t

– Почему-то меня это потрясло, – продолжал он. – Сложно объяснить вам, человеку другой культуры, несмотря на всю мою власть над вами. Я, разумеется, ничего не знал тогда о постмодерне, но все равно ощутил ветер свободы, веющий от этих строк. Они отменяли все стихи о Ленине и Родине, все это «держа вю», как выражался мой дедушка. Тогда у меня и мелькнула мысль, что неплохо бы самому научиться складывать слова в строфы такого могущества. Но рассказать дедушке правду я постеснялся. Я соврал, что мне нравится выдумывать людей, которых раньше не было. Реакция дедушки меня потрясла – он повалился передо мной на колени и сказал: «Арик, обещай, что ты выкинешь эту жуткую мысль из головы!»

– Ариэль – ваше настоящее имя?

– Да, – ответил Ариэль. – Я забыл представиться – меня зовут Ариэль Эдмундович Брахман.

– Очень приятно, – сказал Т. – Необычное и красивое имя.

– Еврейское, – хмыкнул Ариэль. – Практически еврейское. А я, тем не менее, ни разу не еврей, можете такое представить? Даже дедушка-каббалист евреем не был, он из семьи польского ксендза. Я евреев терпеть не могу.

– За что?

Ариэль засмеялся.

– Да вот за имя свое главным образом. Попробовали бы вы с таким вырасти в бандитском дворе, вопроса бы не возникло. Ладно бы я действительно евреем был – у них хоть маца с христианской кровью есть, чтобы на время забыться, скрипочки там всякие. А тут вообще никакой отдушины. Имя мне подбирал дедушка – по своим каббалистическим выкладкам. Чтобы жизнь была яркой и полной впечатлений. Как оно и вышло… На чем я остановился?

– Вы признались дедушке, что хотите стать писателем.

– Да… После моего признания он провел со мной беседу, которую я запомнил на всю жизнь. Он говорил о вещах, совершенно для меня немыслимых… Его целью было отговорить меня от занятий литературой, хоть я и не думал о них всерьез. Но в результате он добился противоположного. Я действительно захотел стать писателем и стал им.

– Что же он вам сказал? – спросил Т.

– По его словам, с давних времен последователи каббалы – не внешней и профанической, которой занимается, например, Мадонна, а скрытой и реальной…

– Мадонна? – переспросил Т., подняв бровь. – Занимается каббалой?

– Давайте не отвлекаться, умоляю. Итак, дедушка объяснил, что с давних времен еврейские мистики верили – весь наш мир создан мыслью Бога. То же самое, кстати, знали и греки. Вспомните, например, как говорил о божестве Ксенофон – «без усилия силой ума он все потрясает…» Так действует Творец.

– Я помню эту цитату.

– Творец, – продолжал Ариэль, подняв палец, – или Творцы. «Элоим», как называют Бога в иудаизме. А это слово есть множественное число от «Элой», или «Аллах», если убрать малосущественные маркеры гласных. Обращаясь к могуществам, каббала говорит «Аллахи». Разумеется, эта наука, столь пунктуальная в ничтожных мелочах, не может вот так запросто взять и оговориться в самом главном. Но заменить множественное число на единственное она тоже не может, чтобы не разрушить собственных уравнений силы. К этому факту просто стараются не привлекать внимания. Официально Бог один, однако скрытое эзотерическое ответвление каббалы хорошо помнит, что творцов на самом деле много и всех нас создают разные сущности.

– Простите, – сказал Т., – я, к сожалению, плохо знаком с каббалистическими терминами и не всегда вас понимаю. Но после общения с княгиней Таракановой я представляю, о чем речь. Она называла это «многобожием», не так ли?

Ариэль кивнул.

– Затем дедушка попытался рассказать мне про Семь Сефирот и Двадцать Два Пути, – продолжал он. – Он говорил про запутанный маршрут, по которому божественный свет сходит к человеку, про аспекты небесных сил, воплощенных в двадцати двух буквах древнееврейского алфавита, про то, как могущества сталкиваются друг с другом в наших душах – но я, как вы догадываетесь, мало что понял. Помню одну только фразу, поразившую меня своим таинственным смыслом: человек, сказал дедушка, есть история, рассказанная на божественном языке, для которого земные языки лишь бледная тень. В божественном языке все буквы живые, и каждая из них есть история сама по себе, и таких букв двадцать две. Впрочем, это число условное – например, китайцы считают, что букв шестьдесят четыре, а каббалисты профанического круга говорят, что их пятнадцать.

– Тут, надо полагать, есть аналогия с писательством? – спросил Т.

– Именно! – улыбнулся Ариэль. – Писатель, описывая несуществующий мир с помощью алфавита, делает практически то же самое, что творцы вселенной. Запирается, так сказать, в каюте первого класса и начинает рвать о голову сами знаете что… Мне это показалось забавным. Но дедушка был в ужасе. «Арик, – говорил он, – как же ты не понимаешь? Когда писателя называют творцом, это вовсе не комплимент. Даже самый тупой и подлый писака с черной как ночь душой все равно властен вызывать к жизни новые сущности. Отец всех писателей – диавол. Именно поэтому творчество, демиургия есть самый темный грех из всех возможных…»

– А вот здесь я не вполне понимаю, – сказал Т. – Отчего самый темный?

– А оттого, что каждый литератор, в сущности, повторяет грех Сатаны. Складывая буквы и слова, он приводит в содрогание божественный ум и вынуждает Бога помыслить то, что он описывает. Диавол есть обезьяна Бога – он творит таким образом полный страдания физический мир и наши тела. А писатель есть обезьяна диавола – он создает тень мира и тени его обитателей.

– Что же страшного в создании теней? – спросил Т.

– Как что? Ведь фальшивый герой какого-нибудь дамского романа с божественной точки зрения не менее реален, чем пассажиры метро, которые этот роман читают. Причем книжный персонаж, возможно, даже реальнее обычного человека. Ибо человек – это книга, которую Бог читает только раз. А вот герой романа появляется столько раз, сколько раз этот роман читают разные люди… Во всяком случае, так утверждал дедушка.

– Вы поверили ему?

– Разумеется, нет – я же был здоровый советский ребенок. Я спросил – если писатель действительно создает новые существа, где и как на них можно посмотреть?

– И что он ответил?

– Дедушка, видимо, действительно опасался, что я стану писателем. Он решился на демонстрацию. Это было весьма похоже на колдовство: дедушка на моих глазах вырвал страницу из тома Шекспира, написал на полях какие-то знаки, сжег этот лист, растворил пепел в стакане с водой и дал мне выпить эту воду. После этого он посадил меня на стул лицом к стене и велел закрыть глаза.

Ариэль замолчал, словно поглощенный тяжким воспоминанием.

– Что было дальше? – спросил Т.

– Скоро я почувствовал, что засыпаю, и увидел странный сон наяву. Я стал Гамлетом, и я был реален. Но не совсем – не так, как реален человек. Это было очень необычное переживание, благодаря которому я понял, каким образом возникает из небытия литературный герой и как он опять в него уходит.

– С вами происходило что-то отличное от описанного в пьесе? – спросил Т.

– Нет, – ответил Ариэль. – Но мои чувства и мысли, связанные с другими персонажами, были невероятно, неописуемо тонки. В каждой из своих реплик я существовал как сложная и глубокая личность. Вот только при попытке выйти из роли мой ум проваливался в небытие. Когда я говорил с Гильденстерном или Лаэртом, мой внутренний мир появлялся в качестве фона. Но стоило мне отвлечься от канвы действия, и я оказывался в пустоте, где не было ничего вообще. А когда мои мысли начинали следовать тропинкам, проложенным для них в тексте, я снова становился живым. Понимаете? Гамлет действительно существовал на том крохотном отрезке жизни и судьбы, который был изображен Шекспиром. Он жил по-настоящему. Но не так, как я.

– А в чем разница?

Ариэль задумался.

– Тут можно только подбирать сравнения… Представьте нарисованный на бумаге трехмерный предмет. Он кажется трехмерным, а на самом деле имеет только два измерения… А тут измерение было вообще одно – последовательность знаков, которая, как заклинание, создавала меня на миг и тут же разрушала… Довольно страшно. Дедушка заставил меня принять участие в нескольких подобных опытах, стремясь показать весь темный ужас демиургии, или «творчества».

– И чем все это кончилось?

– Чем? – Ариэль засмеялся. – Тем, что я действительно решил стать писателем. Поскольку понял, какими невероятными силами управляет человек, борющийся с чистым листом бумаги.

– Дедушка обучил вас каббалистическим искусствам?

Ариэль отрицательно покачал головой.

– Он отчего-то вбил себе в голову, что я не гожусь в ученики. Единственное, чему я научился – это устанавливать связь с героем текста. Но даже этому он не обучал меня специально. Просто я умудрился сфотографировать одну из надписанных им страниц перед тем, как он сжег ее. Он, знаете, просто писал на полях вокруг печатного текста древнееврейские буквы – против часовой стрелки. После того как у меня оказалась фотография, я стал писать эти буквы сам, затем точно так же сжигал лист и выпивал воду с пеплом, и впадал в этот странный транс. Дедушка приоткрыл передо мной двери чудесного. Хоть открыть их шире я не смог, этот опыт я повторял без труда. Сначала я наблюдал чужих литературных героев, а затем стал беседовать со своими собственными выдумками.

Т. почувствовал, как у него на лбу выступил холодный пот.

– Постойте… Вы хотите сказать, что и я такая выдумка?

– Нет, – сказал Ариэль, – у вас есть прототип. Это граф Толстой, великий писатель и мыслитель, живший в Ясной Поляне и ушедший в конце жизни в Оптину Пустынь. До которой он, впрочем, не добрался.

– Значит, я граф Толстой?

– Боюсь, не вполне.

– Так кто я на самом деле?

– На самом деле? – ухмыльнулся Ариэль. – Не уверен, что могу ответить на этот вопрос однозначно, но у меня есть одна… Скажем так, гипотеза.

– Говорите, – сказал Т.