Новые миры взамен старых

Я с недоумением смотрю на неё. Почему она плачет сейчас, когда дедушка Лобанов так давно умер? Позже я задаю ей этот вопрос, и она, в изумлении глядя на меня, отвечает дрожащим голосом: "Однажды, Вишенка, ты поймёшь. Есть некоторые вещи, некоторые чувства, которые даже время не в силах изменить".

Конечно же, тогда я её не поняла, на это потребовались годы.

Затем я снова вижу нас обеих вместе, только на этот раз в семейном склепе Скарятиных. Мы опять стоим бок о бок на очередной поминальной службе, и наш собственный церковный хор прекрасно, с хорошо натренированными профессиональными эмоциями, исполняет те же самые заупокойные песнопения. Теперь она не плачет и, повернувшись в какой-то момент ко мне, с глубоким вздохом шепчет: "Я так устала, Малышка; эти долгие службы по родственникам, коих я вообще не знала, действительно утомляют. И здесь так холодно. Бр-р-р, как же мне ненавистна мысль о том, что я когда-нибудь буду лежать вон там". И она указывает на два пустых места в углу склепа, которые предназначаются ей и моему отцу после смерти. "Как бы я желала, чтобы этого можно было избежать", – дрожа, добавляет она.

И её желание исполнилось. Она лежит не в той сырой мрачной крипте, а под открытым небом, на зелёном склоне холма у моря.

А вот она выглядит сияющей и прелестной, когда входит в мою старую детскую, одетая в серебристо-голубой бархат и украшенная бриллиантами, так как собирается на придворный бал. Эти драгоценности сверкают в мягком свете лампады, горящей перед иконой святой Ирины над моей кроваткой, и когда она низко-низко склоняется, дабы поцеловать меня на ночь, сладкий аромат фиалок окутывает меня и остаётся со мной, пока я не засыпаю.

"Подожди минутку, не уходи", – шепчу я, но она тихонько смеётся, раздаётся нежный шелест шёлка, и она исчезает.

"О, не уходи", – прошептала я и сейчас, стоя на коленях в мокрой траве и слушая, как над головой шелестели листья. Но внезапно чары рассеялись, видения испарились, и я снова услышала голос священника, произносившего над её могилой заключительные слова панихидного молебна: "Упокой, Господи, душу усопшей рабы Твоей Марии, и сотвори ей вечную память".

"Вечную память", – повторил псаломщик, а затем отозвалось эхом и кладбище вокруг нас. Поминание завершилось.

Через несколько минут мы уже обсуждали со старым отцом Иоанном вопрос о том, чтобы могила содержалась в достойном состоянии и на ней сразу же посадили цветы вместо сорняков.

В тот же день мы вылетели в Ленинград. Небольшой одномоторный самолёт с первого взгляда вызвал у меня некоторые опасения, поскольку выглядел пугающе маленьким и хрупким по сравнению с огромными трёхмоторными машинами, на которых мы до сих пор летали. "Если нас так болтало на тех здоровенных монстрах, – мрачно подумала я, – то каково же оно будет на этой плюгавенькой штучке". Но, что удивительно и невероятно, она взлетела без каких-либо хлопот и почти сразу же стрелой взмыла прямиком в тёмно-синее небо.

Салон был таким крошечным, что, даже не вытягивая шеи, мы могли смотреть по сторонам через два широких иллюминатора, которые были намного больше, чем на прошлых самолётах. Шума почти не было, и мы реально могли общаться друг с другом, не крича и не жестикулируя, и хотя движение было быстрым, не возникало захватывающего дух ощущения, словно летишь в пространстве вперёд головой. Напротив, это было скорее похоже на езду в нашем собственном автомобиле, который каким-то магическим образом покинул земные дороги и продолжал катиться по небу всё тем же спокойным аллюром.

Прямо перед собой мы могли отчётливо видеть все датчики на приборной панели пилота, показывавшие высоту в семьсот метров и скорость в районе ста девяноста километров в час. Серебристые крылья самолёта сверкали на солнце, мотор гудел, и мы неуклонно поднимались всё выше и выше.

Слева от нас блестел голубой, как яйцо дрозда, Финский залив, а под нами простирались широко и далеко в направлении восточного горизонта необъятные и тёмные леса Севера, лишь изредка прерываемые болотистой растительностью или полосками плохо обработанной земли разных цветов с иногда проглядывавшимися то здесь, то там соломенными крышами сельских домов. На этот богато украшенный ковёр отбрасывали свои двигавшиеся тени, образуя странные тёмные узоры, проплывавшие мимо нас мелкие облака. Эти бесконечные облачные вереницы тянулись сюда прямо с Северного полюса, ведь впереди простиралась плоская и низкая равнина и ничто не могло остановить или даже затруднить их продвижение, пока они, пройдя над Северным Ледовитым океаном, ползли вглубь материка.

Финский залив делался всё уже и уже, и лёгкие воздушные облака медленно сменились более тёмными и тяжёлыми, наполненными дождём. Неожиданно прямо перед нами выросла огромная чёрная гряда. В ней то и дело вспыхивали молнии, а затем до нас долетали ужасные раскаты грома. Мы летели точно в направлении грозы. Но стоило нам приблизиться к ней, как пилот резко повернул влево, и мы стали огибать грозовую тучу, фактически пролетая у самого её края. Из густой тёмной массы лил проливной дождь, в то время как над морем с безоблачного неба ярко светило солнце.

Вскоре гроза осталась позади, и, миновав средневековую эстонскую крепость Нарва, мы пересекли границу и влетели на территорию СССР, спустившись на высоту в двести метров, дабы пограничный патруль мог чётко разглядеть, кто мы такие. После чего, вновь быстро поднявшись до пятисот метров и даже выше, мы миновали первый русский город – Ямбург.

Длинные унылые леса и болота, словно драконы из сказки, охраняли въезд в Ленинград. Но тут показался Кронштадт, крошечный островок посреди моря, а затем утопающий в деревьях Ораниенбаум и Петергоф с его сверкающими каналами, сбегающими к большой воде. И там, в самом начале Финского залива, лежал город Петра.

Я могла видеть все знакомые достопримечательности: и блистающий купол Исаакиевского собора, и сияющий шпиль Адмиралтейства, и десятки других куполов и шпилей. Там же были и зелёные острова, и Нева, и огромные верфи и причалы, где стояло множество кораблей.

Ленинград с воздуха, с неба – какой же он вызвал трепет у возвращавшейся уроженки этого города, для которой тот по-прежнему оставался сердцем мира.

Часть Вторая. СССР

Приход моды в Ленинград

Когда мы вышли из самолёта в аэропорту Ленинграда, высокая, темноволосая и поразительно красивая девушка отделилась от небольшой группы чиновников, стоявших возле таможни, и направилась к партии туристов, которая прибыла одновременно с нами на другом воздушном судне, но гораздо большего размера. Все они были французами, и девушка обратилась к ним на их родном языке, говоря бегло и практически без русского акцента.

"Я пришла, чтобы помочь вам пройти таможню", – сказала она, улыбаясь и показывая свои ровные белые зубы.

Я наблюдала за ней с растущим интересом, поскольку та была не только чрезвычайно хороша собой и уверенно держалась, но и её одежда выглядела неожиданно красивой для советской девушки. Сшитый на заказ костюм из чёрной ткани с юбкой до щиколоток и коротким жакетом до бёдер выгодно подчёркивал её стройную фигуру. Ещё на ней были блузка из мягкого белого шёлка, плотно облегавшая голову и немножко надвинутая на один глаз чёрная шляпка, чёрные туфли и чулки телесного цвета, а в руке она держала чёрную кожаную сумочку с серебряной монограммой. Нитка жемчуга на шее и маленькие жемчужные серёжки, которые выглядели подозрительно настоящими, дополняли этот наряд.

"А она шармо?нт[52 - От переводчика: Французское "charmante" – "очаровательная".], эта маленькая советская мисс", – прошептал один мужчина другому, который кивнул, однако ответил несколько настороженно: "Да, но здесь уже начинается пропаганда. Нам прислали эту юную красотку, чтобы произвести хорошее впечатление".

При этих словах, произнесённых не слишком-то тихо, вся компания подозрительно уставилась на девушку. Видимо, она тоже услышала их, потому что на её лице внезапно появилось весёлое выражение, и я подумала, что она вот-вот должна была рассмеяться. Но та быстро взяла себя в руки и продолжила обращаться к группе туристов в спокойной и улыбчивой профессиональной манере хорошо подготовленного переводчика.

По дороге из аэропорта в отель, когда мы ехали через рабочие кварталы к центру города, моим первым впечатлением после почти двухлетнего отсутствия стало то, что большинство людей выглядели здоровыми и загорелыми и женщины казались гораздо лучше одетыми. Преобладал белый цвет: белые русские блузки, которые носили с тёмными юбками, белые костюмы из грубого крестьянского полотна и длинные белые толстовки с красной или синей вышивкой на рукавах и вокруг шейного выреза.

Однако женщины постарше предпочитали облачаться как обычно, то есть в основном в чёрное и с платками на головах, и только молодые, очевидно, стремились изменить свой стиль. Немногие из них носили традиционные косынки, и большинство ходило по улицам с непокрытой головой и длинными причёсками – либо очень прямыми, либо с вьющимися перманентными волнами.

В тот вечер к нам в гости зашли две наши маленькие русские подруги, Маруся и Катя, и меня снова удивило, как красиво они были одеты. На Марусе был зелёный шёлковый костюм с коротким жакетом и шёлковой блузкой цвета слоновой кости, а на Кате – тёмно-синее атласное платье с узором из розовых цветов. Марусина соломенная шляпка с широкими полями была коричневой, а Катя красовалась в нарядном белом берете, подчёркивавшем загар её здорового круглого лица. Обе девушки были в носках и белых матерчатых туфлях на низком каблуке, и у обеих имелись одинаковые большие – практически размером с портфель – коричневые кожаные сумки, которые большинство женщин в СССР считало необходимыми.

В итоге, после того как мы рассказали друг другу все новости, наша беседа сразу перешла на наряды.

"Судя по тому, что я видела, многие из вас в этом году одеты намного лучше", – заметила я.

Маруся и Катя радостно захихикали. "Ага! Значит, вы это уже заметили, – вскричали они в один голос. – Мы и не сомневались. О да, с каждым днём мы одеваемся всё лучше. Просто понаблюдайте повсюду за девушками и молодыми женщинами, и вы сами в этом убедитесь. И послушайте, вам совершенно точно, как только сможете, нужно сходить в универмаг. В этом году это нечто новенькое".

"Куда?" – спросила я озадаченно, поскольку никогда раньше не слышала этого слова.

"В универмаг, душенька, что означает универсальный магазин. Это новейшие центры торговли, где вы сможете ознакомиться со всеми модными новинками и купить любую одежду, которую пожелаете".

"Но разве вам не нужно иметь рабочую карточку, партийный билет или что-нибудь в этом роде, чтобы делать покупки в этих универмагах?" – поинтересовалась я.

"Вовсе нет. Любой может зайти и купить всё, что заблагорассудится. Этим они и отличаются от Торгсина или кооперативных магазинов. В Торгсине вы по-прежнему покупаете за иностранную валюту, а в кооперативных магазинах вы должны быть членом, в то время как здесь принимаются только российские деньги и любой универмаг открыт для всех желающих. В здании бывшего Гвардейского экономического общества есть замечательнейший магазин. Вы должны его увидеть".

На следующее же утро я туда отправилась. В дореволюционные времена это экономическое общество обслуживало гвардейских офицеров и их семьи и было любимым магазином Генерала, то есть моего отца. Он постоянно ходил туда и, хотя на самом деле ему ничего не было нужно, покупал что-либо просто ради удовольствия.

"Моё Экономическое Общество", – с гордостью называл его он, принося домой всевозможные бесполезные и самые отвратительные предметы, которые заставляли мою мать в отчаянии разводить руками.

В последний раз я была в этом магазине, когда Генерал пригласил меня помочь ему выбрать рождественские подарки для прислуги. Вместе, рука об руку, мы бродили с этажа на этаж, рассматривая вещицы, обсуждая их и покупая, и наконец, измученные, решили выпить чаю на балконе ресторана, который смотрел на главную лестницу.

Удобно откинувшись на спинку кресла и выпивая один стакан некрепкого чая за другим, он доверительно сказал: "Послушай-ка, Губернаторша[53 - От переводчика: Такое прозвище отец Ирины дал ей, когда она была ещё совсем маленькой девочкой.], нам нужно с тобой почаще приходить сюда вместе. Я не знаю, почему твоей матери тут не нравится, но тебе же нравится, и ты мне сильно помогаешь, действительно очень сильно". И он, удовлетворённо вздохнув, бросил в свой стакан шестой кусочек сахара – дома это было запретной роскошью, так как слишком много сахара считалось вредным для здоровья.

Но мы туда так и не вернулись, ведь вскоре разразилась революция и Гвардейское экономическое общество пошло по пути всех торговых заведений в те дни всеобщего разрушения.

Теперь, подходя к универмагу, я узрела в его витринах яркую выставку женской одежды. Костюмы из ткани, похожие на тот, что был на хорошенькой девушке в аэропорту, простые платьица с оборками и бантами под надписью "Для дневного ношения" и вечерние платья с очень длинными юбками и короткими пышными рукавами, которые, похоже, были в большой моде, и позже я видела их повсюду.

Внутри магазина кипела активность, и люди входили и выходили из него двумя непрерывными потоками. У входа, на большом круглом возвышении, стояли восковые фигуры в человеческий рост, демонстрировавшие последние модели. Все они были несколько потрёпанными и пыльными и медленно вращались, в то время как большая толпа, стоя вокруг, наблюдала за ними с живым интересом, как за кукольным представлением, хихикая, и толкая друг друга локтями, и умиляясь: "Смотри, смотри, разве они не прекрасны?" Увы! Для любых глаз, кроме русских, они вряд ли выглядели бы таковыми.

Одна фигура была облачена в вязаный, немного выцветший спортивный костюм цвета лаванды. На другой было представлено тёмно-синее с красным дневное платье, очень походившее на то, в котором пришла накануне Катя, а третья показывала вечернее платье по последней моде, которое было сшито из блестящего синего сатина с неизбежными короткими рукавами-буфами, узкой полоской сероватого меха вокруг шеи и небольшим пыльным шлейфом, волочившимся по земле.

Дальше по проходу продавались разнообразные аксессуары: меховые шейные платки, яркие шёлковые шали, шарфы, ювелирные изделия, перчатки, духи, косметика – всё очень дешёвое, как в подвале второсортного западного торгового центра. Целый прилавок был отведён под сумочки из превосходной русской кожи, но нигде я не увидела вечерних вариантов: ни шёлковых, ни бисерных, ни парчовых. Позже мне сказали, что та же самая дневная кожаная сумка или сумочка используется и вечером.

"Даже с официальным платьем?" – удивилась я.

"Ну, да, разумеется, ведь какой смысл приобретать ещё одну необычную вечернюю сумочку, когда у вас есть красивая и удобная кожаная? Это было бы пустой тратой денег".

Я медленно шла по различным проходам и наконец добралась до специального детского отдела, где продавалась детская одежда с обычными бантиками и рюшечками, а также вязаные шерстяные изделия, и обувь, и игрушки.

Здесь снова меня ждало открытие, так как после революции на игрушки смотрели неодобрительно, считая их устаревшими и ненужными для маленьких пролетариев. Однако теперь они появились, но в основном развивающие, использовавшиеся в детских садах: кубики, цветные карандаши, животные, цветы, алфавиты и прочее подобное. Ничего фантастического вроде драконов, ведьм или страшилищ, поскольку это было категорически запрещено. Да и детские книги тоже должны были быть поучительными и вместо того, чтобы рассказывать сказки или какие-то выдуманные истории, давать полезную информацию о поездах, кораблях, фабриках, машинах, электричестве и различных природных феноменах, которые ранее могли быть истолкованы как сверхъестественные. Многие из этих книг были хорошо написаны и столь красочны, что привлекали внимание детей и интересовали их не меньше, чем любые волшебные вымыслы.

Мы провели вечер с моей пожилой прежней горничной Татьяной, которая, несмотря на свои преклонные годы, после революции быстро сделалась успешной профессиональной портнихой. И она немало мне поведала о новой моде.

"О, да, в этом году одеваются гораздо лучше, чем когда-либо за очень долгое время, – сказала она, – на самом деле впервые с 1917-го года. Разве вы не помните, как они выглядели в дни революции: юбки до колен, шерстяные чулки, кожаные пальто, кепки, ужасно короткие стрижки и, как правило, револьверы за поясом?"