Кощеево седло. Всеслав Чародей – 3

Вестоноша споро протопотал по ступеням и пропал в широких сенях терема. А вои вмиг оказались около Несмеяна. Не все. Трое. Два остались на крыльце – мало ль чего взбредёт в голову этому полочанину.

– О, глянь-ка, братове, полочанин…

– А это у него что, никак конь?

– А я думал, осёл.

– Нее, ты чего. Они ослов в глаза не видывали, они больше на лосях верхом, как ижора да чудь…

– Понимал бы… это князья на лосях ездят. На всех лосей разве напасёшься?

– А вои как же?

– А они на жабах, в своих болотах-то, не иначе.

Несмеян молчал, словно и разговор киевских воев, и поднявшееся жеребячье ржание его совсем не касались. Впрочем, вои предусмотрительно держались так, чтобы полочанин не мог достать их всех троих разом – должно быть, уже знали, кто он такой, и что это именно он на Немиге убил в поединке новогородского витязя Яруна. Хотя и понимали, что вряд ли посол сейчас начнёт драку альбо ссору.

Скрипнула дверь, из сеней на крыльцо вынырнул вестоноша, всё тот же.

– Великий князь Изяслав Ярославич хочет видеть полоцкого посла, – по-прежнему высокомерно процедил он и отступил в сторону, придерживая дверное полотно. Глядел он по-прежнему над головой полочанина.

Под ногами не скрипнула ни одна ступень – добротно пригнанные толстые доски не шелохнулись под сапогами полочанина. Несмеян переступил порог и оказался в полутёмных сенях. Угадал шевеление в дальнем углу, тускло блеснул клинок, лязгнуло железо. Острой иглой кольнул мгновенный лёгкий страх – вот сейчас его зарубят или зарежут, как Ярополка-князя закололи девяносто лет тому. И почти тут же страх прошёл.

Не зарубят и не зарежут.

Незачем.

Кто князь и кто он?

Пугают.

– И чего же хочет дочь моя, княгиня Бранемира? – великий князь смотрел на Несмеяна странным взглядом, в котором мешались равнодушие и любопытство. А постарел Изяслав Ярославич, с неожиданным для себя сочувствием подумал Несмеян. Он знал, что великий князь был старше Всеслава (а значит, и его, Несмеяна, тоже) на пять лет, но выглядел, пожалуй, ещё старше.

Власть старит, или как?

– Княгиня полоцкая Бранемира Глебовна просит освобождения боярина Бермяты и разрешения доставлять письма её мужу, князю Всеславу Брячиславичу.

Сидящие на лавках в гриднице вятшие негромко взроптали.

– Нет, – после короткого молчания ответил Изяслав, и ропот умолк. Великий князь чуть дёрнул щекой, едва заметно, так, чтобы видели только самые ближние, такие как Тука да Чудин. Никак дружина возомнила, что он собрался уступать домогательствам полочан? Не только князь кормит дружину, но и дружина кормит князя. – Княгиня хочет слишком многого – нигде и никогда не дозволяется узнику сообщение.

– Ну хотя бы освободить Бермяту, – не дрогнул голосом Несмеян. – Боярин будет жить всё там же, на Брячиславлем дворе, но не под стражей. Он будет постоянным послом, здесь, в Киеве.

Вятшие вновь загудели, на этот раз удивленно. Полоцкая княгиня предлагала что-то невероятное, такое, чего никогда не бывало прежде. Да и зачем нужен постоянный посол?

Князь думал.

Понятно, почему Полоцк прислал именно Несмеяна. Гридня знают многие, знают, что это близкий к Всеславу человек. И поединок его с Яруном на Немиге у всех ещё на памяти – едва полгода прошло. Бранемира намекает и угрожает, но мягко и ненавязчиво.

Собственно, выпустить Бермяту можно, почему нет. Сноситься с Полоцком действительно будет легче.

Несмеян думал тоже.

Кажется, Изяслав и впрямь не прочь примириться с женой двоюродного полоцкого сыновца, госпожой строптивого Полоцка. Вот только они, полочане, вовсе не намерены входить в желания великого князя. Он, Изяслав Ярославич, после нарушения клятвы в Орше, им, полочанам, и вовсе не указ. У них свой природный кривский господин есть. А то, что он в полоне сейчас, так это дело поправимое, много раз и ранее в полоне государи бывали.

Изяслав, видимо, наконец, додумав, согласно склонил голову.

2

Лодья плавно подвалила к вымолу, мягко стукнула бортом, поверх которого висели толстые мочальные жгуты, о добротно сложенный из брёвен причал. Дрягили подхватили брошенные на вымол верёвки, подтянули лодью ближе – вытягивать её на берег хозяин не собирался – всё равно скоро дальше к Каспле бежать. Носовая палуба ощутимо дрогнула под ногами, и Исаак переступил, сохраняя равновесие. А потом, дождав, пока лодья не замерла, наконец, притянутая к вымолу, прыгнул на причал. Ждать, пока перебросят сходни, не хотелось.

Княжий тиун, ставленный на Вержавль ещё Игорем Ярославичем, махнул рукой – он, как обычно, ждал чуть в стороне, на берегу, словно брезговал ступить добротными сапогами на тёсаные плахи вымола.

– Исааку!

– И ты здравствуй, тиуне, – приветливо отозвался купец. Задержался на мгновение, проследив, чтобы дрягили прочно привязали лодью, потом поворотился и полез по широкой тропе на берег. Тиун Викула был его давним знакомцем, а уж после того, как Исаак поставил в Вержавле двор (больно уж место удобное для купца, хоть водой, хоть горой в любую сторону иди, волок рядом, Днепр и Двина тоже) они и вовсе стали почти друзьями. Поднялся на угор, остановился рядом с тиуном, глянул через плечо – понять, на что там любуется Викула. Пологий берег озера, всё ещё зелёный от отавы, неприметно переходил в рыжие поля, густо уставленные суслонами сжатого хлеба, и перелески, тоже рыжие от жёлтой и красной листвы, уже начинающей понемногу сереть по осенней поре.

Исаак коротко вздохнул. Осень подошла незаметно, и скоро, того и гляди, уже вытягивать лодьи на берег, да пережидать распутицу и ледостав, чтобы по зиме опять везти товар, санным путём по речному и озёрному льду, да по зимним волокам от реки к реке.

Такова вся жизнь купеческая.

И даже сегодня он надолго в Вержавле не задержится – жену обнять, один товар выгрузить, другой погрузить (за ночную погрузку дрягилям уплачено), вина выпить – да и обратно на лодью, успеть до ледостава сбегать хотя бы в Киев.

– Как сходил-то, Исааче? – не дал надолго задуматься Гектодромосу тиун.

– Да вроде неплохо, господь славен и милостив, – Исаак перекрестился, покосился на тиуна и добавил. – Я там поминочек тебе привёз, Викуло, то, что ты просил для дочки своей… сейчас холоп принесёт.

Тиун только наклонил голову с благодарностью, спросил, помолчав:

– В какие края бегал в этот раз-то?

– К булгарам да в Ростов.

– Домой сейчас?

– Ну да, – Исаак улыбнулся. – Месяц дома не был.

В сумерках то и дело звучно падали с веток яблоки, и Колюта беспокоился только об одном – чтобы домочадцам Исаака не взбрело ввечеру пойти эти яблоки пособирать. Но обошлось.

Когда сумерки сгустились так, что из сада едва можно было различить, где кончаются стены дома и начинается заплот, Колюта трижды негромко крякнул дикой уткой. И полумрак ожил, задвигался едва заметными тенями, которые, ловко продираясь между кустами, выползли из малинника под яблони. И почти тут же Колюта крякнул вновь, – и тени замерли.

Около стодолы на освещённой луной пашне репища было заметно едва различимое шевеление. То ли пьяный в борозде валялся, то ли ребёнок играл. Колюта замер, охваченный странным чувством, таким, словно его коснулось что-то потустороннее, что-то иномирное, хотя и не смог разглядеть, что это такое. Может, дворовый какой непорядок увидел и решил исправить… а может, оборотня из леса принесло. До осенних Дедов, после которых начинается разгул нечисти, было ещё долго, иначе они уже увидели бы не одно существо с Той стороны. Колюта вгляделся и, наконец, смог разглядеть копошащееся существо – ростом с трёхлетнего мальчишку, но широкоплечий и кряжистый.

Вглядываясь, гридень неосторожно шевельнулся, и существо, словно что-то почуяв, вдруг замерло в лунном свете, приподняв косматую голову, на которой из длинных, свалявшихся волос торчат острые мохнатые уши, то ли конские, то ли волчьи, не разберёшь. Несколько мгновений дворовый напряжённо вслушивался, потом вдруг невнятно фыркнул, лязгнул зубами и метнулся к стодоле, исчез в тени.

Выждав несколько мгновений – нет, переполоха не поднялось, – Колюта опять трижды крякнул, пять теней за его спиной снова сдвинулись с места, подползая ближе к стодоле, за которой лежал широкий двор, освещённый луной.

Ключник Исаака Гектодромоса Векша несколько мгновений разглядывал висящую над садом полную луну, потом затворил калитку и задвинул засов. Где-то над улицами Вержавля раздавались голоса молодёжи – им и осень не в осень. Векша вдруг оборотился, привлечённый необычным поведением пса – здоровенный фризский волкодав рычал и, глухо взлаивая, вертелся около будки, словно зачуял в саду кого-то чужого.