Летят перелетные птицы

– Всего доброго, выздоравливайте.

Радостный Манин взгляд толкнулся в спину. Казалось, даже веселенькие обои на стенах запрыгали глазками и лапками, провожая ее до прихожей. И во дворе у Мани тоже было – весело. На фоне общего дворового запустения, покосившегося сарайчика да кое-как сложенной поленницы, проглядывали островки беззаботного устройства жизни – скамейка-качалка, осыпанная листьями рябины, костровище, любовно обложенное камнями, в глубине проглядывалось что-то вроде легкомысленной резной беседки с одноногим столом. Тут, надо полагать, и происходят «сплошные безобразия», вызывающие соседскую гневливость. Ну да… Вон, в траве, забытые шампуры веером брошены…

Выйдя со двора, она торопливо прошествовала мимо собравшихся в стайку блюстительниц Маниного морального облика, не удостоив их даже и взглядом. Такая вот искорка солидарности к Маниной концепции жизнеустройства вдруг вспыхнула. Глупо, конечно, ну, да ладно… Теперь еще один вызов, и все на сегодня. И – домой. Мужу щи варить…

* * *

Свалив нашинкованную капусту в кипящий бульон, она накрыла кастрюлю крышкой, привычным движением бросила разделочную доску в раковину. И нож должен был этим путем отправиться, но выскользнул из руки, со звоном свалился на пол. Значит, какой-то мужчина должен ступить на порог, примета такая есть. Только не для нее, наверное. Какой еще мужчина сегодня может порог переступить, кроме родного мужа? Для него, для Лехи, и щи на плите варятся. Эти пресловутые щи, атрибут счастливой семейной жизни. Женское обязательство, подхваченное, как флаг, из собственной семьи – для мужчины-работника должны быть к вечеру сварены щи, хоть тресни от собственной усталости, а должны, и все тут…

Интересно, сколько раз за всю жизнь каждая женщина проделывает вот эту нехитрую манипуляцию – разворачивается от стола к плите, чтобы ссыпать в кипящий бульон капусту с разделочной доски? Кто-нибудь этим унылым подсчетом интересовался? Искал в нем какой-то смысл? Хотя…чего его особо искать-то. Нет здесь вообще никакого смысла. Женская обязанность есть, а смысла по большому счету нет. Потому что все заранее определено и в обыденный жизненный ряд уложено – работа, усталость, дом, щи, крепкий сон. И с утра все сначала – работа, усталость, дом… И так далее, пока из этого ряда по достижении законного пенсионного возраста не выпадет первое и основное звено – работа. Сам ряд, конечно, нарушится, а щи все равно останутся! Горячие непобедимые русские щи с капустой! И с запахом тоже непобедимым, захватывающим в один момент все крохотное пространство однокомнатной квартиры-клетушки.

Вот руки бы оторвать тому архитектору, кто эти клетушки в свое время спроектировал! Чем этот умник руководствовался, интересно? Наверное, тем обстоятельством, что негоже сельскому жителю в хоромах прохлаждаться? А что, действительно… Чего ему еще нужно, этому сельскому жителю, кроме работы, усталости, щей да крепкого сна? Крохотулька-кухонька есть, место для кровати есть, и хватит с него.

Наверное, даже в самом словосочетании – сельский житель – уже слышится что-то уничижительное. Вроде как материал явно человеческий, но второго сорта, хоть и пыжится в последнее время городскими привычками. За продуктами в «супермаркет» ходит, бреется в «салоне красоты» и даже в бильярд играет в «развлекательном центре», то есть в бывшем облезлом клубе. Но разве от красивых названий что-то меняется? Здание поликлиники, к примеру, как было развалюхой, так и осталось. И дороги такие, что осенью без резиновых сапог не пройдешь. А эти бревенчатые домишки на улицах, как оскорбление всему институту частной собственности?

Ах, как она мечтала еще со школьных лет уехать от всего этого подальше! И медицинское образование потому только выбрала, что не предусматривает оно заочной формы обучения. Казалось, надо только поднапрячься посильнее да поступить, а там и откроются дали дальние с городскими культурными перспективами. Потому и Лехины школьные ухаживания напрочь отвергла, хоть и нравился ей этот парень, чего уж греха таить. Он всем девчонкам тогда в школе нравился. Высокий, красивый, ладно скроенный, на артиста Михаила Евдокимова в юности похож. (Как-то увидела в одном журнале его юношескую фотографию, и даже мороз по коже прошел – ну чистый Леха!) Одно только ей в своем школьном ухажере не нравилось – был Леха парнем совсем «Одинцовским». На корню. Дальше перспективы сходить в армию да покрепче обосноваться в родном болоте в его планах и не просматривалось. Так после школы и разбежались, она – в институт, отвергнутый Леха – в армию. Правда, он и оттуда ей письма на родительский адрес писал…

А ей в городе совсем не до Лехиных писем было. Училась трудно, зубрила ночами, еще и санитаркой в больнице умудрялась подрабатывать. Одеться же красиво хотелось! Впечатление на городских парней произвести! Ну, и замуж, конечно… Не то чтобы за первого попавшегося выскочить, а с большим смыслом хотелось к этому вопросу подойти. Как мама любила говорить – с чувством, с толком, с расстановкой. Хотя у мамы, чего уж греха таить, вся эта мудрая композиция, то есть чувство, толк и расстановка именно в адрес Лехи и предназначались… А как же – парень-то свой, Одинцовский!

Но чаяния свои относительно «свойского» Лехи мама, надо отдать ей должное, все же держала при себе. Лишь иногда, в разговоре, обиняком, пыталась Леху прихвалить… А она лишь отмахивалась – да ну, мам, какой Леха! Тогда и впрямь казалось – какой…Ну да, есть такой. Ну, письма из армии пишет. Ну, отслужил, домой вернулся, в гости к родителям захаживает, про нее спрашивает… Да пусть, ей-то что до этого? Столько интересных парней вокруг, своих, институтских! Вот где надо себе мужа присматривать! И желательно с городской пропискою. И со взаимной любовью, конечно же. Потом в приличную больницу после ординатуры попасть… А потом бы и жилплощадь каким-то образом организовалась, городская, благоустроенная. С ванной в кафеле, с нежными пушистыми тапочками в прихожей, с воркованием городского шума в открытую форточку. И никаких цинковых ведер, картофельных грядок и ржавых бочек для сбора дождевой воды! И весенней грязи на улице! И зимних сугробов во дворе, которые надо разгребать неуклюжей деревянной лопатой!

Чем ближе подступал конец учебы, тем сильнее ее заклинивало на «городской» мечте. И не было, наверное, в этом ничего предосудительного – всех поселковых девчонок на ней заклинивает! Бывало, оказавшись по случаю в чужом квартирном благоустройстве, когда, к примеру, кто-то из «городских» на день рождения приглашал, она исподтишка и с удовольствием всматривалась в детали этого благоустройства, подмечая для себя всякие мелочи – как мебель удачно расставлена, как портьеры спускаются красивыми складками, из каких цветов композиция на балконе составлена. В голове только эти красивые слова и вертелись – портьеры, композиция… (Хотя вот мама, к примеру, никогда бы не сказала – портьеры! Обязательно сказала бы – шторы, или того хуже – занавески…) Все это разглядывание волновало ее необычайно, детали чужого быта запоминались, будто сами собой укладывались в копилочку под названием «прекрасное будущее». Свое, собственное, квартирно-благоустроенное. С мужем, с работой, с детьми. С летними наездами к родителям в Одинцово. Просто – на выходные. Просто – в гости…

Как быстро семь лет учебы пробежали, она и опомниться не успела. Нет, были, конечно, варианты и для городского замужества, да только концы с концами как-то не сошлись. То сам «вариант» ей совсем не нравился, то родители другого «варианта» на дыбы встали – не надо нам в невестки поселковую лимиту! Хотела было в хорошей больнице после ординатуры закрепиться, да тоже без прописки не взяли. В институте выдали диплом на руки, и гуляй новоявленный врач-терапевт Анна Приходько, куда глаза глядят! А куда им еще глядеть-то, в какую такую сторону? Кто и где ее ждет? Только в родительском доме и ждут, все глаза проглядели. И в поликлинике Одинцовской – всегда пожалуйста, приняли с распростертыми объятиями. Потом, как выяснилось, и Леха своего часа тоже упорно ждет. (Столько лет, это ж надо!) С одной стороны, конечно, приятно, а с другой…

Она долго его еще за нос водила, вымещала свою неудачу. Нет, вовсе не злое это было «вымещение» – просто игривая веселуха какая-то. Знала уже, что замуж за него пойдет, а все равно за нос водила, испытывая странное удовольствие от глупого кокетства. Но, в конце концов, женщина она или нет?

Конечно же, он ей нравился. Как-никак, первая школьная любовь. А это, между прочим, дорогого стоит. Не зря же в песнях поется, что первая любовь самая искренняя и не забывается никогда? Но покочевряжиться-то надо было немного?

На фоне этого «покочевряжиться» она ему однажды и заявила – пойду, мол, за тебя замуж, если квартира в доме на центральной Одинцовской улице у тебя будет! Не хочу в частном доме с огородом жить! Такие вот мои условия будут, и делай с ними, что хочешь!

Ну, Леха и сделал… Под стоны своих отца с матерью продал наследственный дедов дом-пятистенок, вот эту квартиру в пятиэтажке купил. Перед самой свадьбой аккурат документы оформили, и он внес ее в эту клетушку торжественно на руках, сияя глазами от счастья и выполненного невестиного каприза. И зажила молодая семья в квартирном благоустройстве. Относительном, конечно, как потом выяснилось.

Не та оказалась квартирка-то, явно не из ее городских мечтаний. Все в ней было будто игрушечное, для нормальных людей не приспособленное. Для лилипутов, что ли, строили? Кухня-крохотулечка, комната-клетушка. Санузел до такой степени совмещенный, что и кафельную красоту в нем наводить расхотелось, все равно пародией на комфорт будет смотреться. И вообще… Неуютно она себя чувствовала хоть в маленьком, но все же благоустройстве. Не то, все это было не то! Главного чего-то не хватало. Жила, как на бессолевой диете сидела. Хоть и не голодно, но маетно.

Ага, вот и дверной звонок тренькнул, голодный муж с работы пришел. Открыла ему дверь, отступила на шаг, стала смотреть, как он поворачивается по-медвежьи в крохотной прихожей, освобождаясь от набухшей дождем куртки. Надо бы постирать ему куртку-то, совсем соляркой пропахла.

– Леш… Дай-ка куртку, я ее в машину засуну. К утру, думаю, высохнет.

– Так недавно же вроде стирали…

– Дай, говорю!

– Да ладно, ладно, чего ты… Погоди, права из кармана достану. А то постираешь с правами, как в прошлый раз. Помнишь? Мне в рейс надо, а права в нерабочем состоянии!

– Да помню, помню… И ничего особенного с твоими правами тогда не случилось. Ну, размылись немного, подумаешь…

– Ага. Это ты начальству моему объясни – про немного-то. Хорошо, что теща за меня заступилась, она на нашей птицефабрике свое слово имеет. И вообще… Если б не теща, меня бы и на работу не взяли… Она, родненькая, за меня слово замолвила. Сама знаешь, как у нас тут с работой – десять мужиков на одно место. Легче в твой медицинский поступить, чем в Одинцово на работу устроиться.

– А ты прям так гордишься рабочим местом, будто оно твое главное жизненное достижение!

– А что, может, и главное… Работа есть, жена любимая есть, чего мне еще? Или… Погоди, как там? Надо еще сына родить, дерево посадить да дом построить? Так и это все сделаем! Кстати, о доме, Анют… Мне на эту тему как раз с тобой поговорить надо.

– Что, прямо сейчас? И ужинать не будешь?

– Почему, очень даже буду… Вот за ужином и поговорим. Чую, у тебя щами пахнет…

– Да, все готово уже. Хорошая жена хорошему работящему мужу щей наварила, все глаза проглядела, ожидаючи. Иди, работящий муж, мой руки, за стол садись. Наворачивай свои законные щи.

Он глянул на нее несколько настороженно, уловив в голосе раздраженные нотки. А ей вдруг не по себе стало – чего вдруг ощетинилась? Он же и впрямь – голодный.

– Ань… Ты чего? На работе, что ль, неприятности?

– Дались вам всем эти неприятности… Нет у меня никаких неприятностей. Все нормально, Леш, не обращай внимания. Чего-то я сегодня…взгрустнула немного.

– А… Ну ничего, бывает.

Крепко усевшись за стол, он с аппетитом принялся наворачивать горячие щи, сопровождая каждую отправленную в рот ложку специфическим прихлебывающим звуком. И хлеб не кусал, а будто рвал зубами. Она присела напротив, стала смотреть, как он ест. Нет, вовсе ее не раздражал процесс Лехиного одержимого насыщения. Наоборот, нравился даже – экая красота сермяжной мужицкой породы! А что правилам хорошего тона не обучен… Да уж, простите, не обучен. Здесь все так едят. И представить даже такую картину невозможно, чтобы Леха вдруг начал маленькими кусочками хлеб откусывать да вальяжно ложку с супом ко рту подносить. Природа, мать вашу, против нее не попрешь.

– Там еще курица жареная на сковородке… Будешь?

– Не-а. Мне эта курица уже поперек горла стоит. На птицефабрике в обед курица, дома курица… Скоро кудахтать начнем всем семейством. Ты мне лучше щец еще плесни, а?

– Как скажешь. Щец так щец.

Она поднялась с места, взяла его пустую тарелку, сделала полшага к плите, едва протиснувшись между столом и холодильником. Нет, до чего же кухонькая маленькая, честное слово! Если еще в расчет взять, что они с Лехой люди не мелкие.

– Ань, я чего с тобой поговорить-то хотел… Может, участок под дом возьмем? – осторожно спросил он, принимая из ее рук тарелку.

– Какой участок? И какой дом? Ты о чем Леш, я не поняла?

– Так это… Мне сегодня напарник сказал, что на фабрике участки выделять собираются под частное строительство. Ну, я и подумал… А что, Ань? Пока детей нет, надо строиться! Я уж и с мамой твоей посоветовался, она очень даже одобрила!

– Ты что, совсем рехнулся? Какой участок, какой дом? Где деньги, Зин?

– Ань, да ты что! Тут же, главное дело, стоит только ввязаться, а там уж потихоньку все само собой пойдет! Мы ж оба работаем, и родители мои помогут, если что… Да мы с братьями соберемся – уже и бригада целая! Давай, а?

– Да ну… Ты представляешь, какая сразу возня начнется? Нет, не хочу… Да и не потянем мы.

– Потянем, Анюта, потянем! Ну что мы здесь, в этой коробчонке, всю жизнь задницами толкаться будем? Побаловались, и хватит. А в доме мы сразу два этажа забабахаем… А может, и три! Там все будет, и теплый туалет, и благоустройство всякое! И огород большой!

– Не хочу я никакой огород…

– Ну так и не надо, если не хочешь! Мы же все культурненько можем сделать, цветочки там всякие, кустики, или травкой засеять по-модному. Ну правда, Ань? А квартиру эту продадим, на первое время строительства нам денег хватит.

– А жить где будем?

– Так у моих… Ну, если хочешь, и у твоих можно… Какая разница, Ань?