Жребий изгоев. Всеслав Чародей – 1

– Грозен ты, княже, как я погляжу, – княгиня улыбнулась. – И куда денешь?

– Пусть к епископу в прислугу идут, – махнул рукой Всеслав.

Княгиня звонко расхохоталась – она и до сих пор, на четвёртом десятке, сохранила весёлый нрав.

– Войну затеваешь, Всеславе? – внезапно спросила она, положа руку ему на плечо. Князь невольно вздрогнул, поднял на неё удивлённые глаза.

– Ты… откуда знаешь?..

Бранимира усмехнулась, села на высокий подлокотник кресла, прижалась к мужеву плечу.

– Забыл, княже, кто я такова?..

Нет, он не забыл.

– Слухи и до меня донеслись, – Бранимира улыбалась. – Негоже тебе, ладо, таиться от меня. Вон правильно христиане говорят – муж и жена да будут едина плоть.

Всеслав криво усмехнулся:

– Они ещё говорят – жена да убоится мужа своего.

– Не дождутся! – княгиня гордо вздёрнула подбородок.

– Вот так-то лучше, – засмеялся Всеслав. – А то я уж подумал: ну, если и жена моя христианские речи повторять взялась, так надо мне оружие складывать да обратно кресту кланяться.

Княгиня засмеялась:

– Не приведи, Мокоше.

На том разговор и закончился.

Да, Бранюшка, затеваю я новую войну! – горько бросил про себя князь. И не с иноплеменниками войну, со своими, русичами, мало того – кривичами единокровными! А и как иначе?!

Когда-то давно, как только взял в кривской земле отец Всеславль, Брячислав-князь, решил он восстановить разрушенный Владимиром прадедов город. Обновлённая, отстроенная заново Брячиславом кривская столица разрасталась, народ в Полоцк притекал медленно, но верно. Слух про веротерпимого полоцкого князя разнёсся далеко по всей Руси, и народ бежал из-под руки Ярослава киевского в кривскую землю, чая здесь найти прибежище, где никто не помешает молиться русским богам. Полоцк богател на торговле с варягами и урманами – по Двине с Варяжского моря прямой путь к Днепру.

Обновления город требовал и по иной причине – Брячиславу хотелось городовым строительством показать, что его стольный город не ниже Киева или Новгорода, так же богат и красив, так же достоин стать стольным городом. Тогда и предложил ему епископ Мина, присланный из Киева самим митрополитом грек, построить каменный собор. Софийский. Стойно Киеву и Новгороду, где Ярослав только-только построил такие же точно соборы. Стойно самому Царьграду, наконец!

Князь подумал и согласился.

Каменный собор, всего третий на Руси, будет зримо воплощать мощь и богатство полоцкой земли, а имя собора лучше прочих иных слов скажет о княжьем достоинстве полоцких Изяславичей. Разумный поймёт!

Артель царьградских каменных мастеров трудилась без устали, но строительство шло долго – попробуй-ка в лесной да болотистой кривской земле найди потребное количество камня, да подвези его к Полоцку. А после смерти Брячиславлей строительство замедлилось (Всеславу того было не надобно, он просто не хотел раньше времени своего отношения к кресту выказывать), невзирая на то, что и достраивать оставалось – чуть. Потому и достроили собор недавно, всего лет пять тому, а освятили и вовсе только год спустя после окончания строительства. Службы в нём велись, да только Всеслав бывал на них редко. А теперь и вовсе решился отбросить скурату, показать истинное лицо. Глядишь, и будет высящаяся над городом каменная громада служить прибежищем воронья да диких голубей – пусть погоняет их пресвитер Анфимий.

А дальше постройки собора и не продвинулось дело у Мины и Анфимия – не спешили кривичи креститься. Даже и полочане, стольного города жители и то крещены были не все. А и кто крещён, так те, как и деды и прадеды, домовым да лешим требы кладут, а в церкви помолясь, домовым чурам плошку с молоком и краюху хлеба ставят.

Когда же вздумал епископ Мина князю попенять, Брячислав заявил прямо:

– Ты вот речёшь, что бог есть любовь – так и учи по любви! А нечего чужими мечами размахивать.

И дело веры Христовой в Полоцке остановилось.

На Полоцк спускался вечер.

Зажглись огни в разноцветных слюдяных окнах княжьего терема. Тускло светили лучины в затянутых бычьим пузырём волоковых окошках градских простолюдинов. Стучал колотушки ночных сторожей, шла по улицам в неверном рваном свете жагр, звякая доспехами, городовая стража.

Зажёгся свет в окнах терема епископа Мины и в избе пресвитера Анфимия, у самого собора, у княжьего подворья.

Епископ несколько времени стоял на крыльце, глядя на вечерний город, вздохнул, и ушёл в сени, медленно и бесшумно затворив за собой дверь. Задвинул засов, вернулся в жило, по-летнему душное, поморщился, рывком поднял оконную раму. Сквозняк качнул язычки пламени на лучинах и свечах, взмахнул занавесью.

Спать не хотелось.

Мина подошёл к полке, посветил свечой. Багровое пляшущее пламя отразилось в посеребрённых буквах на переплётах книг. Епископ вытянул пухлую книгу, сшитую из листов бересты. Молча сел за стол, открыл книгу, вздохнул – тщетное мечтание найти в книге ответ на то, на что ответ нужно искать в человеческих душах.

От княжьего терема в отверстое окно донеслись голоса – князь Всеслав пировал с дружиной.

Епископ несколько мгновений сидел, вслушиваясь, лицо его медленно омрачалось.

Князь – язычник!

Епископ давно питал в отношении князя стойкие подозрения в его язычестве.

Но Мина молчал.

Пока молчал.

Да и что теперь?

В Киев писать, митрополиту? Жаловаться на главу земли здешней, писать, что новый Юлиан Отступник созревает здесь?

Так был уж на Руси новый Юлиан Отступник. Святополк Ярополчич Окаянный.

Да и негоже священнику, Христову служителю доносами заниматься. Твоё упущение, тебе и исправлять.

Исправлять?

Тот Юлиан, настоящий, что в Риме был… он ведь покаялся после, понял, что неправ был…

Ты победил, Галилеянин!

– Господи! – прошептал священник страстно, падая перед иконами на колени. – Помоги мне, господи! Наставь на путь истинный! Моя это вина, не смог отворотить отрока от искушения бесовского!

Господь не отвечал.

Над Полоцком плыл вечер.

А наутро…

– И что же, княже, мыслишь, от веры христианской всю жизнь бегать?! – горько и яростно говорил епископ.