Сказ о жизни Сергия

Сын внимательно посмотрел на отца.

– Батюшка, разрешено ли мне вымолвить таковые слова, кои могут вызвать за них обиды на меня? Ты же ведаешь, что тебя я боготворю, а потому, сдаётся мне, что ты не осерчаешь на меня. Просто мне постигнуть надобно.

Иван Данилович удивился.

– Безусловно, Сёмушка, говори, что терзает тебя. Я ведь никогда допреж тебя не укорял за вольномыслие.

– Мы ведь, всяческие князья православной Руси, тож для татарского хана, что те собаки, кои меж собой грызутся. Он и рад княжеской вражде, каковой и ты нынче возрадовался, узнав про двух соперников. Вот и разумею я, что потому нет на Руси внушительной силы, что вражда идёт всякого со всяким. Надо бы замиряться воедино цело.

Князь Иван обнял мальчика за шею и притянул к себе. Поцеловал в голову, и очень тихо проговорил:

– Я ведь, Семушка, в отрочестве об сем, ни един раз, думы думал. Видалось мне, как явится миру, подобный, словно дед мой – князь Александр Невский. Соберёт вокруг себя князей, как равный с равными, да и учинят они побоище поганым татарам. Освободят Русь Святую на веки вечные от выхода ненавистного и позора жгучего. Когда взрослел, тоже не един раз вокруг себя приглядывался. На которого же князя возможно было бы положиться, как на надёжу. А и выходило, что нет такового. Один корыстолюбец, другой охоч до власти единодержавной и при том лишь о выгоде своей хлопочет. Третий же, на охотах красоваться горазд. А потому и примкнул к убеждению, что не на кого в таковом деле доверием опереться. Как случается, какая беда, так один другого оболгать склонен, лишь свою голову спасти. Понадеешься на такого, и сам пропадешь, и земли русской не спасёшь. Вот потому-то и пришёл к заключению, что ежели имеется могучее желание Святую Русь из неволи выводить, то свершать сие надобно самому, и ни на кого не полагаться. Ты сам себе и воевода добрый, и кметь преданный. Скапливать же кругом себя следует людей верных, послуживших дедам нашим, и отцам нашим. Токмо так будешь ты спокоен, но и того не забывай, что с оглядкой поворотиться иной раз не грех. Осознал ли?

Сын прижался к отцу.

– Да, батюшка, – ответил он. – А каков ответ след отписать Коротополу? Отказ сделать али как?

Иван Данилович потрепал сына по голове.

– А сам не додумаешься? – спросил он. – Как сам начал бы ответствовать?

– Я бы отказ отписал, – ответил Симеон.

– И сие бы оказалось не верным. Надобно не в лоб, и не прямо. Иван Коротопол лукавит, не намеревается он по правде жительствовать под рукой московского князя. Вожделеет нас ослабить, да и самому перехватить великое княжение, а с ним и Коломну. А потому и нам не надлежит попросту поступать. Посули на словах, коих отправь с посланцем, что покамест размышлять станешь. Возможно, при случае удобном, прибудешь взглянуть сам на те крепости, а уж опосля заключение окончательное составишь. Грамоту же, и вовсе не посылай. А ещё отправь другого верного боярина в Пронск. Пускай грамоту свезет, в каковой будет сказано, что имеется у тебя желание поглядеть на крепости, кои на Дико поле устремлены. На словах же пускай перескажет твой боярин, что Коротопол затевает, да при этом намекнёт, что, де, великий владимирский и московский князь, не прочь называть Александра Михайловича великим пронским князем. Вот тогда-то, попомни мои слова, меж ними грызня примется пуще прежней.

Мальчик поднял на отца глаза.

– Батюшка, а во всех наших делах, много ли по писанию Божьему, по его заповедям? – спросил он.

Иван Данилович погладил сына по голове.

– Про то ты добро спросил, – ответил он. – Бога неизменно чти. Бог наша единая надёжа и опора. Сам об том тоже многажды думы имел. К людям святым обращался, и был как-то раз мне таковой ответ даден. Может статься, и не следовало бы мне тебе его пересказывать, да уж разговор у нас нынче нешуточный. Имеется у меня ещё и надежа, что лета твои ныне подходящие, дабы и горние правды познавать. А сказывал мне святой человече, что есть у Бога два Закона. Один для великого владимирского и московского князя, а другой для прочих бояр, кметей, мастеровых, смердов и холопов. И выводится сей Закон из суждения притчи о кесаре. Когда вопросили Иисуса Христа, надобно ли платить дани, то он ответствовал, что кесарю кесарево, а Богу богово. Устроен Божий мир таковым образом, что есть в нём и кесари, и холопы. Каждый из них перед Богом по-своему ответственен. А потому, что применительно к слуге князеву, то не всегда сообразовывается с его господином. Как возможно уберегать земли московские, люд, на ней живущий от погибели татарской, коли не приносить до времени Божьей клятвы хану Узбеку, присягая на верность?!

А ведь сказано Иисусом Христом: и не клянитесь вовсе! Вот и спрашивается: что же страшнее для души и для Бога: когда не сберегу я тысячи и тысячи жизней, доверенных мне, или когда произнесу ложную клятву?! А потому и выходит, что для кесаря али князя, как хочешь, так и величай, существует другой закон и другая правда. По одной правде он, великий князь, живёт внутри дома своего, среди детей божьих, рабов Господа. По другой, когда выходит во внешний мир, где обитает прочий люд, Господа Бога нашего не воспринявший. Та правда, что внутри дома своего, она в Заповедях и её исполнять должно всем. Разве можно мне в укор поставить, что не почитаю я Бога моего? Али то, что не почитал отца своего и матери своей? Здеся в доме своём не потребляю имени Божьего понапрасну, не приношу Именем Его клятв. Не прелюбодействую и чту мать детей моих, как того Господом требуется. Не причиняю я зла вдовам и сирым, не допускаю несправедливости к бедному люду. Каждого чужанина принимаю на землю нашу, и зла ему не творю, как и об том и заповедовал Господь.

А уж когда из дома вышел и очутился в другом мире, то не грех, тоже видать из писания, и иные слова Господа припомнить. Хоть и сказаны они были для случая другого, но всё ж произнесены. И они гласят: «Отдай жизнь за жизнь, око за око, зуб за зуб». То есть, коли у тебя ли, твоего родственника ли, али народа твоего забрали одну жизнь, око, зуб, то и ты возможешь забирать жизнь, око, зуб. Забрали ещё чего-то поболе, то и ты возможешь столь же забрать. Не давай бить себя, ибо, когда ты побитым пребываешь, то побитым пребывает и народ, предоставленный тебе Господом Богом. А ещё мыслю я так, коли не пребывало бы для кесаря другой правды, то и не дал бы Господь и других заповедей для рабов своих. Сказано: не судите других, да не судимы будете. И уж совсем близко про нас заповедал Господь рабам Своим: не хули ни Бога, ни предводителя своего народа. А нам с тобой Богом и дано быть предводителями. Ну а уж ежели, что не так и понято мною, то будет мне за то от Бога наказание. Это и есть, Сёмушка, суровое бремя и тяжкий крест княжеской власти.

Глава восьмая

Полюбилось новое городище, которое прозывалось уже и в дальних и близких землях Ломихвостом, пронскому князю Александру Михайловичу. Сам туда частенько наведывался и разных людей с собой привозил. Для гостевых надобностей были для него поставлены в самом кремнике хоромы. Хоть и выглядели они не очень великими, но сложенные из красного узорчатого кирпича, крытые такого же цвета, похожими на изразцы плашками, смотрелись очень даже необыкновенно. Резное же крыльцо с витыми перилами, на котором красовались разные глиняные потешные чудища, и вообще заставляло останавливаться надолго. Дивился чудному строению князь пронский, и гости, которые с ним приезжали, восхищение высказывали.

Быстро, очень даже быстро обрастала новая крепость посадом. Первыми под её боком притулись лавки купцов со всевозможными товарами. Богател люд на землях боярина Кирилла Афанасьевича стремительно, а потому могли себе смерды и женки их прикупать не только вещи по будничной житейской надобности, но и много чего для торжественных случаев.

Кузнецы встали отдельным рядом. Имелось их пока только пятеро мастеровых с подмастерьями, а потому работой завалены они были полностью. С утра и до поздней ночи доносился из кузниц весёлый, согревающий душу воеводы, перестук.

Пришли к городищу и гончары. Правда, таких мастеров, как Демьян, среди них не обнаружилось, но и у них крынки, махотки, плошки, миски, кружки споро расходились.

Демьян же с боярином Кириллом Афанасьевичем по большей части времени находились в Красном городке, где уже возводили вторую огромную печь, которую до сей поры никто и не видывал. Можно было во внутрь той громадной домины въезжать прямо на лошади, и устанавливать на железных подставах целый воз хоть посуды глиняной, хоть кирпича лепленного до четырех раз по полтысячи штук.