Плавни

Плавни
Виктор Казаков

…Маленький провинциальный городок, в котором по воле автора некоторое время проживут герои повести «Плавни», расположен вблизи Государственной границы бывшего СССР. Установленные здесь порядки, конечно, в повседневную жизнь горожан привносят некоторую специфику, но это – лишь внешняя сторона здешней жизни. Главные же события, о которых рассказывается в книге, обусловлены не географическими обстоятельствами, а нравственным обликом героев повестей, чьи души, образ мышления и характеры выковывались и закалялись общими для всей страны «режимными» порядками.

Виктор Казаков

Плавни

© Виктор Казаков, 2015

© Издательство «Книга-Сефер»

* * *

Глава первая

1

По городу пополз слух: плавни скоро будут осушать. Конечно, это была неумная выдумка, ядовитая обывательская сплетня, и нормальный человек, казалось, не должен был бы не только обсуждать, а и всерьез выслушивать злое пророчество. Но прутчане запаниковали. Они по опыту знали о странной, еще не исследованной наукой, но, безусловно, носившей объективный характер закономерности: чем нелепее приходил в город слух, тем скорее он подтверждался на практике.

Их город был маленький и неуютный. В нем даже деревья – вдоль тротуаров и в парке, – за которыми круглый год ухаживала специальная служба озеленителей, росли плохо: было слишком много тепла и не хватало влаги. Жилища преобладали саманные – деревенского типа хатки, сложенные из смеси глины с соломой; новостройки же последних десяти лет – несколько двухэтажных зданий в центре города – только обезобразили облик Прутска: типовые проекты двухэтажек предусматривали архитектурную одинаковость, простоту и дешевизну домов, а, кроме этого, любое строительство в городе неизменно сопровождалось массовым воровством всего, что за день не успевало забетонироваться или хотя бы прибиться гвоздями.

Зимой, часто бесснежной, улицы Прутска остужали холодные ветры, поднимавшие на площадях пыльные вихри (ветры оголтело приносились со степей, с трех сторон окружавших город). Летом прутчане изнемогали от зноя.

Но был у города и предмет радости! Как будто предугадывая будущую обездоленность Прутска благами цивилизации, природа одарила его настоящим чудом: с западной стороны к городу подступали Плавни Большой Реки.

Множество озер, окруженных зарослями камышей, тростника, другой болотной растительностью (все это покоилось на тысячах гектаров!), уходили за горизонт; на десятки километров тянулись спрятанные в камышах неподвижные русла-протоки, маршруты которых проложили еще древние рыбаки, промышлявшие здесь сомов, щук, карпов и нигде больше, а только здесь, у Прутска, размножавшихся больших, как огромные сковородки, раков. Протоки складывались в сложнейшие лабиринты, по ним, как кровь по сосудам живого тела, в дни половодий из Большой Реки шла в плавни вода. С каждой весной плавни отторгали в протоки все отжившее и ненужное и через эти же протоки наполнялись силами для новой жизни.

В плавнях купались, рыбачили, охотились. На них любили смотреть – на камыши, водоросли, кувшинки, лилии, на солнце, ныряющее на закате в огромное озеро, за горизонтом спрятавшее свой дальний берег. Любили слушать плавни – гвалт лягушек, и осторожный сигнал утки шустрому, недавно вылупившемуся пернатому поколению, и веселый свист кулика, спрятавшегося в прибрежных камышах, и легкомысленный крик небольшой чайки, парящей в небе над чистой водой.

Здесь все в человеке будило фантазию, и даже тому, кто был вовсе лишен воображения, когда он тихо пробирался в лодке по узким протокам в камышах, могло почудиться, что плавни вот-вот раскроют ему одну из своих древних тайн…

И вот слух: плавни будут осушать.

За что, за какие грехи хочет наказать их Всевышний?

Жизнь прутчан, в полном согласии с устоявшимся порядком, сплеталась из событий мелких и незначительных. У этих событий не было продолжения, ибо, мелькнув, как проехавший под окнами автомобиль, они не оставляли следа в памяти людей.

Может, такую жизнь небеса и расценили как грех?

2

Солнце уже взошло, еще нежарким теплом стало согревать город. На улице имени маршала Буденного у ветхого, с камышовой крышей и окривевшими окнами дома возле забора на скамейку, уже наполовину вросшую в землю, в тот час усаживались маленькие сухонькие старушки. Екатерина Варсанофьевна, так уважительно называла одну из старушек вся улица, была хозяйкой и единственным жильцом дома, две других, Анастасия и Елизавета, жили рядом.

Начало тем утренним посиделкам положила весной Екатерина Варсанофьевна. Тогда она пригласила в гости своих соседок, к которым в последние годы совсем было стала охладевать, чтобы посоветоваться, стоит ли ей переезжать к сыну, получившему в столице республики трехкомнатную квартиру (со всеми удобствами, – не раз было подчеркнуто в том разговоре). Подружки посоветовали переезжать, после чего Екатерина Варсанофьевна окончательно укрепилась в решении дом свой в Прутске до конца отпущенных ей дней не покидать.

С того дня старушки, к их общему удовольствию, стали видеться чаще, каждый день по утрам…

– В город скоро приедет молодая учительница. Из Одессы, – поерзав на скамейке, сообщила подругам Елизавета.

Подруги никак не откликнулись на эту информацию. Тогда Елизавета, подняв над головой маленький кулачек, уже с вызовом добавила:

– Без мужа, а с двойняшками!

Екатерина Варсанофьевна на этот раз спокойно уточнила:

– Из Одессы учительницу выгнали за распутство.

– За расспутство?! – подслеповато сощурилась, вглядываясь в лицо подруги, Анастасия. Она только недавно услышала это слово (вместо него всю жизнь употребляла другое, синонимичное, редко встречающееся в печати), и оно ей очень понравилось. Старушка произносила слово с нескрываемым сладострастием: несколько мгновений буксовала на первом «с», потом делала звонкое ударение на «у», и, наконец, из уст ее со свистом вылетал остаток слова – «рассс-пут-ство!»

– Такие дела, подруги… – Екатерина Варсанофьевна поправила на плечах большой пуховый платок. Воздух за ночь поостыл, и собственного тепла старушке уже не хватало.

Тема, затронутая Елизаветой, конечно, могла бы стать основной в повестке описываемого нами утра, но у старушек для ее углубления пока было мало информации. Поэтому через минуту заговорили о другом.

– Ты лучше проясни нам, Елизавета, когда начнут травить лягушек в плавнях, – сдержанно, но и лукаво улыбнулась Екатерина Варсанофьевна.

О лягушках Елизавета рассказывала вчера: ее сын Валентин «из компетентных источников», как по-научному выразилась Елизавета, узнал и по секрету сообщил ей, что в плавнях появились ядовитые лягушки; власти, заботясь о безопасности граждан, решили «повести с ними непримиримую борьбу», и, «чтобы лишить лягушек кормовой базы», скоро плавни будут осушать.

Анастасия новость приняла спокойно – она всю жизнь верила в справедливость и полезность любого решения властей. А Екатерина Варсанофьевна, напротив, в любых решениях властей в первую очередь искала подвох и тайное намерение обжулить.

– Ну, ядовитые и ядовитые, – отозвалась она на новость о лягушках, сообщенную Елизаветой. – Нам-то что? Мы что – французы? Едим их, что ли?

– Отравляют среду, – по-видимому, опять процитировала сына Елизавета.

Судя по заданному вопросу, Екатерина Варсанофьевна хотела продолжить начатый вчера разговор, но в это время на дороге появилась машина с помятой грязной цистерной – сын Елизаветы Валентин, закончив утренний полив улиц, ехал домой завтракать. Напротив скамейки, где сидели старушки, машина остановилась, и когда улеглась пыль, из окна кабины высунулась плутоватая загорелая физиономия:

– Не помешал мозговому штурму?

Валентин Унгурян в Прутске был известен шутками-розыгрышами, к которым имел природную склонность и большую изобретательность. Некоторые его выдумки годами весело вспоминались и рассказывались как анекдоты. Например, однажды прошлой осенью, уже отстояв в плавнях вечерку, охотники, среди которых был и Валентин, сели на поляне поужинать. Как водится, достали бутылку водки, но стаканов ни в одном рюкзаке не обнаружили – забыли их дома. Унгурян предложил: «Будем пить из бутылки по очереди и по одному глотку». – «Как по одному? Глоток глотку рознь». – «В момент глотка на горле дергается кадык». Попробовали на парикмахере Рубинштейне – кадык парикмахера действительно точно зафиксировал момент, когда бутылку надо было передавать второму. Вторым был Унгурян. За его кадыком бдительно следили со всех сторон, один из охотников, Сергей Вахранев, для верности даже приложил два пальца к горлу товарища по оружию. Но Валентин вылил в себя бутылку до дна, а кадык его так и не пошевельнулся. «Я только воду пью, как нормальные люди, – глотками», – честно потом признался водитель поливалки.

Последнюю шутку, получившую общегородскую извесность, он разыграл месяц назад: к окну кабины своей грязной машины приклеил портрет первого секретаря республиканского ЦК партии Ивана Ивановича Бендаса.

Снимок сделал, по-видимому, начинающий фотограф-любитель во время какого-то церемониала, и вождь республики был изображен на нем со значительными отклонениями – естественно, не в лучшую сторону – от официальных портретов. Городская милиция потребовала снять украшение, но Валентин в ответ послал в милицию письменное объяснение: «Снятие товарища Бендаса не представляется возможным в связи с нераскрытым мною секретом состава клея. Пробовал отмачивать портрет водой, бензином и водкой – не помогает».

Начальник городского управления милиции подполковник Шустовой, прочитав объяснение, опасно побагровел и на служебном газике лично кинулся искать по городу Унгуряна. «Издеваешься над властью?!» – взревел, рывком открывая дверцу поливалки, остановленной им возле парка. – «Я же вам писал, товарищ подполковник, портрет не поддается отклеиванию». – «Так какого х… ты его приклеивал?!» – на всю улицу гремел бас начальника милиции. – «А я его и не приклеивал. Кабина машины не замыкается, вот ночью в нее и пробрались агенты». – «Какие еще агенты?!» – «Не знаю. Только клей, которым держится на стекле товарищ Бендас, в Советском Союзе не производится и не продается».

По-шутовски надвинув на брови черную пропыленную шляпу, сын Елизаветы насмешливо смотрел на притихших на скамейке старушек. Екатерина Варсанофьевна, конечно, уловила насмешку в словах по поводу мозгового штурма и, нахмурив высокий лоб, обдумывала достойный отпор нахалу, которого помнила еще бесштанным и сопливым. Но, ничего не придумав, лишь добродушно проворчала:

– Мог бы и не пылить.

И тут вспомнила о только что прерванном разговоре с Елизаветой.

– Слушай, – сощурила глаза, заглянув под шляпу Унгуряна, – ты что рассказывал матери про лягушек из плавней? Неужели они и в самом деле ядовитые?

Унгурян сначала не понял, о чем его спрашивает Екатерина Варсанофьевна, потом, вспомнив недавний, вовсе уж несерьезный, разговор с матерью, которую тоже порой не щадил своими шутками, одним пальцем медленно поднял шляпу высоко на лоб и сурово покосился на Елизавету, опять мелко заерзавшую на скамейке:

– Я же предупреждал тебя, мама: дело с лягушками секретное, информация, которую я тебе доверительно сообщил, – для узкого круга лиц.

Снял шляпу, поклонился старушкам и, улыбнувшись, включил мотор.