Дорога в никуда

Дорога в никуда
Виктор Елисеевич Дьяков

В Долине, лежащей между Алтайскими горами, Калбинским хребтом и озером Зайсан, с XVIII века селился русский люд: староверы, рудные рабочие, казаки, крестьяне-переселенцы. Об их жизни и огненных вихрях первой трети XX века, о Революции, Гражданской войне, о красных и белых, эмиграции, обо всех перипетиях их жизненных судеб рассказывает эта книга… О любви, которая помогла главным героям пережить ужасы братоубийственной войны, гибель близких, и не опустится на дно жизни.

ДОРОГА В НИКУДА

роман-дилогия

Глухая лесная дорога,

И мшистый коряжистый пень,

Путь крестный народа немого,

Душа чья – гранёный кремень.      

А.Платонов

КНИГА ПЕРВАЯ: НАЧАЛО ПУТИ

Настанет год, России чёрный год,

Когда царей корона упадет;

И пища многих будет смерть и кровь;

Когда детей, когда невинных жен,

Низвергнутый не защитит закон…

М. Лермонтов

ПРОЛОГ

Замысловатой конфигурации впадина, которая образовалась на среднегорье между Алтайскими горами, Калбинским хребтом и озером Зайсан, напоминала, если смотреть сверху, циклопических размеров отпечаток узкого кувшина, или кофейника с длинным соском. «Кофейник» протянулся километров на двести с лишком, «сосок» примерно на сотню. Широким горлышком служил Зайсан, а вот в «дне» имелось ещё одно узкое отверстие. В «кофейник» через горлышко-Зайсан втекала, относительно спокойно преодолевала эти двести километров по долине и вытекала из «донного отверстия» неширокая, но полноводная река Иртыш. Справа и слева со склонов гор несли к Иртышу свои воды многочисленные реки и речушки. Самая большая, неспокойная Бухтарма, сама образовала долину, тот самый «сосок», примыкавший к долине Иртыша. Вместе они составляли единую долину-кофейник, что позднее стали именовать Бухтарминским краем.

Долина издревле располагалась на границе обитания жителей гор и степей. В 16 – 17 веках здесь была северная окраина в то время мощного и агрессивного союза ойротских племен, Джунгарского ханства. Джунгары воевали едва ли не со всеми своими соседями. Особенно доставалось казахам, против которых они часто проводили успешные походы, отвоевывая у них земли и пастбища. Долина же была словно специально создана для любителей рыбачить и охотиться. Здесь они находили лёгкую добычу в густых камышах, высоких травах, березово-осиновых, слегка разбавленных сосной перелесках, или в хвойной тайге, что простиралась выше в горах. Эти места буквально кишели разнообразным зверем, а в межсезонье перелётной птицей. Не меньшие богатства таили и реки: вверх и вниз по течению на икромёт и обратно ходили рыбные косяки: осётр, стерлядь, таймень, хариус, лещ, плотва…

Первыми русскими, пришедшими в Долину в начале 18 века, стали раскольники-староверы. Спасаясь от преследований официальной церкви, хранители допетровской веры и жизни для поселения облюбовали не «кувшин», а «сосок» в верхнем и среднем течении Бухтармы, где в глухой тайге основали кержацкие деревни и скиты. Затем подоспела и официальная власть. Майор Лихарев с воинской командой, исполняя царский приказ, поднялся вверх по Иртышу до самого устья каменных гор, где и столкнулся с джунгарами, успев, впрочем, основать крепость Усть-Каменную. А позднее под руководством горноприсяжного офицера, сына плененного под Полтавой шведа, Филиппа Риддера, здесь появились крепостные горнозаводские рабочие – разведчики руд. В Петербурге не долго колебались, присоединять, или нет этот край к растущей во все стороны державе. Главную роль сыграли богатейшие запасы руд и далеко не последнюю взаимное ослабление как джунгар, так и среднего казахского жуза, претендентов на эти земли. Оба кочевых народа в войнах друг с другом стремились заручиться поддержкой России. Но тут свое веское слово сказал Китай. В поднебесной тоже хотели присоединить к себе земли, как джунгар, так и разрозненных казахских ханств – жузов. В середине 18 века китайская армия фактически стирает с лика земного Джунгарию и наносит серьезные поражения казахам. И быть бы все так, как планировали в Пекине, если бы… Маломощный хан среднего жуза, напуганный судьбой джунгар, поспешил «прислониться» к России и, естественно, уже не помышлял о джунгарских землях. Китай же не решился вступать в конфронтацию с могучей северной державой и, удовлетворившись Синцзяном, отказался от претензий на западные и северные районы бывшей Джунгарии, Семиречье и Верхнеиртышье. Так Долина окончательно вошла в состав России. Граница прошла по Иртышу, правый берег стал русским, левый отошел казахам, или, как тогда именовали степняков, киргиз-кайсацам.

Пригнали подневольный крепостной народ, коего в России тогда было много. Стали рыть и долбить горы, закладывать шахты и рудники. А по берегу Иртыша поселили и определили на службу по охране пограничных рубежей казаков. У подножия гор вокруг крепости Усть-Каменной вырос город. В самой Долине у впадения Бухтармы в Иртыш заложили крепость Усть-Бухтарминскую, а меж ними и далее до самого Зайсана вдоль берега цепочкой расположились казачьи посёлки и станицы. Казаки стерегли границу, а заодно и крепостных горнозаводских рабочих – помогали горной страже ловить беглых. Дёшево стоила жизнь тех рабочих, трудившихся в тёмных и сырых забоях по 14 часов в сутки, не все сдюживали положенные 25 лет, после которых им полагалась «вольная». Потому бегали часто. Казаки же окромя царёвой службы не брезговали чёрным крестьянским трудом, не даром же на каждого из них выделялось по тридцать десятин отличной пойменной земли. И тут открылось ещё одно богатство Долины: мало, что в окрестностях зверя – бей не хочу, птицы – стреляй не целясь, рыбы – руками лови, намытая реками за послеледниковые тысячелетия пойменная земля таила огромную родящую силу. Хорошо зажили казаки, славя царя и землю эту. Крепостное право отменили – еще лучше казакам стало. И беглых стеречь не надо, да и граница отошла дальше за горы и за степь: окончательно встал потомок маломощного хана под высокую руку русского царя. А вот рабочим на рудниках, даже преобразование их из крепостных в наёмных особого облегчения не принесло. В наследие от прошлого существования они получили такие черты как равнодушие к комфорту, сказывавшееся в убранстве их жилищ, угрюмость, сумрачность характеров. Буд-то на них клеймом отпечатался тот подземный мрак, среди которого им и их предкам приходилось мучиться. Ненависть к казакам тоже была у них наследственной, замешанная на зависти к достатку станичников, ухоженности их женщин, возможности время от времени устраивать себе праздники, веселье.

Начало 20 века в России выдалось бурным и умный царский министр (хоть и нечасто такие случались) надеясь разрядить взрывоопасную обстановку в центральных губерниях страны, решил переселить наиболее бедных, мало и безземельных крестьян. Многотысячные вереницы нищего люда потянулись на окраины огромной империи, гонимые выстраданной многими поколениями крепостных предков мечтой о труде на своей земле и на себя. Сурово встретили новосёлов казаки, не скрывая сословного презрения к потомкам вчерашних рабов. Не выказали радости и кержаки-староверы, по-прежнему живущие своим обособленным миром и никого в него не пускавшие. А Долина, как по-хорошему не выдоенная корова, томящаяся по умелой, жадной до работы доярке, будто все тысячелетия своего существования ждала именно их. Посмеивались казаки, глядя на муравьиную возню оголодавших по земле пришлых людей. Но брошенное в тучную землю умелыми руками зерно год от году колосилось всё гуще. Прошёл год, второй, третий, слова голод, неурожай новосёлы вспоминали всё реже. Самые трудолюбивые и домовитые начали продавать хлебные излишки заезжим купцам, обстраивались, прикупали землю тех, кто не смог свести концы с концами даже на такой земле, арендовали её у казаков… И всё равно не могли не завидовать казакам – лучшие земли и лучшие луга были у них, а все множащимся новосёлам земли уже и здесь стало не хватать…

Первые новосёлы, прибывшие до 1910 года, успели получить относительно неплохие участки, но кто приехал позднее… Из них многие не сумели зацепиться, обжиться, используя правительственную ссуду на переселение. Оставаясь без денег, скотины, земли они шли в батраки к казакам, кержакам, или своим зажиточным односельчанам. Дешёвый батрацкий труд ещё более обогащал богатых и раскалывал общество уже не столько по социальному, сколько по имущественному признаку. Но внешне всё вроде бы выглядело чинно и благопристойно, а главное здесь не было основной российской напасти того времени – голода. Новосёлов селили отдельными деревнями на землях принадлежавших Кабинету его Императорского величества, где им на каждую рабочую мужскую душу выделяли по десять десятин. Счастье новосёлов – сытое житьё, оказалось совсем коротким, всего несколько лет. Первая мировая война оторвала от земли-кормилицы большую часть крепких мужских рук. Казаков отправляли на фронт не столь огульно, у них существовала своя особая система прохождения службы и мобилизации в случае войны. Но и их многих, сформировав боевые сотни, сведя в полки и бригады, направили на фронт. Однако в 16-м году случился бунт казахов, то есть киргиз-кайсацев, против мобилизации на принудительные тыловые военные работы. Как и всякий бунт был он жесток и беспощаден, и в основном его жертвами стали семьи русских и малороссийских крестьян-новосёлов, получивших земельные наделы в степи к югу и западу от Долины.

На подавление восстания привлекли как казаков оставленных в тыловых частях, так и сняли с фронта несколько полков. У людей, выросших в недружественном соседстве с другими народами ненависть к инородцам воспитывается с рождения. Здесь её подогрел вид сожженных деревень, церквей, загубленных хлебопашцев, и, что особенно разъярило казаков, поруганных баб и девок. Хоть и свысока смотрели они на новосёлов, но тогда их обиду восприняли как свою, как русские, православные. Восстание подавили быстро. Где там степнякам-скотоводам тягаться с фронтовиками, да ещё с такими, с измальства обученными рубке и стрельбе. Кара последовала страшная – много раскосых людей в чапанах и малахаях полегло под казачьими шашками. Много степняков ушло тогда за кордон, в Китай.

Наступил 17-й год. Революционные вихри Февраля обошли кофейнообразную Долину стороной, но дезертировавшие с фронта солдаты из рабочих и новосёлов, да и приходившие в станицы раненые и отпускные казаки приносили тревожные вести. Что-то непонятное творилось там, в столицах империи: митинговали, бунтовали. С опаской и удивлением воспринимались новости из «Рассеи»: и что это там все взбеленились, и как это можно жить без царя? Здесь предпочитали жить по старому: пахали, сеяли, добывали руду, несли караулы в составе самоохранных сотен. Впрочем, рудничные рабочие, в отличие от казаков – верных царевых служак, новоселов, ещё не определившихся в своих симпатиях, и аполитичных кержаков… Рабочие, конечно, были рады переменам – при царе-то им в этом крае жилось хуже всех. И именно рабочие с риддерских и зыряновских рудников поддержали после октября советскую власть. Правда кроме этих рудничных посёлков объявились Советы только в областном центре, в Семипалатинске, в уездном Усть-Каменогорске, да и то всю власть тамошние совдепы взять не смогли, имело место хрупкое двоевластие с прежней властью, земской думой, а на местах, в глубинке, в станицах, казачьих посёлках, кержацких и новосельских деревнях…

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ: БУХТАРМИНСКИЙ КРАЙ

Эти стаи привел на Иртыш Ермак,

      Здесь они карагач на костры вырубали,

       И селились станицами возле зеленой волны.

П. Васильев

1

От Усть-Каменогорска, уездного центра и местонахождения штаба третьего отдела Сибирского линейного казачьего войска, добраться до Уст-Бухтармы было непросто. Летом либо на пароходе по Иртышу, либо больше ста двадцати вёрст через высокогорные перевалы. А зимой, когда, случалось, перевалы засыпало снегом, а на Иртыше не было крепкого льда, весь Бухтарминский край фактически был отрезан. В общем, глухомань глухоманью, но жили в этой глухомани казаки, пожалуй, побогаче всех не только в третьем отделе, но и во всём Сибирском казачьем войске. До центра области Семипалатинска от Усть-Бухтармы уже более трехсот вёрст, а до столицы войска Омска, аж свыше восмисот. Потому с февраля 1917, после отречения царя, у усть-бухтарминцев вошло в привычку решать свои дела, не больно оглядываясь, ни на войсковое, ни на отдельское командование.

Усть-Бухтарма располагалась у основания «соска кофейника». Собственно станица раскинулась на правом берегу Бухтармы, и примерно в версте от Иртыша. Так расположили ее ввиду того, что Иртыш по весне разливался и затапливал до полуверсты поймы. А для удобства пароходного сообщения, в качестве станичного аванпорта служила деревенька Гусиная пристань. Там имелся причал, располагавшийся на наиболее высоком незатопляемом месте иртышского побережья, сооруженный в свое время для дальнейшей транспортировки баржами доставляемой гужевым способом руды с Зыряновского рудника. От станицы сюда вела дорога и мост через Бухтарму. Иртыш глубок, но не широк, от силы полверсты, а местами и уже. Однако, только правый берег заселён, обжит, распахан, а левый в основном пустынен, хоть тоже уже более полувека входил в состав России, но его по-прежнему, по-старинке звали киргиз-кайсацким. Правый берег и пойма Бухтармы как будто созданы для земледелия и не только потому, что относительно ровного пространства здесь больше. Направление ветров тут таково, что от прямого «дыхания Севера» эта часть «кофейника» оберегалась, а зимой здесь скапливалось много снега. Благодаря этому, и озимые надёжно укрывались, и после снеготаяния влаги в земле хватало, даже если лето выдавалось сухим, а в урожайные годы травы вырастали такие, что сена с одного лета заготавливали на две-три зимы.

Многоснежной выдалась зима и с семнадцатого на восемнадцатый год. Впрочем, озимые осенью семнадцатого засеяли не все станичники, хотя большинство управились. Повезло тем, у кого сыновья служили в первоочередном третьем казачьем полку. Не стали относительно молодых первоочередников посылать под пули, и потому полк всю войну простоял частично в Омске, частично на месте своей постоянной дислокации совсем недалёко, в Зайсане, занимаясь обычным «казачьим» делом, охраняя границу с Китаем от хребта Тарбагатай до горного Чуйского тракта. Командование полка, конечно же, шло навстречу и предоставляло служивым отпуска домой в период сева и уборки урожая. Хуже пришлось тем семьям, у кого казаки служили во второочередном 6-м полку. Как ушли второочередники в пятнадцатом году на Северо-Западный фронт, так с тех пор изредка только в отпуск по ранению приходили, или комиссованные калеки. Среди них насчитывалось и более всего погибших – уже с десяток ещё молодых «второочередных» вдов носили в станице черные платки. Не многим более повезло и третьеочердникам, тридцати-тридцатичетырехлетним семейным казакам, служившим в 9-м полку. Эти весь 1915 год пробыли на том же Северо-Западном фронте, а в шестнадцатом их сняли с позиций и бросили против взбунтовавшихся киргиз-кайсацев. Однако и их после подавления восстания не оставили вблизи родных мест, а отправили через Ташкент в Персию, воевать против турок. Оттуда тоже на полевые работы не отпросишься. В общем, в тех семьях, где оставались женщины, дети и немощные старики, озимые так и не посадили.

В деревнях у большинства крестьян-новосёлов дела обстояли ещё хуже. Там здоровых мужиков призвали едва ли не поголовно, и в тылу редко кто оставался. Но в 17 году в армии началось такое дезертирство, что многие вернулись и засеяли свои десятины, в основном втихую, но многие и открыто, в наглую – дескать, никакой власти не боюсь. Но таковых было немного, так что по сравнению с новосёлами усть-бухтарминские казаки зиму переживали куда легче. Многие запас со старых времен имели, да и станичный атаман Фокин всегда оказывал помощь казачьим семьям, оставшимся без кормильцев. Выдавал атаман из войсковых амбаров тех же семян на посев, организовывал за счёт станичного правления помощь лошадьми или инвентарём. Ну, а совсем «плохим», одиноким вдовам, или старикам просто выдавал хлеб и прочее продовольствие. Всё это имелось в распоряжение атамана, так как станица была большой и богатой. До войны здесь почти не было казачьей голытьбы, как на той же Горькой линии, в 1-м и 2-м отделах, Кокчетавском и Омском. Да и в 3-м весьма «хлебном» отделе, от Павлодара до Зайсана ни одна станица, ни один посёлок не могли сравниться с Усть-Бухтармой, разве что на Бийской линии казаки жили так же хорошо.

Революцию в октябре и новую власть восприняли, в общем, спокойно, никак. Здесь, как и по всей горной Бухтарминской линии ничего не изменилось, атаманы в станицах и посёлках как были, так и остались, никто никого не смещал. Казаки настороженно выжидали, не веря, что эта власть укрепится и продержится дольше, чем свергнутое Временное правительство. Правда, одну инициативу большевиков станичники встретили с радостью, известие, что Россия выходит из войны и демобилизует армию. Это означало, что теперь домой вернутся казаки и с германского фронта, и из Персии, не говоря уж о переждавших всю войну в тылу первоочередниках. Ещё большую радость вызвало это известие в деревнях у новосёлов, хотя там уже и без того многие служивые бросили фронт и, прибежав домой, прятались за печками и по заимкам. А сейчас получалось, что и прятаться не надо, новая власть сама войну прикончила, и дезертиры больше не дезертиры…

Усть-Бухтарма состояла в основном из добротных пятистенных и крестовых домов, рубленных из брёвен лиственницы, имела продольные улицы и поперечные переулки. Улицы начинались от крепости и берега Бухтармы и постепенно поднимались вверх на добрые полверсты с лишком. Причём административный и деловой центр получался именно на краю станицы, возле крепости. Он представлял из себя мощёную булыжником площадь, ограниченную с одной стороны большим одноэтажным прямоугольным зданием станичного правления, с другой, каменной церковью с колокольней, с третьей школой, то есть высшим начальным станичным училищем и фельдшерско-акушерским пунктом, с четвёртой осевшим земляным валом крепости. В самой крепости находились казённые войсковые склады с провиантом, фуражом, оружием, боеприпасами и амуницией. Этот запас делали на случай, если Бухтарминская линия вдруг окажется отрезанной от основных баз снабжения, например, зимой, и тогда все верхнеиртышские казачьи станицы и посёлки в случае нападения неприятеля из-за границы, или бунта инородцев, вполне могли некоторое время продержаться и самостоятельно.

В крепости постоянно наряжались караульные казаки. В войну для этих надобностей использовали «статейников», из тех, кто по состоянию здоровья не попал ни в один из полков, выставляемых в военное время третьим отделом: в первоочередной третий, второочередной шестой, третьеочередной девятый. Вплотную к площади примыкали и прочие «казённые» здания, почты-телеграфа, государственной сберегательной кассы, таможни, ну и частные заведения – лавки, цирюльни, трактир, пара кабаков, постоялый двор. Всего населения в станице более трёх тысяч душ обоего пола, причём казачье сословие составляло более двух третей. Остальные, это всевозможные мещане-ремесленники, новосёлы, батрачившие у зажиточных казаков. Ну и особая каста, это немногочисленные чиновники почты и телеграфа, волостного управления, отделения областного банка, учителя, приказчики, ведавшие принадлежавшими семипалатинским и усть-каменогорским купцам лавками и складами товаров, приемными пунктами по скупке хлеба, пушнины, рыбы, мёда, сплавляемого по Бухтарме и Иртышу леса…

Февраль, безоблачное небо, солнышко вроде бы пригревает, но относительно тепло только под его лучами, а так зима ещё в силе. Потому в станичном правлении все печи хорошо протоплены. В кабинете атамана тепло и уютно. Место на стене, где ещё год назад висел портрет государя-императора, сиротливо пустует. Команды «вешать» Керенского из штаба отдела за всё его недолгое время правления так и не поступило. Тем более сейчас, не поймёшь, что за власть там в Питере. Да и в непосредственной близости, в уездном центре Усть-Каменогорске, так же как в Семипалатинске и Омске не то двоевластие, не то троевластие. Тут тебе и большевики со своим Совдепом, и городские думы и войсковые и отдельские штабы по прежнему функционируют… В кабинете сидит станичный атаман Тихон Никитич Фокин и диктует, притулившемуся к углу его большого стола станичному писарю, расписание несения караульной службы в крепости резервными казаками. Ох, какую головную боль вызывает это занятие у атамана. Ослабла дисциплина хуже некуда, и что самое страшное этот разброд принесли с собой казаки, демобилизованные из боевых полков, то есть не зелёные первоочередники, а уже заматеревшие, прошедшие огни и воды вояки. Казалось, наоборот, должны быть закалены и блюсти службу и дисциплину, ан нет, словно подменили лихих рубак, рассуждать научились, обсуждать приказы начальства. Вот и сейчас, вроде уж некоторые отдохнули, по месяцу и более, как домой вернулись, пора уж и в станичную службу впрягаться, раз в месяц сходи в караул. Куда там… орут, аж пена изо рта: пущай и дальше статейники отдуваются, оне тут баб целых три года щупали, пока мы в окопах гнили и в пинских болотах мошкару кормили, пули германские грудью принимали, потом киргизей по степу гоняли.

Нет, конечно, второочередников и третьеочередников понять можно, но молодёжь, которая всю войну в 3-м полку в Зайсане да Омске прохлаждалась, и эти откуда только гонору набрались. Недаром его в штабе отдела предупреждали, казаки из полков возвращаются разболтанные, распропогандированные. Это ещё полбеды, разболтавшихся со временем подтянуть можно, стариков, отцов на них настропалить. Страшно другое, непонятно что творится с властью, у кого она? То, что Керенский слабак и долго не протянет сразу было ясно. Но что за гуси эти большевики? Про них всякие противоречивые слухи ходили. В Питере они вроде крепко сели, а вот на местах полная неразбериха. Что творится в Омске, Семипалатинске – совершенно непонятно. В Уст-Каменогорске образовался большевистский ревком и в декабре арестовали атамана 3-го отдела генерала Веденина, непосредственного начальника Тихона Никитича. Потом уже в январе его отбили тамошние казаки и офицеры, разоружив красногвардейцев, конвоирующих генерала в Семипалатинск. В самом областном центре тоже не поймёшь, какая власть. Но если верить путаным телеграммам, вроде бы городское земское собрание, с помощью опять же казачьих дружин, пресекло все попытки тамошних большевиков взять в городе всю власть. Потому, чего ожидать в ближайшем будущем совершенно неясно, а раз так, то и флаг на крыльце правления пока лучше никакой не вывешивать.

Статейники, видя, что фронтовики отлынивают от внутристаничной службы, тоже зароптали. Ох, много нервов стоило Тихону Никитичу в последнее время исполнение его должностных обязанностей, за все десять лет, что он атаманствовал, не было так тяжело. А тут ещё на служебные заботы наложились и семейные. Сын Владимир, кадет 5-го класса омского кадетского корпуса, когда в августе прошлого года уезжал после летних каникул, никто и помыслить не мог, что в стране за столь короткое время случится столько событий, после которых отец стал не на шутку беспокоиться за его судьбу. С Омском связи фактически нет, по слухам там идёт борьба между совдепом и войсковым правительством. Очень боялся Тихон Никитич, что погонит какая-нибудь дурная голова мальчишек на убой, или они сами полезут куда-нибудь на рожон. Потому, он чуть не каждую неделю писал письма своему бывшему полчанину штабс-капитану Боярову, офицеру– воспитателю Владимира, заклинал, просил, чтобы сберег сына. Слава Богу, дочь Полина здесь, дома.

Впрочем, с некоторых пор пристрастившийся к собиранию книг и чтению художественной литературы Тихон Никитич, не раз сам себе цитировал Грибоедова: что за комиссия создатель, быть взрослой дочери отцом. И за дочь тоже голова болит, хотя вроде бы всё у неё в порядке, закончила в прошлом году гимназию, да ещё и педагогический класс при ней, сейчас полноправная учительница в высшем станичном начальном училище. Вон она, кажется, её платье мелькает в больших школьных окнах. И с ней тоже немало нервов пришлось истрепать Тихону Никитичу. Чуть не всё станичное общество, особенно старики и старухи осуждало Полину, когда она, ещё будучи гимназисткой, приезжала на каникулы из Семипалатинска, и вела себя не как положено скромной девице. Нет, никаких моральных норм Поля не нарушала, но вот любила одеваться, да так!… Из Семипалатинска таких платьев навезёт, да нарядится, что вся станица потом с полгода судачит про ту срамоту. Или перешьёт его старые с лампасами шаровары под себя, вскочит на коня и носится по станице и окрестностям сломя голову. Не раз потом жалел Тихон Никитич, что подарил дочери жеребца-трёхлетка. Он то думал, что она чинно, как барышня будет ездить в дамском седле, боком, в длинной юбке, а она в перешитых шароварах, в казачьем седле, верхом. Или, опять же из Семипалатинска привезла лыжный костюм и зимой придумала на лыжах кататься там, где все на санках катаются, прямо с крепостного вала вниз по береговой круче на лед Бухтармы. Ну, где ж это видано, чтобы девица, как постреленок какой себя вела, да еще костюм этот почти облегающий ее. Конечно, тут мать слабину дала, хорошая его Домнушка и хозяйка, и жена, но не хватает ей твёрдости характера дочь в строгости держать. Ну, а он, что он, он бы конечно мог цыкнуть, или даже ногайкой стегануть, но отцовская любовь, проклятущая, не позволяла ни того, ни другого. А она, хитрющая девка, знает эту слабость отца и пользуется.

Но вот, кажется, в последнее время, став учительницей, дочь несколько остепенилась, появилась у неё своя служба, заботы, и одевается вроде скромнее и не так ярко. Наконец, поняла, что когда идёт война, предаваться веселью не по совести, да и сама уже который год ждала своего неофициального жениха, потому и ей не до нарядов и скачек стало. И вот, в январе дождалась, вернулся её суженый, сотник 9-го полка Иван Решетников. Помотало Ивана, сначала на Северо-Западном фронте воевал, потом полк сняли с фронта и перебросили в Семиречье подавлять бунт киргиз-кайсацев, оттуда отправили в Персию… Но, слава Богу, в этом году, вскоре после святок, исхудавший, почерневший от южного солнца, но живой и здоровый Иван вернулся в станицу. Это означало, что уже в этом году можно и свадьбу справить. Вот, только бы никакой заварухи за это время не случилось, чтобы и сын спокойно учёбу продолжил, и дочь благополучно замуж вышла…

2

Старший урядник Игнатий Решетников давно уже вышел из служивого возраста, а оба его сына, старший, второочередник Степан, и молодой офицер Иван, как и положено, с началом войны были зачислены в полки. Игнатий Захарович надеялся, что его младший Иван, в 14-м году выпущенный из Оренбургского юнкерского училища хорунжий, попадёт в 6-й льготный второочередной полк и братья смогут друг-дружке подсобить. Иван сделает брату какую поблажку, а если в разные сотни попадут перед его командиром слово замолвит – офицеру с офицером легче договорится, ну а Степан, как старший по возрасту, поможет младшему брату найти общий язык со своими ровесниками. Но не суждено было сбыться надеждам отца, да и матери. Ивана определили аж в 9-й, третьеочередной полк и у него, почти мальчишки, в подчинении оказались дядьки, казаки старше его на десять-двенадцать лет. Как с ними управлялся Иван? Про то сын ни в письмах не писал, и, как пришёл месяц назад домой, говорил неохотно. Но то, что за три с половиной года из зелёного хорунжего он стал боевым сотником, заслужил офицерского «Георгия», не говоря уж об обязательных в военное время едва ли не для каждого офицера русской императорской армии орденов Святой Анны и Святого Станислава… Все это говорило само за себя.

Но младший сын пришёл домой только в январе, а вот осенью пришлось Игнатию Захаровичу использовать его имя, так сказать, заочно. Осенью Игнатий Захарович сумел одним из немногих в станице засеять озимыми свой обычный юртовый клин, хоть с прошлого не очень богатого урожая имел недостаточно семенного зерна. Ходил на поклон к атаману. Впрочем, какой там поклон, атаман считай без пяти минут родня Игнатию, только бы Иван пришёл живым. В общем, семенами ссудил его будущий родственник в охотку, да ещё предложил рабочую лошадь из своего табуна. Но Игнатий, вежливо поблагодарив, от лошади отказался, своя и плуг и сеялку таскает – не дай Бог одностаничники раньше времени завидовать начнут, ещё сглазят. Зато семян атаман дал с избытком. Таким образом, за будущий урожай озимых и весенний сев Игнатий был спокоен, а теперь и за Ивана тоже. Зато всё больше беспокоило отсутствие известий от старшего Степана. Уже пять месяцев от него не было писем. Да и последнее пришло из госпиталя, куда Степан попал после осколочного ранения в грудь. Если бы не это злополучное ранение, то и он бы уже вернулся, как и весь его 6-й полк, который ещё в сентябре прошлого года был возвращён в войско и до октября стоял в Семипалатинске, а после Октября и вовсе распущен по домам. Степан же так и остался в прифронтовой полосе. Правда, в том последнем письме он писал, что уже идёт на поправку, а потом, как началась эта чехарда с властью, всё как отрезало, почта стала работать совсем плохо и, по всей видимости, письма просто не доходили…

Сыновьями Игнатий Захарович гордился, и собой тоже. Ведь в том, что старший выслужился в вахмистры, а младший так и вообще постиг все кадетские и юнкерские науки, стал офицером, несомненна и его заслуга. Особенно велика роль отца в успешной карьере младшего, Ивана. Когда в 1905 году от станицы отбирали двух кандидатов для поступления в Омский кадетский корпус, претендентов набиралось несколько человек. Но на одно место таковой был известен заранее, Васька Арапов, сын тогдашнего станичного атамана Василия Федоровича Арапова. Хоть в начальных классах станичного училища Васька по успеваемости не блистал и по поведению ухорез был ещё тот, но у его отца по должности имелись так называемые «офицерские» права, позволявшие устроить сына учиться за казенный счет в самое привилегированно среднее учебное заведение всей Сибири. Увы, у Игнатия Решетникова таких прав не было, потому на казенный кошт рассчитывать не приходилось. Устроить сына учиться за свой счет, то есть своекоштником – Игнатий не богач и оплачивать учебу сына никак бы не смог. Оставалось надеяться на войсковую стипендию. Но их выделяли крайне мало, всего по нескольку на каждый Отдел. Однако здесь у Игнатия уже имелись некоторые шансы добиться ее для сына. Дело в том, что Игнатий являлся георгиевским кавалером.

«Георгия» Игнатий Захарович заслужил в 88-м году, будучи на срочной службе, когда в составе 3-го полка Сибирского казачьего войска нес службу в опорном посту на границе с Китаем в районе Тарбагатайского хребта. В тот раз большая часть казаков во главе с сотником покинула пост, чтобы перекрыть границу возле перевала, где ожидался проход крупного каравана контрабандистов, охраняемых хунхузами. Сведения оказались дезинформацией, контрабандисты пошли не через перевал, а прямо на пост, где оставалось всего два десятка казаков во главе с вахмистром. Контрабандистов и хунхузов насчитывалось больше сотни, и они пошли на прорыв. В самом начале штурма вахмистр получил тяжелое ранение, и командовать пришлось ему, тогда двадцатичетырехлетнему уряднику Игнату Решетникову. Больше суток, потеряв более половины людей, сдерживали атаки казаки, но так и не пропустили хунхузов и «барантачей» через границу. Подоспевшие основные силы захватили весь караван. За тот славный бой и представили Игнатия Захаровича к «Георгию».

В те годы для станицы, да и для всего третьего отдела то была редкость. Ведь в отличие от казаков 1-го и 2-го отделов, которые участвовали в походах на Коканд, Бухару, воевали в Семиречье и имели куда больше возможностей отличится и получать такие высшие воинские награды как георгиевские кресты, третьеотдельцам, на своей границы, конечно же, по настоящему воевать приходилось куда реже. И вот одним из таких редких героев и стал Игнатий Решетников. Это уже после, на японской и тем более на германской войне «кавалеров» стало пруд пруди, а тогда… К сожалению «Егория» имел он одного, то есть полным кавалером не являлся, а то бы согласно «положения» тоже имел бы право учить сына за казенный счет. Но и это обстоятельство он решил использовать, что бы добиться войсковой стипендию. Игнатий бросил все дела, хозяйство, и тогдашнего станичного атамана Арапова «поил» и «подмазывал», и в мундире со всеми регалиями ездил в Уст-Каменогорск на приём к атаману отдела с подарками. Но тем не ограничилось, и там тоже денег дать пришлось. В общем, ублажал начальство всячески и преуспел-таки, взяли его Ваньку в кадеты, на войсковую стипендию. Иван оправдал и немалые расходы, и надежды отца: из рядовой казачьей семьи вышел в офицеры, и вот он уже сотник и тоже георгиевский кавалер.

Степан, конечно, обижался на отца, что тот столько сделав для младшего брата, его, так сказать, оставил в «навозе». Но отец видел, что туго дается старшему сыну учеба, и его «пихать» не стоит. Но и старший, еще на срочной став младшим урядником, уже на фронте выслужил два солдатских «Георгия» и тоже превзошёл чином отца – вахмистр это не пустяк. Хотя сейчас, конечно, это не главное. Бог с ними с чинами, лишь бы жив был. Вон, почти все его полчане уже дома, а он словно провалился. И где его искать, куда писать, когда по всей стране такой тарарам идёт.