глаза мигнули.

– Ты живой? – произнес Овсов скорее утвердительно, чем с вопросом.

Глаза опять мигнули.

– Он в сознании, – Овсов распрямился и обвел всех взглядом, в котором уже не было ни раздраженности, ни уверенности. В его глазах была полнейшая растерянность, если не ужас. – Готовьте, – пробормотал он и, круто повернувшись, вышел.

– А вот сейчас и не следовало бы, – осуждающе сказала пожилая сестра.

– Ему виднее, – ответила Валя, но не было в ее голосе уверенности.

Овсов прошел в ординаторскую, протиснулся за свои шкафы и задернул занавеску. Достав из тумбочки «Распутина», он замер, прислушиваясь к себе, словно ждал какого-то сигнала, совета, разрешения. И, получив нужный сигнал, быстро отвинтил пробку, налил в стакан водки, поколебался, плеснул еще немного и спрятал бутылку. Перед тем как выпить, тяжело, протяжно вздохнул, а выпив, спрятал и стакан. Сел, положив руки на холодное стекло стола, исподлобья взглянул на собственное отражение в окне. Там, за стеклом, была уже глубокая ночь, огни в окнах погасли, город спал. Шел второй час ночи.

– Господи, господи, помоги мне сегодня, – чуть слышно пробормотал Овсов, опустив лицо в ладони. – Господи, господи, не оставь меня сегодня...

Вошла Валя с мокрыми снимками. Он всмотрелся в один снимок, расположив его у настольной лампы, взял второй, третий...

– Ни фига себе...

– Похоже, у него не осталось ничего целого, – чуть слышно сказала Валя.

– Яйца-то хоть у него на месте?

– Кажется, да... И что к ним прилагается тоже.

– Все утешение, – и Овсов поднялся.

Он быстро шел по коридору, и его тяжелые шаги становились все тверже. Он не видел ни выглядывающих из палат больных, разбуженных полуночной суетой, ни жмущихся к стенкам дежурных медсестер, ни Вали, едва поспевающей за ним. Лицо его напряглось, седой пробор уже не выглядел таким четким, челка упала на лоб.

В операционной все было готово. Яркий свет, стол с возвышающимся посредине телом, инструменты, пожилая сестра с резиновыми перчатками. И единственный помощник – практикант, который, кажется, вот-вот брякнется в обморок.

– Знаешь анекдот? – спросил его Овсов. – Идет операция... «Скальпель! – командует хирург. – Тампон! Спирт! Еще спирт! Еще спирт! Огурец!»

Практикант стоял бледный и даже не улыбнулся. Он лишь сглотнул слюну и кивнул, давая понять, что все услышал, все понял.

– Как же тебя угораздило, бедного, – пробормотал Овсов, шагнув к столу. Он снова хотел встретиться взглядом с этим человеком, но глаза того были закрыты. Над ними нависала сорванная с головы кожа. – Ну... с богом, – вздохнул Овсов. – Поехали, девочки...

* * *

Когда Овсов, едва волоча ноги от усталости, добрел до своего кабинетика, в окно било яркое солнце. Было уже утро, и далеко не раннее утро. За больничным забором проносились переполненные троллейбусы с пассажирами на крышах, на трамвайной остановке стояла молчаливая и какая-то безнадежная толпа. Следом за Овсовым в кабинет вошла Валя. Она обессиленно опустилась на кушетку, некоторое время молча смотрела в тяжелую спину хирурга, склонившегося над столом, потом спросила:

– У вас там что-нибудь осталось?

– Поделюсь, – сказал Овсов. Рука его привычно скользнула в тумбочку, нашарила бутылку «Распутина» и извлекла ее на яркий дневной свет.

– Он умрет, Степан Петрович?

– Это меня не касается. Это одному богу известно. Спасет его только бог. Я что... Механик. Режу, пилю, зашиваю, зажимаю, вколачиваю гвозди... Действия простые, можно сказать, бездумные... – Овсов разлил водку в два стакана, один протянул Вале, из второго медленно выпил сам.

– Жалко будет, если умрет, – проговорила Валя, скривившись от водки. – Столько усилий, такая ночь...

– Потрудились сегодня славно... – согласился Овсов.

– Но сердце бьется!

– Да, – кивнул Овсов, думая о чем-то своем. – «И сердце бьется в упоенье, и для него воскресли вновь и божество, и вдохновенье, и жизнь, и слезы, и любовь...» Приблизительно так выразился один товарищ. – Овсов повернулся наконец к Вале. – Тут особенно и думать нечего... Если он все сделал на этой земле, если выполнил свою задачу, ту, ради которой он сюда, на землю, заслан... То умрет. Если ему кое-что предназначено, если стоит перед ним еще какая-то задача... Выживет.

– А вы как думаете?

– По мне... Он не должен умереть. Слишком много затрачено усилий, чтобы его убить. Кому-то очень хотелось от него избавиться, кому-то он очень мешал самим своим присутствием на земле. А любое действие рождает противодействие. Равное ему по силе, а то и гораздо превосходящее. Ветер рождает бурю.

– Думаете, его хотели убить? Но это же автомобильная авария, Степан Петрович!

– А как понимать ножевую рану в спине? – Овсов укоризненно посмотрел на Валю.