Асмодей нашего времени

– А меньшая-съ?

– Меньшая… милое, доброе дитя.

– Какъ-какъ, повторите.

– Я говорю: доброе дитя.

– А милое-то кудажь д?валось? Такъ вотъ оно что! Хорошо она играла, выговаривала! Ну, слава Богу, слава Богу, на силу-то сказали вы по челов?чески!

– Чтожь вы тутъ находите такого? спросилъ Софьинъ, покрасн?въ слегка.

Вм?сто отв?та, Племянничковъ, заложивъ руки, началъ ходить и зап?лъ самымъ страстнымъ голосомъ:

На толь, чтобы печали
Въ любви намъ находить,
Намъ боги сердце дали,
Способное любить.

– Какiе пустяки поете вы! съ неудовольствiемъ сказалъ Софьинъ.

– Пустяки, такъ пустяки, а я все таки поздравляю васъ.

– Съ ч?мъ?

– Скажу посл?, теперь не время. Поб?гу переод?нусь да и того… ахъ, дяденька, хорошо, что вспомнилъ, – пожалуйте на извощика. Подлецъ Павлушка въ кредитъ ужь не желаетъ возить, а п?шкомъ съ визитомъ къ такимъ аристократамъ, какъ Неб?довы, согласитесь, не совс?мъ презентабельно.

Чмокнувъ Софьина въ лобъ, Племянничковъ выб?жалъ, громко и весело нап?вая: "я минуты той жду."

Додго сид?лъ Софьинъ, обдумывая что-то, потомъ подошелъ къ столу, взялъ ситару, медленно ср?залъ ее гильотинкой и опять положилъ на прежнее м?сто. Глубокiй вздохъ вырвался изъ груди его; онъ с?лъ и задумался. Намеки Племянничкова какъ будто пробудили въ немъ чувство, похожее на угрызенiе сов?сти. Заглянувъ въ свою душу, онъ увид?лъ, что почти ужь зажили глубокiя раны, точившiя недавно горячую кровь и кр?пко захот?лось ему разтравить ихъ. Онъ взялъ Дневникъ незабвенной своей подруги, раскрылъ его, прочелъ одну, прочелъ дв? страницы, и гн?вный вскочилъ съ кресла. "Гадокъ и ничтоженъ челов?къ!" сказалъ онъ глухо.

И, полноте! Ч?мъ же челов?къ гадокъ, ч?мъ ничтоженъ? Т?мъ разв?, что онъ не перестаетъ быть челов?комъ, что въ сердц? его есть неизсякаемый источникъ любви и неистребимая потребность жизни? Благодаренiе Промыслу за все, за все, что даже иногда челов?къ осуждаетъ и клянетъ самъ въ себ?, съ своемъ безумномъ осл?пленiи! Вырываетъ насильно нечастливецъ изъ души своей малый отростокъ надежды отъ пос?ченнаго въ немъ древа жизни; умышленно старается потушить чуть тл?ющую искру святаго упованiя, какбы находя въ этомъ отраду: но это крамола, это возстанiе противъ Того Всемогущаго и Премудраго Распорядителя, который ведетъ насъ, Ему Одному изв?стными, путями къ ц?ли, Имъ Самимъ предназначенной… Не клевещите жь, несчастливцы, насильно закрывающiе глаза свои отъ яркаго сiянiя жизни, – не клевещите на природу челов?ческую! Въ самомъ вашемъ томленiи и недовольств? настоящимъ есть желанiе лучшаго будущаго, исканiе другой жизни, въ зам?нъ той, которая обманула васъ… Далеко въ первыя минуты скорби уносится отъ мiра огорченная имъ душа. Забывая матерiальную точку опоры для своей вн?шней д?ятельности и вся охваченная духовною болью, она мчится въ бол?е сродныя ей сферы, и тамъ создаетъ себ? м?сто упокоенiя: но по м?р? ослабленiя этой боли, по м?р? сознанiя кровной привязанности своей къ т?лу, душа тихо спускается долу, и какъ голубица Ноева, ищетъ м?ста на земл?, чтобъ отдохнуть купно съ утомленнымъ своимъ т?ломъ… Н?тъ, несчастливецъ, не то ты сказалъ! Ничтоженъ челов?къ, если онъ идетъ противъ распоряженiй Промысла, безумно вземлясь на разумъ Божiй; ничтожны стремленiя его духа, если въ нихъ выражается нам?ренiе стать выше природы челов?ческой! Гадокъ челов?къ, если онъ, забывая свое достоинство, падаетъ до низкой ступени скотоподобiя и измельчаетъ требованiя своего духа на одн? животныя потребности!.. Не возвышается челов?къ до ангела, ибо въ безконечномъ порядк? творенiя проб?ла быть не можетъ. Онъ только становятся на сродной ему ступени, которою кончается л?стница его восхожденiя; выше этой ступени уже бол?е н?тъ для него, и дальн?йшее стремленiе челов?ка въ высоту есть уже его паденiе…

Совершенъ былъ первенецъ творенiя: но зм?й-искуситель сказалъ ему: вкуси отъ древа недозволеннаго познанiя, и будешь, яко Богъ. Послушался первенецъ земля зм?я-искусителя занесъ ногу на высшую ступень совершенства, потерялъ равнов?сiе – и палъ….

Софьинъ клеветалъ на природу челов?ческую подъ диктовку ума; сердце же его говорило ему совс?мъ другое. По м?р? тишины и спокойствiя, водворявшихся внутри его, умъ началъ читать ему уроки гордости, которая у кр?пкихъ натуръ почти столько же находитъ для себя пищи въ несчастiи, сколько слабыя натуры находитъ ее въ Счастiи. Онъ ухватился за произнесенное когда-то имъ неосторожное слово отверженiя всего, что есть прекраснаго въ жизни и потому слышалъ внутри себя голосъ, который громко возопилъ бы противъ мнимо-постыдной изм?ны внезапно брошенному слову.

Глава четвертая

А между т?мъ мы напрасно такъ скоро разстались съ Онисимомъ Сергеевичемъ, не познакомившись съ нимъ поближе. Такихъ людей со св?чей поискать: ибо они ужь посл?днiе представители отжившаго покол?нiя. Наши потомки не найдутъ ужь этихъ топорно обд?ланныхъ характеровъ, и быть можетъ заподозрятъ разскащика въ беззаконномъ преувеличенiи. А между т?мъ они еще живутъ и движутся межь нами съ своей грубоватой честностью, съ своимъ кр?пкимъ словомъ, которое въ иную нору пришибетъ, словно обухомъ, моднаго краснобая, съ своими ухватками и прiемами, отъ которыхъ не м?шаетъ иногда и посторониться, – короче, со вс?ми особенностями, характеризовавшими нашихъ отцовъ и д?довъ.

Онисимъ Сергеевичъ Неб?да происходилъ изъ древняго благороднаго, русскаго дома, и еслибъ онъ, подобно Соломонид? Егоровн?, занимался побол?е своей генеалогiей, то безъ труда могъ бы разсказать, какъ прад?ды его зас?дали въ Боярской Дум?, какъ иные изъ нихъ водили дружины на поле ратное, какъ пировали за сытными боярскими столами, гнувшимися отъ тяжести братинъ, полныхъ русскимъ медомъ и заморской романеей, и отъ необъятнаго груза разнородныхъ яствъ. Когда порой зад?вали апатическое его равнодушiе къ такимъ воспоминанiямъ, и кто нибудь, опустясь на дно генеалогическаго моря, вытаскивалъ оттуда поросшiе мхомъ осколки родословнаго своего дерева, Онисимъ Сергеевичъ, махнувъ рукой, обыкновенно говаривалъ: "а, чортъ знаетъ что тамъ такое! Вонъ, пожалуй, и мои предки по Исторiи значатся еще при Василi? Темномъ, да мн?-то что отъ этого? Ни тепло, ни холодно! Русскiй дворянинъ да и баста!" Соломонида Егоровна однакожь не жаловала такихъ разсужденiй Онисима Сергеевича, и если ему случалось пропов?дывать при ней подобную ересь, то она старалась вс?ми силами перебить р?чь своего супруга и показать слушателямъ аристократическую древность фамилiи Неб?ды, непрем?нно употребляя въ такихъ случаяхъ личныя и притяжательныя м?стоим?нiя въ числ? множественномъ: мы, наши, и проч. Онисимъ Сергеевичъ вставалъ при этомъ съ своего мягкаго кресла, и склонивъ бол?е обыкновеннаго голову на сторону и потупивъ глаза, уходилъ въ кабинетъ. Зач?мъ онъ уходилъ, за т?мъ ли, что не любилъ похвалъ себ? слушать, или отъ того, что боялся проговориться какъ нибудь во вредъ аристократическому важничанью своей дражайшей половины, – Богъ его знаетъ. Надо зам?тить, что Сололомонида Егоровна, къ крайнему своему прискорбiю, была вовсе не аристократическаго происхожденiя, и говорятъ, предокъ ея, не дал?е, какъ во второмъ кол?н?, былъ вольноотпущеннымъ и служилъ економомъ или прикащикомъ у какого-то мелкаго барина. А страсть похвастать, если не своимъ, то мужнинымъ достоянiемъ не давала ей покою. Вообще, мы всегда любимъ громко пропов?дывать и навязывать себ? т? похвальныя качества, которыхъ въ насъ или вовсе н?тъ, или есть только въ чуть зам?тныхъ зародышахъ. Онисимъ Сергеевичъ чувствовалъ это очень хорошо, и потому-то кр?пко не жаловалъ длиннор?чивыхъ разсужденiй своей супруги.

– Ну, распустилась съ своими краснор?чiями! бормоталъ онъ съ такихъ случаяхъ. Ты, матушка, вотъ что лучше скажи; сколько великiе предки-то мои благопрiобр?теннаго мн? оставили, вотъ что!

– А уваженье, Онисимъ, а почтенiе? возражала Саломонида Егоровна.

– Оно мое, а не предковское!

– Всежь не сравняютъ тебя съ какимъ нибудь выскочкой.

– Какъ же! Въ почетный уголъ такъ тебя и посадитъ! Н?тъ, матушка, теперь ужь люди поумн?ли, и за то, что отцы да д?ды были умны, дураковъ сыновъ не уважаютъ.

– Изъ чего жь бы посл? этого и состояла аристократiя?

– Въ Русскомъ царств?, благодаря батюшк? Петру, вывелась старинная, пузатая аристократiя; а если есть она у насъ, то слагается изъ людей умныхъ, полезныхъ, отличенныхъ Царемъ-Батюшкой, ктобъ они такiе ни были. Вотъ т? и вся недолга!

Онисимъ Сергеевичъ, д?йствительно, не могъ въ той же м?р? похвалиться насл?дственнымъ богатствомъ, въ какой досужая генеалогiя могла бы насчитать знаменитыхъ его предковъ. Все состоянiе его ограничивалось двумя сотнями ревизскихъ душъ, которыя давали очень мало подспорья своему барину. Благородныя раны, – памятка дв?надцатаго года, честная, долговременная служба обратили на него вниманiе Правительства, и Онисимъ Сергеевичъ, не купаясь, какъ говорится, въ золот?, могъ однакожь похвалиться достаткомъ, сл?дствiемъ его скромности и прад?довской бережливости. "Копейка рубль бережетъ, говаривалъ онъ, а кому рубль ни по чемъ, тотъ самъ гроша не стоитъ." Соломонида Егоровна однакожь и въ этомъ не сходилась съ своимъ супругомъ. Обязанная поневол? держать строгую економiю, она, въ ут?шенье себ?, на словахъ бросала тысячами, и усп?вала разными уловками и пожертвованiями достигать того, что въ дом? ихъ была видна даже претензiя на роскошь, а сама она съ д?тьми од?валась, словно отъ тысячи душъ. Онисимъ Сергеевичъ вид?лъ все это, и въ душ? благодарилъ свою сожительницу за такое ум?нье сводить концы съ концами. За то онъ позволялъ ей хвастать, сколько душ? угодно, и разв? ужь когда Соломонида Егоровна проврется самымъ немилосердымъ образомъ, онъ приговаривалъ: "хвастливаго съ богатымъ не распознаешь".

Онисимъ Сергеевичъ зналъ въ свое время и школьную лавку и "перстъ указательный" учителя, и скучный карцеръ и сид?нье на хл?б? на вод?, и разныя другiя подстреканья, бывшiя въ стары-годы неизб?жной принадлежностью образованiя юношества. Школьныя воспоминанiя шевелили иногда заснувшее его воображенiе, и Онисимъ Сергеевичъ съ увлеченiемъ говаривалъ подъ часъ о прежней метод? воспитанiя, разум?ется, отдавая ей преимущество предъ теперешнею. Онъ вспоминалъ наставниковъ своихъ съ ихъ недосягаемой для него ученостью, съ ихъ оригинальными привычками и странностями, и будто сбросивъ съ плечъ л?тъ сорокъ, выступалъ молодцомъ, декламируя на расп?в?:

О ты, что въ горести напрасно.

– Чорта съ два, заключалъ декламацiю свою Онисимъ Сергеевичъ, напишетъ теперь кто нибудь этакую оду! Это не куры-муры, разные амуры какiе нибудь, а самая суть, – да!

Въ этомъ отношенiи Онисимъ Сергеевичъ былъ непреклонный старов?ръ, и собственно Изящная Словесность, во мн?нiи его, ни на волосъ не подвинулась впередъ со времени Державина и Карамзина. Впрочемъ онъ не вовсе былъ глухъ къ стиху Пушкина и Жуковскаго; посл?дняго даже уважалъ за его баллады, а въ Пушкин? находилъ талантъ и говорилъ, что онъ "хорошо описалъ Он?гина." За то вс? прочiе поэты и прозаики р?шительно не существовали для Онисима Серг?евича. Гоголя онъ не полюбилъ, – не приличенъ, говоритъ. Впрочемъ, увидавъ какъ-то на сцен? Ревизора, онъ н?сколько дней посл? этого разсказывалъ своимъ гостимъ содержанiе комедiи. Сама Соломонида Егоровна, дама въ высшей степени щекотливая на такiя вещи, съ зам?тнымъ удовольствiемъ вм?шивалась въ разговоръ, наводя своего супруга на н?которыя обстоятельства и частности, ускользавшiя изъ памяти его. Онисимъ Сергеевичъ никогда однакожь не отд?лялъ автора отъ д?йствующихъ лицъ пов?сти или драмы, и съ живымъ участiемъ сл?дилъ за всякимъ словомъ того или другаго лица, побранивая, подъ часъ довольно крупно, неизв?стно впрочемъ кого, – автора или выводимаго имъ героя.

– Вишь онъ какъ! Говоритъ, шуба-то на васъ въ пятьсотъ рублей, а жалованья-то, говоритъ, получаете не Богъ знаетъ сколько, да такъ его и ср?заль. Хе, хе, хе, хе! А этотъ городничiй-то, когда говоритъ кварташк?: ты, говоритъ, скажи вс?мъ, говоритъ, что церковь-молъ была построена, да сгор?ла. Ну, не бестiя ли? А Осипъ-то, Осипъ! Преразсудительный челов?къ, но только плутъ большой… Гмъ, Департаментомъ, говорятъ, управлять приглашали, – далъ бы я теб?, каналь?, Департаментъ! Обобралъ, мошенникъ, вс?хъ да и у?халъ, и суда н?тъ на немъ. Да и Марья-то Андреевна хороша! Чортъ знаетъ, что за пакостная баба, тьфу!

Во всемъ в?рный правиламъ чести и долга, всегда равный своему характеру, Онисимъ Сергеевичъ однакожь былъ въ высшей степени слабымъ отцомъ семейства. Чувство инстинктивной любви къ д?тямъ, расширяясь бол?е и бол?е, охватило все существо его, во вредъ разумному началу правильныхъ къ нимъ отношенiй. Д?ло очень естественное! Ч?мъ бол?е челов?къ д?йствуетъ подъ влiянiемъ чувства, т?мъ бол?е ошибокъ ждетъ его впереди. Строго надобно разбирать т? случаи, гд? умъ можетъ и долженъ быть сов?тчикомъ и руководителемъ, и гд?, безъ его указанiя, можно попасть въ такую кабалу, что посл? и не выпутаешься. Пов?рка въ такомъ раз? одна: когда изъ за уб?жденiй ума выглядываетъ гордость и эгоизмъ, тогда прочь этого сов?тчика; когда же онъ говорятъ въ пользу изв?стныхъ правилъ, въ дух? самоотверженiя, тогда его голосъ не долженъ бытъ гласомъ вопiющаго въ пустын?.

Онисимъ Сергеевичъ, можетъ быть, и самъ хорошо это зналъ, но на д?л? выходило у него какъ-то не такъ. Горячо любимый своими д?тьми, онъ готовъ былъ служить вс?мъ ихъ прихотямъ, и въ простительномъ отцу заблужденiи находилъ что лучше его дочерей въ св?т? н?тъ. Соломонида Егоровна совершенно соглашалась съ этимъ, прибавляя къ тому, что иначе и быть не могло, потому что имъ хорошо изв?стно, какой онъ фамилiи, и потому что матерью ихъ она – Соломонида Егоровна. Вотъ на счетъ сыновей своихъ Онисимъ Сергеевичъ былъ немножко противнаго мн?нiя и окончательно расходился въ этомъ пункт? съ своей дражайшей половиной. Истрачивая пропасть денегъ на ихъ воспитанiе, онъ вид?лъ, что ребята его выходятъ какъ-то… не того, и копейку рублемъ не считаютъ. "Впрочемъ, чтожь такое? думалъ онъ въ иную пору. В?къ на в?къ не приходитъ. Въ наше время то было хорошо, а теперь это. Притомъ молодому челов?ку непрем?нно надо переб?ситься. Подростетъ, поумн?етъ, и самъ остепенится. В?дь вонъ посмотрите, какiе поб?ги съ перваго-то раза даетъ дерево, – и туда и сюда, а укоренится и пойдетъ расти, какъ надо".

Но это софистическое уб?жденiе Онисима Сергеевича сильно поколебалось, когда старшiй сынъ его Виталiй, не усп?въ еще забыть кадетскихъ привычекъ и тетрадокъ, на пути къ м?сту службы, изволилъ влюбиться въ какую-то Лизаньку Кацавейкину, и по первой же почт? послалъ къ отцу горячее, какъ только могутъ писать прапорщики да поэты, письмо съ настойчивымъ требованiемъ его благословенiя, грозя въ противномъ случа? застр?литься чуть ли не десять разъ сряду. Испугался б?дный Онисимъ Сергеевичъ: разсудокъ говорилъ ему, что девятнадцатил?тнiй прапорщикъ окончательно пропалъ, свильнувъ съ служебной дороги на проселочную тропу женитьбы. Сгоряча онъ назвалъ его дуракомъ, молокососомъ и разбранилъ такъ, какъ только у Шекспира ругаются короли да принцессы, и тотчасъ же бросился къ перу писать отв?тное посланiе: но за первой же строкой приставилъ палецъ ко лбу и задумался.

– А чего добраго, пробормоталъ онъ про себя. В?дь чортъ его знаетъ! Ну, какъ въ самомъ д?л? застр?лится! В?дь онъ у меня такой р?шительный. Разъ какъ-то не захот?лъ выучить урока изъ Географiи, – ужь какъ я ни бился, и просилъ, и грозилъ, и на кол?ни ставилъ, и об?да лишилъ, – ничто не помогло. Такъ таки германскiя влад?нiя и остались невыученными. Ужь стало быть выдастся такой характеръ! По д?душк?, значитъ, пошелъ.

Сильно заговорило въ Онисим? Серг?ич? привычное чувство безотчетной любви къ д?тямъ. Встрепенувшiйся было разсудокъ, какъ соколъ, съ котораго сняли колпачекъ въ неизв?стной ему комнат?, слет?лъ съ своего м?ста, забился въ уголокъ и притихъ подъ шумный говоръ взбунтовавшагося чувства. Весь растерявшись, Онисимъ Сергеевичъ обратился за сов?томъ къ Соломонид? Егоровн?; а этого только и не доставало, чтобъ напугать б?днаго Онисима Сергеевича. У Соломониды Егоровны на этотъ счетъ никогда не бывало нер?шительности. Она всякiй поступокъ своего д?тища привыкла считать "благороднымъ" хотъ бы ея д?тище ухватило только пуделя за хвостъ. Соломонида Егоровна, какъ дважды два, доказала своему супругу, что Виталiй ужь офицеръ, сл?довательно не мальчикъ, что онъ благородной фамилiи, сл?довательно не позволитъ себ? никакого неблагороднаго пассажа, что онъ развивался очень быстро, сл?довательно нечему удивляться, если онъ теперь р?шился "избрать себ? подругу жизни" что она – Соломонида Егоровна – и въ Москв? и въ Петербург? слышала про фамилiю Кацавейкиныхъ, сл?довательно онъ никакъ не могъ ошибиться въ выбор?, и что в?роятно, онъ познакомился "съ владычицей своего сердца" гд? нибудь на аристократическомъ бал?, а пожалуй даже и при Двор?, гд?, какъ изв?стно, бываютъ и кадеты. На возраженiе Онисима Сергеевича, что Виталiй нашелъ Кацавейкину не въ Петербург? и не въ Москв?, а въ Орл?, – Соломонида Егоровна сказала, что это ничего не значитъ, что онъ непрем?нно зналъ петербургскихъ Кацавейкиныхъ и что только поэтому познакомился онъ и съ орловскими Кацавейкиными. Противъ сомн?нiя Онисима Сергеевича на счетъ состоянiя нев?сты, Соломонида Егоровна сказала, что она непрем?нно должна быть богата, иначе родители не посм?ли бы и думать входить въ родство съ такимъ домомъ, какъ "ихнiй" сильно покрутилъ головой Онисимъ Сергеевичъ на такое уб?жденiе своей супруг?: но всячески онъ уже былъ сбитъ съ кр?пкой позицiи р?шительной атакой Соломониды Егоровны; оставалась слаб?йшая. Въ краснор?чивыхъ выраженiяхъ изложила она Онисиму Сергеевичу несчастiе потерять сына, подающаго блестящiя надежды, и еще въ цв?т? юныхъ л?тъ и еще по случаю, отъ котораго, можетъ быть, зависитъ его счастье, и еще такъ н?жно обнимающаго кол?ни своихъ родителей. Она завершила р?чь свою обильными слезами, къ которымъ Елена Онисимовна присоединила и свои собственныя, – и д?ло Виталiя было выиграно. Онисимъ Серг?ичъ съ сл?дующей же почтой послалъ жениху богатую икону, наказавъ ему тотчасъ же посл? брака отслужить молебенъ Гурiю, Самону и Авиву.

– А все таки глупо! твердилъ онъ, отправивъ посылку на почту и расхаживая большими шагами въ своемъ кабинет?. И сто и тысячу разъ скажу, что глупо, глупо, глупо! Вотъ посмотрите, ч?мъ это кончится; ужь я знаю!.. Застр?люсь, говоритъ, – и вретъ, не застр?лился бы. А впрочемъ, кто его знаетъ? В?дь онъ у меня такой р?шительный. Разъ изъ Географiи… Эхъ, ты Господи Боже мой! Сглуповалъ, совс?мъ таки сглуповалъ! Теперь ужь не поправишь.

И точно, не поправишь. Жена не сапогъ, говоритъ пословица, над?нешь – не скинешь. А кончилось, д?йствительно, скверно. Ужь не говоря о томъ, что Кацавейкины были, что называется, голь перекатная, и сами разсчитывали на то, чего такъ положительно ожидала Соломонида Егоровна, – молодой челов?къ, нагрузивъ странническiй экипажъ свой женою, горничной, и другимъ тряпьемъ, необходимымъ для семейнаго счастiя, встр?тилъ на служб? разныя непрiятности. Ужь первое появленiе его къ полковнику дало ему порядочный щелчокъ.

– Такъ это вы женились на дорог?? спросилъ старый холостякъ, флегматически осматривая щедушненькую фигурку юнаго супруга.

– Такъ точно, полковникъ, отв?чалъ онъ, слегка покрасн?въ.

– Вы?

Юный супругъ ничего ужь не отв?чалъ на это.

– А родители у васъ есть?

– Есть, полковникъ.

– Должно быть, только матушка.

– Есть и отецъ, полковникъ.