Прямо и наискосок

Андрей побоялся думать долго и отправился с Петром в Омск. Петьку он сразу пристегнул и в командировки таскались вместе, ибо чувствовал себя с ним не только проще и веселей, но и надежней. К тому времени начали потихоньку отстреливать мафиозных вождей, криминал бойко выпячивался. Крутость, она же наглость, становилась необходимым атрибутом делового человека. Андрей обнаружил, что в присутствии Пети, наверное, благодаря его преданности, удаются уверенные интонации.

«Бог» существовал в совершенно непотребном жилище и имел сирый вид: затрапезная рубашка, дефицитное (такого не выпускали как лет десять) трико. Он долго вспоминал, кто такой Гайсинский, и не пускал их за порог. И облик, и первые процедуры породили сомнение. Наконец, усвоив детали ситуации, начал бить себя в грудь, дико настаивая, что он может все и дело обстряпает безоговорочно и в самом выгодном свете. Собственно, и без навара для себя.

– Я же по людям – рентген. Где-где, а в человеке я толк понимаю.

В гостиницу прибыли в настроении угнетенном. Не помогла вкусная прохлада вечера, приятные, богатые зеленью пейзажи. Заказали добротный ужин в гостиничном ресторане. Посадили их за стол с тремя мужчинами, двое из которых являли кавказскую национальность. Неугомонный Петя быстро разговорился, кончилось тем, что ушел к мужикам играть в карты, Андрей в номере угрюмо уткнулся в книжку. Заполночь друг разбудил. Кипешной, воспаленный.

– Вот ты, дура, дохаешь, а я пашу, как мама Клара.

– Одурел, что ли? – зло напялил на голову одеяло Андрей.

– Который русский – то, что мы ищем.

Андрей высунул ухо. Петя вдохновенно шуршал:

– Промеж картами кое-какие разговоры пошли про бензин. Прикидываюсь Ваней, дескать, по делам междумолочной отрасли… Короче, раскладка такая. Мужики из Азербайджана. Бензин промышляют. Третий – местный, деловой. Его и укатывают.

Андрей откинул одеяло:

– Азербайджанцы, за бензином? У них своего, как грязи.

– Я – то же самое… Ва, говорит, наш нэфт на триста лет назад расписан.

Андрей поскреб затылок.

– И что?

– А ничего. Завтра абориген сюда днем придет. Согласовать что-то собираются… Ты идешь к балбесу, смотришь, что там выходит, я пасу этого. Когда уходить будет, я его попотрошу.

– А по сусалам не получим:

– Так мы ж по маслу… Упускать шанс нельзя. Наконец, у меня пушка с собой, отмахнемся.

Андрей посопел, натянул на себя одеяло.

И действительно, уцепил Петя того деятеля. «Балбес» оказался нудным и, должно быть, десятым посредником. Местный вывел на приличную фирму, и в дальнейшем с этой стороны все оказалось до смешного просто.

Стремительно бросились в Хромтау. Добирались сволочно. Прилетели в Актюбинск вечером, последний автобус в Хромтау уже ушел. Город обрушился на бедолаг страшенным холодом и отсутствием ничтожной расположенности. Угодили в транзитную гостиницу, предложили им многоместный номер. Комната была забита молодыми ребятами, спортсменами, кажется. Те невообразимо галдели, об отдыхе не могло быть и речи. Андрей угрюмо проследовал к администратору и еще более угрюмо потребовал приличных условий. Служивая мадам неприязненно посмотрела и отвела два соседних отдельных номера.

Комната дохнула холодом, странно превышающим даже окружающие кондиции. Поковырялся в сумке, в поисках дополнительного тряпья, печально посетовал на нерасчетливость и, в чем был забрался под одеяло, уныло предвкушая телесное негодование. Однако дальнейшие события одарили душевным праздником.

Суть заключалась в том, что Петя имел известную привычку разговаривать сам с собой вслух. Номера, по-видимому, имели какое-то сообщение, поскольку слышимость была великолепная, Андрей, устроившись и угомонив скрипы постели, с удовольствием начал вслушиваться в хлипкое и сосредоточенное бормотание Пети. Тот шебуршал чем-то и на импровизированную мелодию озабоченно напевал:

– Одеяло, одеяло, почему тебя так мало…

Потом перешел на прозу, слова стали разборчивей. Отчетливо мелькало «ублюдки». Наконец Петя, улегся: после продолжительной возни послышалось сладкое мурлыканье и дальше умиротворенное сопение.

Стук в дверь раздается, наверное, через полчаса после наступления тишины. Андрей ежится, оцарапанный огромным нежеланием вылезать из-под одеяла, но уяснив проснувшимся сознанием, что стук приглушен и идет не от двери, блаженно и нежно радуется. Слышится сердитое бурчание Пети:

– Черт бы побрал, Андрей, ты что ли?

Скрип кровати, Петя пошевелился, но вставать не торопится. Слышатся еще более настойчивые удары. Озлобленное ворчание, крякает дверь и раздается радостный голос:

– Паслущи, дарагой, – голос располагает кавказским акцентом, – сажусь играть в карты, а ручка нэт. Одолжи ручка, дарагой, выйди из положения.

Возникают звуки торопливых шагов Пети.

– Спасибо, дарагой. И маме твоей спасибо, – дверь скрипит, закрываясь, потом скрипит снова и слышится: – И папе твоей спасибо.

– И твоему маме тоже, – недовольно бурчит Петя, дверь захлопывается окончательно. Шаги по полу, возня, гневное бормотание.

Новый стук раздается теперь уже где-то через час.

– Андрей, ты что ли! – отчаянно сипит голос Пети. На этот раз никаких прелюдий, Петя резко встает и зло щелкает замком.

– Паслущи, дарагой! – поет знакомый голос. – Ты не обижайся, но я долго играть буду. Чтоб тебя не будить, ручка я забирает. Завтра я тебе два ручка подарю.

Слышится тяжелый вздох Пети, и затем слова тихие, но напряженные:

– Дорогой! Возьми еще ручку, только больше не приходи. Я тебя как демократ демократа прошу.

– Зачем обижаешься? Не надо мне твой ручка, – возмущается голос. – Если хочешь, я вообще играть не буду.

Петя виновато успокаивает:

– Да нет, ты извини. Забирай вещь, только больше не буди.

Удаляющийся голос:

– Зачем буди? Я никогда никого не будил! И мама не будил, и папа не будил.

Скрип двери, щелканье замка, возня, хрипящий выдох. Андрей, зарывшись в одеяло, трясется от неудержимого смеха.

Третий раз стук в дверь раздается глубокой ночью. Стон тяжелый, невыносимый. Тишина в комнате Пети. Снова стук, настойчивый, немилосердный. Снова стон… Скрип кровати, щелканье замка. Голос знакомый, возмущенный:

– Паслущи, дарагой! Я знаю, ты хорощи человек, но ты нечаянно надо мной издеваешься… Посмотри, что ты мне дал! Посмотри, где в этой ручка чернила. Здесь же совершенно нет чернила.

Отчаянное, сверхъестественное молчание.

– Если ты хочешь пошутить, – в ответ продолжает голос, – скажи, я пошутил – и я буду смеяться. Если не хочешь шутить, скажи, что не хочешь шутить, и я не буду смеяться.

– Послушай, мужик… – грозно и зловеще раздается голос Пети, но на этом обрывается. Надо думать, слов попросту нет. Слышаться шорохи и затем усталые, обреченные слова. – Вот тебе еще ручка и карандаш, больше у меня ничего нет.

– Спасибо, дарагой! Я знал, что ты настоящий мущина.

Раздается мощное дыхание Пети. Андрей корчится от смеха в своей постели.

Утром Румянцев радостно и восторженно стучит в дверь к Пете. Дверь отвечает полной неподвижностью