Новые миры взамен старых

Это всё решило.

"Следующий, пожалуйста", – бросил кассир, и я неохотно уступил своё место у окошка, потерпев поражение в этой битве за марку.

"Я скажу вам, что нужно сделать", – промолвил напыщенного вида господин, который с сочувственным интересом слушал наш возбуждённый диалог. Он прошёл вместе со мной до лавочки, где сидела и ждала Ирина. "Просто пошлите домой телеграмму с просьбой выслать вам денег, и это всё исправит".

Я возмущённо на него воззрился. Увидев, что я не выразил восторга по поводу его совета, он буркнул: "Извините", – и оставил меня стоять перед моей женой несолоно хлебавши.

Мы походили по улицам, с вожделением разглядывая витрины магазинов. Никогда ещё различные товары не казались нам такими привлекательными. Только подумать, сколько денег Рейхсбанк смог бы пустить в оборот, если бы у нас имелась тогда кучка купюр, которые не жалко было бы потратить!

В конце концов пробило два часа, и мы вернулись к кассе, усталые и голодные, но с нетерпением ждущие следующего раунда. Поскольку на сортировку почты уходило некоторое время, мне было отнюдь не весело стоять и ждать, одним глазом наблюдая, как несколько сотен других клиентов без видимых трудностей получали свои райземарки, тогда как другой мой глаз внимательно следил за каждым ловким движением проворного кассира.

Внезапно он, посмотрев на часы, кое-что вспомнил и стал закрывать окошко. "В следующую кассу, пожалуйста", – вот и всё, что он произнёс.

У меня упало сердце. Он был единственным человеком в Берлине, который мог мне помочь, и сейчас он собирался пообедать. К счастью, прежде чем он успел уйти, к нему подошла девушка с почтой, и, что было ещё более удачным, он решил её всё-таки просмотреть. Увидев одно письмо, он заколебался. Окошко открылось.

"Да, ваши деньги здесь", – улыбнулся он мне.

Я вздохнул с облегчением и улыбнулся ему в ответ. Наконец-то мы были не на мели.

"Паспорт, пожалуйста".

"Но у меня нет при себе паспорта. Он в 'Интуристе' – ну, вы знаете, в советском туристическом бюро. Я обещаю, что …"

"Тогда извините. Я не могу выдать вам деньги без паспорта".

Окошко закрылось.

"Что случилось на этот раз?" – спросила Ирина, но слов у меня не нашлось, и, жестом позвав её следовать за мной, я помчался обратно в "Интурист".

Наших паспортов там не оказалось. Увы, мистер Ницше был невероятно активен и уже отправил их в эстонское посольство для оформления виз.

"Мне он необходим, чтобы получить ежедневную порцию райземарок, – драматично вскричал я. – Нет, нет, завтра не подойдёт. Прямо сейчас. Пожалуйста!"

"Вам повезло, что вы меня застали, – сказал он в своей обычной невозмутимой и учтивой манере. – Я как раз собирался пойти на обед".

Для одних возможность пообедать есть всегда, а для кого-то её нет! Но он сразу же взялся за дело и вызвал курьера, который был отправлен в эстонское посольство за нашими документами. И, дабы повысить эффективность работы своего офиса, он также попросил того захватить паспорта ещё нескольких человек, находившиеся там с той же целью.

Мы ждали. Мы рассматривали открытки, иллюстрированные журналы, буклеты для путешественников и рекламные проспекты, не произнося при этом ни единого слова. Мы ждали больше часа. Мистер Ницше давно уже улизнул перекусить и объявился вновь с тем довольным видом, который бывает у представителей любой национальности после хорошей трапезы.

Наконец курьер вернулся. Он бросил на стол несколько паспортов разных стран и вышел. Мистер Ницше, разговаривая в этот момент на незнакомом языке по телефону и делая это всё быстрее и быстрее, принялся рассеянно их перебирать. И только повесив трубку, он уделил достойное внимание их сортировке.

Мне стало казаться, что наших там нет. Это было правдой. Мы все трое, кинувшись к двери, попытались окликнуть курьера, но этот проворный малый как раз завернул за угол на своём велосипеде.

Опечаленный мистер Ницше вернулся к своему столу и набрал номер. Дождавшись соединения, он оживился и ободряюще нам кивнул.

"Он сейчас говорит по-эстонски", – любезно сообщила мне Ирина, очевидно, не желая, чтобы я почувствовал себя забытым.

"Мне всё равно, как и что он говорит. Какой бы язык он ни использовал, не требуется полчаса, чтоб сказать: 'Верните эти паспорта'".

Наконец он завершил беседу. О, да, в эстонском посольстве сообщили курьеру, что наших паспортов там нет. Они работали не менее эффективно и уже успели отослать их литовцам, как обычно делается в таких случаях.

Итак, ещё один курьер, ещё более пространные инструкции, ещё одно долгое ожидание. Была почти половина пятого. А что, если "Американ Экспресс" закроется и у нас всё так же не будет денег?

"Я страшно голодна", – тихо произнёс рядом со мной чей-то голос. На флоте это прозвучало бы как яростный вопль: "Когда же нам дадут жрать?!"

В конце концов вернулся второй курьер. Я встал перед дверью, чтобы он не смог от нас сбежать. У него оказались наши паспорта.

"Теперь вам нужен лишь ещё один штамп – латвийский", – объяснил мистер Ницше, и я на миг испугался, что тот хочет, чтобы мы подождали и его. Я уподобился атлету, завершавшему эстафетный забег и ожидавшему эстафетную палочку от товарища по команде, выходившего на финишную прямую, и, когда тот передал её мне, я уже бежал, крепко сжимая в руке паспорта и красноречиво махая Ирине, тогда как она отчаянно пыталась от меня не отстать. "Давай, быстрее", – орал я, пока мы лавировали в потоке авто и ловко уворачивались от велосипедов.

Когда мы примчались к офису компании, наружная дверь уже медленно закрывалась. "Подождите, подождите минутку, – завопил я, просовывая ногу между дверью и порогом и придерживая её локтем. – Я обязан раздобыть хоть немного наличных, слышите!" Протиснувшись внутрь, я на полной скорости рванулся к кассе. Кассир как раз переодевался в свой собственный пиджак, собираясь идти домой.

"Вот паспорт, – выдавил я, тяжело дыша. – Сто марок, пожалуйста".

Потребовалось десять минут, чтобы найти кого-нибудь, кто смог бы снова открыть сейф, но в конце концов всё было сделано, и эти неуловимые деньги действительно оказались в моих руках – марки за двадцать девять с половиной центов, которые я мог бы купить дома за двадцать шесть, но сейчас, как ни странно, это уже не имело особого значения.

Мы начали свой день с желания отыскать прессу, которой решили надеть намордник, но теперь были годны только на ужин и постель. Какая оплошность со стороны рекламного агентства, обслуживающего туристическое бюро нашего родного города, что оно не включило в свои материалы описание захватывающей битвы за райземарку – каждое утро ровно в десять, – частенько быстрой и короткой, но иногда продолжающейся на протяжении всего дня.

Военные музеи и старые друзья

Ирина Скарятина

Оскар Б. оказался прав. Пропаганда войны была повсюду. На улицах виделось намного больше военной формы, чем мы когда-либо встречали в мирное время, и эти назойливые небольшие военные музеи по всему городу буквально мозолили нам глаза.

Обычно они были переполнены, хотя вход не являлся бесплатным, и "чернорубашечники", "коричневорубашечники", а также "зелёные", то бишь служащие рейхсвера, приходя целыми группами, внимательно изучали различные экспонаты. Учащиеся младших и старших классов, костюмы некоторых из которых делали их похожими на уменьшенную версию "коричневорубашечников", под руководством своих учителей входили и выходили, смеясь, болтая, восхищаясь всем, что они узрели, и громко зовя друг друга, когда открывали для себя каждый новый образец, представленный на выставке. А совсем молодые солдаты, никогда и не видавшие боёв, сразу бросались в глаза, поскольку выпендривались, стараясь вести себя как бывалые ветераны, на потеху старшим товарищам.

Ни одна вещь в этих музеях Геринга не изображала ужасов войны. Напротив, там присутствовали только хорошо сделанные рельефные карты с миниатюрными электрическими лампочками, включавшимися и выключавшимися, показывая либо скрывая изменявшиеся линии фронта, а также позиции армий Германии и её союзников в ходе знаменитых сражений; уютные землянки, оборудованные комфортными койками и удобно разложенными противогазами и ручными гранатами; свежевыкрашенная и сияющая тяжёлая артиллерия, каждый экземпляр которой был снабжён используемыми снарядами и порохом; миниатюрные макеты санитарных поездов с белоснежными операционными и безукоризненно чистые пункты первой помощи; планы и фотографии различных войн, в которых участвовали немцы, но в основном 1870-го года и Мировой; графически изображённая Ютландская битва[36 - От переводчика: Крупнейшее морское сражение Первой мировой войны, в котором сошлись германский и британский флоты. Произошло 31 мая – 1 июня 1916-го года в Северном море близ датского полуострова Ютландия в проливе Скагеррак. Со стороны Британии всем флотом командовал адмирал Джон Джеллико, а входящими в него линейными крейсерами – адмирал Дэвид Битти. Со стороны Германии флотом руководил адмирал Рейнхард Шеер. Обе страны заявили о своей победе: Германия – в связи со значительными потерями британского флота, а Британия – в связи с явной неспособностью германского флота прорвать британскую блокаду.] с названиями всех кораблей, их курсами и каждым шагом, предпринятым Джеллико, Битти и Шеером; а ещё модели дирижаблей, подводных лодок, самолётов и цеппелинов – всё было доведено до совершенства, всё находилось на своих местах.

Экспонаты, касавшиеся врагов-французов, неизменно занимали самые видные позиции, за ними в порядке убывания важности следовали относившиеся к русским, британским и итальянским недругам. Французские 75-миллиметровые пушки, французские миномёты, французские пулемёты, французские мундиры, каски и сабли были выставлены практически в каждом музее. Кроме того, там были диорамы в натуральную величину, и перед одной из них, изображавшей сцену франко-прусской войны, мы увидели маленького мальчика, который яростно плюнул в восковую фигуру французского солдата и дёрнул его за длинные усы.

В одном из музеев висел лозунг, написанный пылающими буквами и гласивший: "Каждый хороший немец рождён, чтобы с гордостью умереть за своё Отечество", – и высокий молодой "чернорубашечник" пришёл от него в такой восторг, что громогласно воскликнул: "Ах, эти выставки великолепны. Хайль Гитлер! Он понимает. Он знает, что старый немецкий героический дух не умер. Камера?ден[37 - От переводчика: Немецкое "Kameraden" – "Товарищи".], он силён как никогда, и мы ещё покажем это миру".

"Да, мы им покажем", – отозвались эхом, словно хор в опере, его товарищи, и толпа вокруг восторженно завопила: "Хайль Гитлер!"

Но среди этого скопища юных немцев мы часто встречали встревоженных мужчин средних лет, чья гражданская одежда не могла скрыть того, что они, несомненно, являлись ветеранами Великой войны. Они тихо бродили по залу, разглядывая экспонаты с характерным затравленным выражением в глазах, будто видели сквозь них прошлое, которое не имело с этими музейными вещами ничего общего.

Один из них, склонившись над рельефной картой, медленно и старательно обводил указательным пальцем в воздухе очертания траншеи, которая, вероятно, была ему слишком хорошо знакома. Другие стояли небольшими группами и перешёптывались, и лишь немногие говорили звонко, намеренно привлекая к себе внимание, рассказывая военные анекдоты, в которых они сами принимали активное участие. Седовласый господин неподвижно стоял перед "Большой Бертой"[38 - От переводчика: Немецкая 420-миллиметровая мортира.], как бы разглядывая её и в то же время каким-то образом всматриваясь сквозь этого исполинского носителя смерти, – его зрачки были расширены, щёки раскраснелись, губы шевелились. Изредка болезненная судорога сводила его лицо, и вся его фигура содрогалась, будто волны чудовищного взрыва безжалостно сотрясали её и терзали каждый нерв его тела.

И эти фигуры из прошлого с неожиданной ясностью напомнили и мне о полях битв с их ужасом, их страшными страданиями, их невозможными, невыразимыми, дьявольскими муками. Да, я снова была там, на залитой кровью, усеянной искорёженными телами и ошмётками людей земле, вибрировавшей от грохота далёких орудий и отвечавшей бесчисленными стонами и визгами, возносившимися к небесам. В промежутках между боями передовой отряд Красного Креста выполнял свою мрачную работу. Затем санитары, поднимая изувеченные тела, клали их на носилки и относили в пункты первой помощи, ещё сильнее пропитанные кровью, чем поле битвы, и наполненные нескончаемыми криками раненых и жутким бульканьем и удушьем умиравших. Кровь, кровь повсюду, её вид, её запах, её липкость, врачи, медсёстры и санитары, покрытые ею; ампутированные пальцы, кисти и целые руки, ступни, голени и прочие лежащие на земле куски плоти; трупы, выложенные рядами, над которыми поют священники, тихими и скорбными голосами молясь об их вечном упокоении.

Отдых – вот в чём нуждался каждый. Мёртвые уже его получили, живые же за него умирали. Ни один человек не мог долго выносить кошмар этого ада, и снова и снова отряды Красного Креста по оказанию первой помощи на линии фронта возвращались для отдыха в тыл, а их сменяли свежие силы …

"И это случится опять, скоро, очень скоро, – казалось, кричало всё в таких музеях. – Просто посмотрите вокруг на этих мальчиков, на этих детей. Для них война прекрасна – великолепное приключение с маршами в сверкающих мундирах под звуки зажигательных песен. Они не верят тем, кто всё это уже прошёл. Они не будут их слушать".

Во время нашего пребывания в Берлине я встретила двух своих старых друзей, принадлежавших к очень разным социальным слоям. Одна из них была подругой моих детских забав, вышедшей замуж за немецкого барона, другой – старым слугой, верой и правдой служившим нашей семье вплоть до самой Мировой войны, когда вследствие того, что он был немцем, ему пришлось спешно покинуть Россию и вернуться в своё Отечество. Ему очень не хотелось уезжать, и мы сделали всё возможное, дабы доказать российским властям, что он совершенно безвреден. Однако нет, после двадцати лет мирной и полезной жизни его внезапно объявили "опасным врагом" и выслали с великими и абсурдными предосторожностями, словно он был личным другом кайзера или, того хуже, шпионом.

Моя дружба с Сандрой началась, когда нам обеим было по четыре года, в Санкт-Петербурге (её отец был тогда иностранным дипломатом, аккредитованным при российском дворе). Мы вместе играли всё детство, вместе выросли, примерно в одно и то же время вышли в свет, а затем и замуж, но только она уехала жить к своему барону в Германию, а я осталась дома, в России. Временами, хотя и редко, мы встречались снова, пока в конце концов война и революция не разлучили нас на годы. И теперь, после долгой разлуки, мы опять были вместе, пусть всего лишь на несколько часов, и попытались рассказать друг другу обо всём, что случилось с нами с тех пор, как мы общались в последний раз. Вскоре, конечно же, я спросила её, по нраву ли ей новая Германия при Гитлере.

"О, я ненавижу его, эту напыщенную маленькую креветку! – воскликнула она. – Он выглядит таким нелепым, смешным, как карикатура на вашего Чарли Чаплина, и всё-таки он зловещий, он пугает меня, правда пугает. Сначала я думала, что он совершит для Германии великие дела, однако после этих убийств он будто снял улыбающуюся маску и показал нам ужасающее рыло. Я не могу понять, почему никто этого не видит. Его последователи словно живут в раю для тупиц. Какой смысл что-то делать для него, быть верным, исполнять его прихоти, если в награду он убивает своих лучших друзей? Но когда кто-то говорит такое, ответ всегда один: 'Они были предателями', – хотя доказательств этому нет.