Горизонты разных лет. Сборник рассказов

Мне довелось изучать этот говор, который относится к рязанской группе. Изучал и сибирские диалекты, на одном из которых говорила мать моего брата Петьки. Родные сёстры, но речь совершенно разная. Так распорядилась судьба.

Почему занесло их сюда, в забайкальскую степь, из села Малоархангельское Воронежской области, какие ветры их пригнали или сами подались? В памяти у меня остался только смутный рассказ бабы Фени о том, как они ехали по железной дороге в 1940 году со множеством других людей на восток. Она – тридцатилетняя и сестра её – пятнадцатилетняя. Почему вдвоём? Как они оказались вдвоём? Где родители? Почему они оказались в этом вагоне?

– Во-во, кочет кур гоняеть! – задорно восклицала баба Феня, глядя в окно, где гомонило большое хозяйство тёти Маши.

Глядя на это хозяйство, я всегда вспоминал утро Чичикова у Коробочки. Вот он, ещё сонный после мягчайших перин, подошёл и окну и видит во дворе галдящих кур, гусей, уток, овец, а какая-то ленивая и обожравшаяся всякой всячины свинья мимоходом съедает зазевавшегося цыплёнка. О какой сытости и каком достатке говорит этот факт!

Конечно, тётя Маша ни при каких обстоятельства не могла напоминать Коробочку, но хозяйство… Куда денешь бережливость и рачительность?

Через много лет я вижу этот дом и хозяйство совсем другими глазами. Эти люди ни одним движением не превращали свою жизнь в мучительную для себя каторгу, которую я наблюдал и наблюдаю повсюду. Даже весь домашний мусор у бабушек был отсортирован.

Тётя Маша обладала каким-то особым даром выращивать свиней. Гладких, жирных и чистых. Всегда двух. По весне покупала двух поросят и до поздней осени они вырастали в огромных белых свиней. Главным забойщиком был я. В конце ноября Петька звал меня. Стрелял он сам из своего ружья. Всё остальное делал я. Работа эта мужская, требует чистоты и аккуратности. Опаливали лампами. На всякий случай держали старую и чистую рессору от тракторного прицепа. Если была необходимость, я добела накаливал рессору. Обычно, она нужна при обработке ног или ушей.

Баба Феня ласково смотрела на нас в окно, а тётя Маша возилась возле меня и Петьки со свиной требухой, кровью, осердием в тазах.

Морозы стояли крепчайшие, и вся даль до горизонта была покрыта белым, искрящимся, снегом. Ближняя сопка была усеяна весёлыми ребятишками, которые скатывались на санках и лыжах.

К вечеру свинья или по местному «чушка» была опалена дожелта и разделана. Вот уже загорелись электрические лампочки окна в деревне, а на печи тёти Маши клокотал полный чан мяса, картофеля, лука, овощей. Умопомрачительные запахи плыли по избе!

На столе дожидались нас огурцы, помидоры, грибы и прочие разносолы, фрукты, вареные яйца. А бабушки ещё не спеша лепили пельмени. И, конечно, посередине этого обильного стола блестела запотевшая бутылка водки и сверкающие рюмки. Всё это для нас с Петькой.

Бабушки, насколько мне известно, никогда даже и не пробовали водку. Они полагали, что мужик просто обязан выпить рюмочку-другую. Об алкогольной отраве в 1970-х никто даже и не думал.

Как говорится, чистая, как слеза…

После первой рюмки Петька зачем-то вышел на улицу.

Я невольно услышал как баба Феня выговаривала своей сестре:

– Хоть бы один раз приехал однорукий чёрт! Он же весь в него, = кивнув вслед вышедшему Петьке. – Весь!

– Да што ты всё время его вспоминаш? – всплеснула руками тётя Маша. – Двадцать пять лет не было и ишо столько же не надо. Оставь, Феня, этот разговор. Петька идёт…

Через много лет я узнал, что отцом Петьки был однорукий фронтовик из соседнего района Фёдор Соколов. Узнал об этом и Петька. Но сейчас он зашёл с мороза, ополоснул руки под рукомойником и весёлый сел за стол.

– Наливай, брат! Подцепляй грибочки-то.

Да… «На них глядять, а их ядять…»

О том, как Ваську съели

Добродушный увалень Володя Левченко в своё время объездил все степные просторы СССР. Он и тракторист, и сталевар, и крановщик, и грейдерист. Килограммов за сто двадцать весил в молодости. Лицо широкое, сам шутил; из-за бочки только уши видны.

Рассказчик отменный.

Друзья уговаривали его писать прозу. А он – нет, рассказы мне ни к чему, если я – поэт. Но никто его стихотворений всерьёз не воспринимал. Рассказы слушали, как говорится, открыв рты и затаив дыхание. Конечно, все они были художественными, яркими, насыщенными, но самое главное – они были реальными случаями из жизни, в правдивости их никто не сомневался.

Один из рассказов я запомнил на всю жизнь.

– Тарбаган говоришь? Это же обыкновенный сурок. Их несколько разновидностей. Видел я их, почти всех видов! Самые крупные в Казахстане. Я там на целине был. Мы такие просторы распахивали! Даже голова кружится от воспоминаний! Вот там и были эти тарбаганы. Видимо-невидимо. Байбаками их называют в Казахстане.

Правда, байбак будет покрупнее здешнего тарбагана, но более, как бы сказать, рыхлый что ли… Ерунда, что их нельзя приручить. Ещё как можно. Хватать их, конечно, надо умеючи. Если вцепится, не оторвёшь. Он сомкнёт клыки, как клещи. И не разожмёшь! Так и помрёт вместе с тобой.

Наш тарбаган покрасивше будет байбака. Наш – более насыщенный цветами, иногда и чернотой, и серым отливает. А байбак песчаного цвета, разве что брюхо у него темноватое, да ещё брови пятнистые. Ест он разную траву, любит овёс. Если в степи растёт дикий овёс, значит, поблизости может быть и колония байбаков. Мясо его вкусное, не хуже, тарбаганьего. Байбака едят все. Птицы, люди, хищники всякие. На целине мы только его и ели. Даже дома довелось держать.

– Приручал что ли? – спросил кто-то.

– Конечно, на целине. Мы распахали такие просторы, где, наверное, миллионы байбаков жили. Сейчас их мало. Либо они ушли, либо вымерли, либо перебили всех. Но навредили мы ему целиной здорово.

Однажды я поймал байбачонка. Бегают они медленно. Я был на пахоте, издалека его увидел, он, видимо, далеко от норы отошёл. Остановив трактор, я быстро догнал его, накрыл телогрейкой, а потом взял за шкирку… Положил в армейский ящик, который был у меня в тракторе. Привёз домой.

Васька быстро стал ручным. Разжирел сильно. Правда, накопал вокруг дома и под домом нор с разными ходами и выходами. Я даже бояться стал, что дом упадёт. Ребятишки мои привыкли к нему и всё время играли с ним. В общем, стал своим. Бегал, путался под ногами, еду выпрашивал. Зиму он проспал в подполье, была у него там дыра откопана.

К осени следующего года разжирел до не могу.

– А что потом? – спросил я, перебив внезапно рассказчика.

До сего дня я жалею, что остановил Володю.

– Что, что. Как-то приехал ко мне брат. По пьянке мы зарезали и съели Ваську…

С тех пор я перестал слушать рассказы Володи Левченко.

Как зеки учились стихи писать

Лёшка, мой старинный друг и земляк, рассказывал.

,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,

На промзоне было, костерок развели, чифирь заварили.

Семейка поэтов со второго отряда: я, Аркаха Первый, Аркаха Второй, Ермак. По фене ботать в падлу. Давно договорились. Стихи разбираем. Для начала байки травим.

Аркаха Первый вспоминает:

– Он их схватил, когда с прогулки заводили. Его откуда-то с границы привезли, он так и называл себя «Приграничный комбайнёр». Ну, укоротили кликуху, Комбайнером стали звали.

– А что схватил-то?

– Оладьи какие-то у охраны стащил. Они с прогулки толпу заводили, а Комбайнер умудрился не то из комнатки, где они чаюют, не то ещё откуда-то у них стащить папушу оладьев. Они пересчитали зеков, завели в камеру, вернулись чай пить, а оладьев-то и нет.

– Ну-у, – придвинулся к рассказчику Ермак, сдвинув козырек пидарки на ухо и успевая дуть на коричневую, пенящуюся, жижу в кружке.

– Что, ну… Снова открыли нашу хату, обыскали Комбайнера. Нет оладьев. А когда ушли, смотрим – Комбайнер сидит на шконке и пожёвывает оладьи. Ещё и нам предлагает. Мы рты разинули, а он смеётся.

– Во-о артист! – присвистнул я от изумления.

– Ещё какой! – сверкнул фиксой двухметровый Аркаха Первый. – С первого дня на нём был полувоенный китель. Он его почти на голое тело носил. А теперь он снял китель, вынимает оладьи, ржёт и бьёт себя по худым плечам маслянистыми руками. «Вот, они погончики!». Он их на плечи под китель положил.