Семь лет за колючей проволокой

– Врёт – утверждаете вы, а у меня подписанные им показания.

– А девчонки, которые сидели за нашим столиком?

– Их показаний в деле нет: в отделение они не явились, фамилий вы назвать не можете, а по одним именам найти человека в Москве… – Он развёл руками. – Да и что они могут сказать, если даже официантка, как говорится, незаинтересованное лицо, даёт показания, идентичные тем, что дали трое приятелей того, с кем вы затеяли ссору, да ещё замечает, что вы выглядели нетрезвым.

– Господи! Бред какой-то! Товарищ дознаватель… – взмолился я в отчаянии.

– Для вас я пока гражданин дознаватель! – сухо поправил он.

– Хорошо, гражданин дознаватель. Поверьте, я вам правду говорю: во-первых, я не пил, это легко можно проверить по нашему заказу; во-вторых, если официантка говорит искренне, а не под чьим-то давлением, то она могла увидеть меня после удара бутылкой по голове, когда я действительно мог не только окосеть, но и отправиться на тот свет, я даже сознание потерял, милиционер должен подтвердить. Мы сидели, пели песни…

– А говорите, что не были пьяны, – вставил дознаватель.

– Мы пели от чувств, охвативших нас по случаю праздника, от хорошего настроения, оттого, что я встречался с такой легендарной личностью, как генерал Фёдоров, а не потому, что были пьяны, – с обидой заметил я.

– Так говорите вы, а у меня свидетельства очевидцев! Допустим, вы действительно не заказывали спиртного, но пришли уже навеселе!

– Да мы вышли от генерала Фёдорова в половине восьмого вечера и около восьми уже были в «Печоре», или вы хотите сказать, что мы шли по улицам Москвы и накачивались алкоголем?

– Это говорите вы, – тупо повторил дознаватель. – Хотите совет?

– Какой?

– Пойдите навстречу следствию, и Суд это наверняка учтёт!

– То есть вы предлагаете скрыть правду и самого себя оговорить?

– Я ничего вам не предлагаю, лишь даю разумный совет!

– Спасибо за такой совет, – сдерживаясь, чтобы не сорваться, язвительно заметил я. – Но я в жизни никогда не врал и врать не собираюсь!

– Вот как? Столько развелось таких правдолюбцев, что скоро мест в тюрьмах не хватит! – Он вдруг весело расхохотался.

– Ничего, за вами не заржавеет: вы новые понастроите!

– Вижу, вы ничего не хотите понимать. – Он пожал плечами и пододвинул мне протокол допроса: – Прочитайте и внизу напишите: «Записано с моих слов, всё верно, мною прочитано и замечаний нет», после чего распишитесь.

– Господи, я вспомнил! – неожиданно воскликнул я.

– Что вспомнили?

– Вспомнил номер телефона одной из девушек за нашим столиком! – Вероятно, в минуты опасности мозг начинает работать с такой эффективностью, какой не бывает в обычном состоянии. Я быстро продиктовал номер. – Её Настей зовут.

– Хорошо, я проверю. – Он был явно недоволен и не скрывал этого.

– Прошу вписать это в протокол.

– Разумеется, – процедил дознаватель сквозь зубы и поморщился, тем не менее выполнил мою просьбу и опять пододвинул ко мне протокол.

Медленно вчитываясь в каждое слово, прочитал его, сделал пару поправок, которые дознаватель, пребывая на грани нервного срыва, внёс в протокол, и только собрался его подписать, как вдруг вспомнил один американский фильм, который смотрел в Доме кино.

– Скажите, а почему вы мне не напомнили, что я имею право на вызов адвоката? И если его у меня нет, вы обязаны предоставить мне государственного защитника.

– Ты что, забыл, в какой стране живёшь? – Он взглянул на меня как на сумасшедшего. – Ты живёшь в Советском Союзе, а не на гнилом Западе. Вот закончится следствие, тогда и получишь своего адвоката! Расписывайся!

– Любой документ, связанный со следствием, я буду подписывать только в присутствии адвоката! – непреклонно заявил я и демонстративно отодвинул от себя протокол допроса.

– Не подпишешь?

– Нет! – твёрдо ответил я.

– Ну, смотри, – угрожающе произнёс он и взял протокол. – Так и напишем: «От подписи обвиняемый отказался…»

После чего вызвал конвой.

– Обыскать по полной программе! – приказал он.

Тогда-то у меня и забрали паспорт, ключи от комнаты, кошелёк с деньгами, примерно сто пятьдесят рублей, и обручальное кольцо. Дознаватель составил опись изъятого и выписал постановление об аресте. А на меня вновь надели наручники. Вскоре я уже ехал между двумя милиционерами на заднем сиденье уазика.

В голове вертелся всего один вопрос: куда меня везут? Но когда милицейский уазик въехал в какие-то странные ворота, которые тут же за нами закрылись, и мы оказались в своеобразном тамбуре перед другими воротами, я догадался, что мы приехали в тюрьму. От этой догадки у меня перехватило дыхание. Появилось такое чувство безысходности, что хотелось завыть от отчаяния. И всё-таки в самом дальнем уголке сознания теплилась надежда, что случилась чудовищная ошибка, в конце концов разберутся и я снова окажусь на свободе. Иначе не может быть! Не может в самой справедливой стране, как сказано партией и правительством, невиновный, более того, пострадавший человек быть лишён свободы! Не может быть потому, что не может быть никогда!

Какой же я всё-таки был тогда наивный!..

Сейчас, став намного старше и довольно неплохо разбираясь в работе правоохранительных органов, могу сказать, что коль скоро меня в то застойное время отвезли в тюрьму, то органы правопорядка просто обязаны были вывернуться наизнанку, но невиновным я из неё уже не вышел бы ни при каких обстоятельствах! Был бы человек, статья всегда найдётся! В то время существовало извращённое понятие «чести мундира».

Хотя почему «в то время»? Мне кажется, что и сейчас вряд ли многое изменилось в лучшую сторону…

От этого на душе очень муторно и противно, что и сейчас нет полного доверия к российским органам правосудия!

А в то время эта вера настолько прочно вбивалась в наши головы, что и мысли не было о том, что невиновного могут оболгать и лишить свободы.

После нескольких месяцев пребывания в Бутырской тюрьме я написал следующие строки:

Мои мысли

…Уже сказано столько слов, столько выпущено стрел в адрес нашего правосудия, что не имеет смысла напоминать о том, сколь не соответствует оно своему изначальному предназначению…

Октябрь, 1975 год.

А это я написал, отсидев более четырёх лет своего второго срока:

Мои мысли

…за много лет моего невольного знакомства с советским правосудием я не слышал ни одного доброго слова, ни одного слова в свою защиту.

А это ни в коем случае не может называться справедливостью!!!

Август, 1987 год.