Антивандальные скамейки

Антивандальные скамейки
Виктор Елисеевич Дьяков

Зима, подмосковная железнодорожная станция, оборудованная железными антивандальными скамейками. На них сидят ожидающие электрички пассажиры. Никто не осознает, в этом чего-то ненормального. И только гастарбайтер-узбек смотрит на этих людей с ужасом – ведь на этих железяках нельзя сидеть, тем более зимой!

Середина зимы, середина второго десятилетия 21 века, плохо отапливаемая, как и все учреждения такого типа, железнодорожная станция, где-то в середине Подмосковья, то есть, на границе, так называемых, ближнего и дальнего. В зале ожидания пассажиры ждут свои электрички, кто на Москву, кто в противоположную сторону. В основном на электричках, как и в метро солидная публика не ездит, потому и здесь в основном собрался простой малоимущий и властьнепредержащий народ. Хоть особой толкотни и не наблюдалось, но людей в зале собралось немало: сидячие места заняты все и примерно еще столько же стояли, или прогуливались по периметру от билетных касс до станционного буфета. Казалось, тем кому досталось сидеть должны быть довольны, что имеют возможность передохнуть, а не стоять стоймя возле своих вещей. Так оно и обстояло. Более того, если кто-то по приходу очередной электрички освобождал сидячие места, оные незамедлительно занимались ближайшими «стоячими» пассажирами.

Но почему-то на этих счастливцев, сумевших занять сидячие места с недоумением и даже ужасом смотрел, расположившийся возле стены и опиравшийся на неё, узбек-гастарбайтер. Неопределенного возраста, что-то от тридцати до сорока пяти, он как и большинство прочих пассажиров смотрелся весьма непрезентабельно, а одет был еще хуже, беднее, в неряшливую кем-то видимо выброшенную линялую шапку-ушанку, расползающуюся по швам ватную фуфайку, и явно плохо греющие ноги резиновые сапоги. По его лицу и позе, чувствовалось, что он очень сильно устал и ждет – не дождется свою электричку, чтобы хотя бы там, если повезет, занять сидячее место и, наконец, отдохнуть, а то и вздремнуть, если ехать далеко. Он, видимо, оказался из тех гастеров, кто в отличие от большинства своих земляков на зиму не поехали на родину, а оставались тут трудиться круглый год. Тем не менее, здесь, в зале ожидания, он даже не делал попыток занять освобождающиеся места на скамейке, более того, как уже упоминалось все эти «сидящие» вызывали у него недоумение и даже ужас.

Кроме узбека в зале находились и еще несколько так называемых нерусских людей. То были азербайджанцы рыночной внешности, которые тоже куда-то ехали по своим делам. Они тоже ожидали свою электричку на ногах и даже не пытались присесть. Но при этом на «сидящих» русских они смотрели совсем по-иному. Ни удивления, ни даже подобия ужаса или жалости в их глазах не наблюдалось. Они смотрели на это как на само-собой разумеющееся, и только глубокий знаток кавказской ментальности мог прочитать в их равнодушных взглядах определенный подтекст: что возьмешь с глупой нации? Примерно так же они скользили взглядами и по узбеку, но здесь причина их презрения в первую очередь вызывал бедный «прикид» гастера, а также то что, по всему он зарабатывает свой скудный хлеб слишком тяжело, не то что они, и усилий прикладывают меньше и имеют куда больше.

Почему же все-таки, ни узбек, ни азербайджанцы не садились, более того всем своим видом показывали: сидеть здесь нельзя!? Да потому, что скамейки на всех станциях РЖД в Подмосковье сделали, так называемые, антивандальные. Сварили каркас из толстых стальных труб, а места для сиденья и спинки из толстых листов дырчатого железа. Действительно, такая мощная и тяжеловесная конструкция хулиганам-вандалам явно не по зубам, её разве что автогеном взять можно. И ворам такие скамейки куда-нибудь унести, тоже надорвешься. Да и зачем, поставить такую железную скамейку где-нибудь в доме или на огороде – на смех поднимут. Тем не менее, внешне эти скамейки смотрелись достаточно эстетично. Видимо, над их «дизайном» потрудились профессионалы, не лишенные художественного вкуса. К тому же выкрашенные в бело-матовый цвет, они достаточно органично вписывались в блеклый интерьер станционного зала ожидания.

А вот каково на таких красивых и сверхпрочных скамейках сидеть, особенно в холодную погоду, зимой!? Пассажиры из местных большей частью на этот счет почему-то особо не заморачивались и, не думая о последствиях, плюхались на эти железные сиденья, и мужчины и женщины, молодые и старые, сажали рядом своих детей… Изредка женщины постарше что-то под себя, или под своих внуков подстилали, а большинство… И в самом деле, какая ерунда, ну холодно заднице, да и черт с ней, и не такое терпели, зато хоть немного передохнем, кто знает, может, и в электричке стоять придется. И так жизнь сплошные мучения, так зачем лишний раз мучиться… лучше немного потерпеть этот холод снизу. И ведь так думали не только уставшие от жизни пожилые люди, но и молодые парни и девушки, молодые матери… которые тоже сидели на этих антивандальных скамейках. Кто-то сидел на этих «замечательных» скамейках минут пять-десять, а кто-то с полчаса и больше. Хорошо проводящее тепло железо вытягивала оное из людей, чем дольше, тем больше.

Итак, местные, то есть русские, в большинстве своем на все вышесказанное, то есть на свое здоровье особо внимания не обращали, а вот пришлые с Кавказа и Средней Азии за редким исключением, как правило, инстинктивно чувствовали опасность, исходящую от таких скамеек. Они, как бы не устали, не садились на них, предпочитая мучиться, но не подвергать риску охлаждения важнейших органов человеческого организма. И если кавказцев происходящее в зале совсем не шокировало, то узбек… Узбек заметил, что так же не стал садиться на железо, а, достав из своей большой дорожной сумки маленький матерчатый складной стульчик и пристроившись у стены, уселся на него некий пожилой русский, внешне почти не отличающийся от своих ровесников-соплеменников. По всему он специально взял с собой этот стульчик, только чтобы не сидеть на железе. Узбек не посчитал себя вправе объяснять всем этим мужчинам, женщинам, парням, девушкам, матерям… в чем опасность такого вот «сидения». Он подошел к пожилому, поняв, что он-то как раз в курсе этой нехитрой житейской мудрости:

– Извините, уважаемый. Можно вас спросить?

Пожилой с явным неудовольствием оторвался от своего айфона, в котором он что-то сосредоточенно искал и хмуро снизу вверх посмотрел на излучавшего вежливость и доброжелательность «гастера». Видимо искренность той доброжелательности удержало пожилого от раздраженной реакции типа: Чего тебе «чурек» надо? Я не работодатель и по этой причине на работу тебя не возьму, на постой я тебя тоже не пущу, да и вообще ты мне мешаешь, у меня своих забот полон рот… Потому, он без грубости но с сарказмом изрек:

– Попробуй спроси, только покороче, а то моя электричка вот-вот подойдет.

– Я никак здесь у вас понять не могу, неужели все эти люди не знают, что на таких холодных скамейках даже летом сидеть нельзя, а сейчас и так холодно. Вот вы это понимаете и маленький стул с собой взяли, чтобы на холодном железе не сидеть. А они все, разве этого не знают? А у молодых ведь там… все отмерзнуть может. Ведь девушки потом… они ведь родить детей не смогут, и у парней… это самое… тоже не смогут. У нас с малых лет родители учат, на железо, на камни, если холодные, никогда ни садиться, ни ложиться нельзя. А здесь, у вас разве этому не учат? И кто эти скамейки железные здесь поставил… да они же… – узбек стал в уме подбирать подходящие слова, но видимо так и не вспомнил, как они звучат по-русски. Вместо этого он вновь стал приводить примеры.

– Все мы, которые с юга, все это понимаем и сами на холодное не сядем и детям своим не позволим. А тут, мать садится и детей рядом сажает. О себе не думает, хоть о детях подумай. Я вот что вас спросил, уважаемый. Меня здесь не послушают, а вы человек уже не молодой, местный… Скажите этим людям, что нельзя сидеть на таких скамейках, пусть о детях своих подумают…

Пожилой русский смотрел на узбека… теперь уже он смотрел на него с изумлением. Он не мог понять, что этому по всему бесправному гастеру вдруг стало жаль этих в основном недобро к нему настроенных русских, что ему не все равно на чем они сидят, что морозят свои задницы? Сначала он вроде что-то хотел ответить, но передумал. Вернее, одна фраза вертелась у него на языке. Когда узбек, не найдя слов как охарактеризовать тех, кто распорядился поставить эти скамейки, он сразу подыскал эти слова из «толщи» тоталитарного прошлого: вредители, враги народа. Но говорить это вслух он не стал, он вообще вдруг заспешил, встал, сложил свой переносной стульчик, уложил его в сумку и, наконец, сказал перейдя на «вы» и предельно вежливо:

– Извините, скоро моя электричка и мне пора идти, всех вам благ…

Пожилой поспешил вон из зала, а узбек растерянно смотрел ему в след. Да, он уходил, убегал от ответа… хотя до его электрички на самом деле оставалось не менее четверти часа и это время куда комфортнее было провести в хоть и плохо но все-таки отапливаемом зале ожидания, чем на промозглом ветру «гуляющим» по платформе. Он не хотел отвечать на этот естественный и весьма важный для южного человека вопрос, но совсем не существенный с позиции реалий русской ментальности. Ведь парой-тройкой предложений на него не ответить, пришлось бы объяснять столько всего, да и вряд ли бы узбек все это понял, и вовсе не от того, что он тупой или непонятливый. Просто, хоть он и родился, наверняка, еще в советские времена, но у его народа совсем иной генетический код, что и объясняет совершенно разные подходы к таким вроде бы простым понятиям как естественные человеческая потребность самосахронения.

Пожилой вышел на платформу и зябко ежась на ветру в полном одиночестве, поставил свою сумку возле столба и стал прохаживаться взад-вперед. Из головы не выходил тот самый вопрос, от которого он предпочел… бежать. «Да, если бы я как он попросил так вот начал бы там выступать типа, люди не сидите на этих железяках, вы рискуете все там себе застудить, в том числе и детородные органы… Да, меня бы в лучшем случае на смех подняли и посоветовали в дурдом обратиться. А то бы и морду набили, за то что людям мешаю отдыхать…». Далее мысли потекли сами собой, пожилой уже не замечал ни ветра, ни холода. «Все это понятно, у нас простой народ привык плохо жить, привык к наплевательскому отношению к себе начальства, чиновников. Так было всегда и в позапрошлом веке и в прошлом и в нынешнем, все эти борцы и революционеры ведь в конце-концов ничего не меняли, только сами на верх вылезали и оттуда так же на нижестоящих плевали, плюют и плевать будут. От отцов-дедов нам все это передалось и досталось, как и от нас нашим детям и внукам достанется. Но ведь они-то, южные, еще хуже нас живут и их начальство их так же, а то и сильнее презирает. Вон, какую жизнь им организовали, что они за тридевять земель вынуждены ехать в чужую холодную страну, чтобы заработать на кусок хлеба. И при всем при том у них сохранился инстинкт национального самосохронения, они прежде всего о потомстве думают, что видно даже из этой мелочи: они лучше лишний раз помучаются, но задницу ни за что студить не будут. Ведь, действительно им это с малых лет всем внушают: как бы ты плохо не жил, но потомство обязан оставить. А мы!? Да, начальники сволочи. Те, кто эти антивандальные скамейки придумал и внедрил, меньше всего думали, каково будет на них сидеть, а сами они не сомневались, что им и их близким на них сидеть никогда не придется, ведь то удел людей теснящихся на нижних ступенях социальной лестницы. Но сами-то люди, почему они о себе совсем не думают, как о своем здоровье, так и о потомстве!?»

Пожилой в очередной раз прошел мимо своей сумки, на платформе стали появляться люди, видимо самые нетерпеливые пассажиры, ожидающую ту же электричку решили выйти к ней заранее. На ум вдруг пришел анекдот имевший хождение еще в советские времена. Спрашивают рядового советского человека: Готовы ли вы отдать жизнь за Родину? Рядовой отвечает: конечно, хоть сейчас, на кой она мне такая жизнь… И в этой связи вновь возник «поток сознания»:

«А ведь этот анекдот актуален для любого периода российской истории, даже сейчас, когда у большинства людей вроде бы нет уже тех советских проблем, не говоря уж о дореволюционном классовом неравенстве и еще более раннем крепостном рабстве: дефицит прод и пром товаров, ограничение личной свободы… Вон даже за границу можно свободно ездить. Даже с жильём более менее, и как тем же узбекам за тридевять земель ехать не надо, при желании в России работу всегда найти можно. И все одно, будто от крепостных прапрадедов, через советских отцов и дедов на генетическом уровне передалась та внутренняя усталость, что накопил русский народ за тысячу лет своего существования. И как следствие, отсутствие у многих пресловутой жажды жизни, наплевательское отношение к самим себе. Даже откровенная приспособленческая деятельность некоторых малых народов живущих рядом… и такая неумелая и малопродуктивная как у узбеков и таджиков и такая умелая, продуктивная и впечатляющая, как у евреев и кавказцев… для русских она не становится примером. Устал, сильно устал русский народ, за тысячу лет заездили, надорвали его цари и генеральные секретари, прочие начальники, и нынешнее поколение влезших наверх тоже наровит «вонзить шпоры», вновь направить на свершение каких-то «великих дел». А ведь отдохнуть бы надо одному-двум поколениям. Да вот только дадут ли отдохнуть эти новые начальники, или хотя бы те, кто придут им на смену!? Ведь сколько примеров в мировой истории как вырождались и гибли великие в прошлом народы, так же вот устав, измучившись от начальственных «шпор», которым так и не дали отдохнуть».

На платформу к приходящей электричке потянулось все больше пассажиров. Пожилой взглянул на часы и тоже посмотрел в ту сторону, откуда должна прибыть электричка. Повседневные мысли стали вытеснять глобальные рассуждения, к тому же о судьбе страны почему-то не хотелось больше думать. Возможно, сказывалась все та же вековая усталость…

В оформлении обложки использовано личное фото автора.