Стальная

Аварийное освещение работало, но в шахте надо было слушать, а не смотреть – первое правило горняков, о котором ему поведал Кулак. Позывной шахтеру достался из-за боксерского прошлого – кулаки у него были набитые, серьезные. Иванов к кличкам привыкал долго, но близость американской базы диктовала условия повышенной секретности. Эфир прослушивался хорошо. Климу официального позывного не дали, хотя шахтеры иногда звали его Капитаном – из-за службы на Маркаряне. Понятно, что такой позывной раздражал Сальцева, который звал его исключительно по фамилии, призывая всех делать также. В обитаемой галактике проживало больше миллиарда Ивановых, фамилия давно стала нарицательной. Кстати, у самого Сальцева официального позывного тоже не имелось. Сам он настаивал, чтобы его звали Начальником, но этого «начальника» за глаза все равно называли Салом. И не в комплекции было дело – не прижился Сальцев в кресле директора, и поговаривали, что не в первый раз.

В пещере забоя Клим чувствовал себя, будто его раздвоили. Одна половина так и оставалась там, наверху. Сознание, разум и логика уступали место слуху, осязанию, инстинктам и темным началам. Здесь, под землей, начинали ковырять мозг черные, грязные мысли. Например, о том, что Капитонова сама виновата в том, что с ней случилось, сердечности на войне не место, в ловушку такие в первую очередь попадают. Бедовая она была девка, к тому же лживая. Всем про этих тигрокитов рассказала, а правда была в том, что она на фронт за ним поехала. А он разве просил? Осталась бы в Ульяновске, так, может, Клим бы к ней и вернулся. Не может, а точно вернулся, и не было бы всей той истории в госпитале.

Какая она сейчас? Клим точно знал, что трусливо убежит, лишь бы не смотреть на ее протезы. Вину за то, что не отбил ее у метаботов, он будет чувствовать и после смерти. И зачем она вообще на эту работу пошла? Наблюдатели – что вахтеры в богатых небоскребах. Пенсию ветерана ей должны были платить хорошую, а если прибавить доплаты за инвалидность, то вообще можно жить припеваючи. Ему снова хотелось ее ругать. И так было всегда. Искра будто специально делала все наперекор логике и здравому смыслу. Одно слово – бедовая. И гордая. Могла бы и встретиться с ним перед отлетом, он ведь просил. Может, и не было бы тогда никакой другой.

Думать о том, что это Искра во всем виновата, было привычно, но Иванов знал, что себе лжет, причем давно. В той истории был только один виновник, и в зеркало он не смотрелся очень давно. Вопросы, звучавшие в тишине, – всегда самые страшные.

Под ногой экзоскелета влажно чавкнуло, хрустнуло, и Клим, вынырнув из неприятных мыслей, обнаружил кровавое пятно, расплывающееся из-под армированной ступни. Крысы. Ни одна колонизация без них не проходила, что только с ними ни делали. Особь была крупной, откормленной, и Клим невольно задумался о том, чем эта тварь тут питалась. Наверное, с американской стороны прибежала, шахты ведь совсем рядом находились. Кулак болтал, что иной раз можно услышать, как адовец пердит где-то за стенкой. Впрочем, в такие слухи Иванов не верил, но правда была в том, что жилу они разрабатывали одну, только с разных сторон.

После того как ботаник-лаборант покинул «Сковороду» без объяснения причин, разорвав контракт на невыгодных для себя условиях, их небольшая ферма с зеленухой и помидорами загнулась, хотя Клим делал все по инструкции, оставленной Фомой. И вот уже несколько месяцев они питались из пищеблока, а заправка для него была универсальной для всех колоний – из саранчи и тараканов. Наверное, тот пищевой технолог, который разработал пищеблоки для кораблей дальнего следования и колоний, уже не просто в гробу перевернулся, а восстал и бродил по галактике печальным привидением, обреченным на прозябание – столько людей его прокляло.

Злые языки болтали, что на американской стороне со жратвой все нормально было, а на тараканах только «Сковорода» жила. Подозревали даже, что Сальцев где-то у врагов подъедает, иначе как он таким жирным оставался. Впрочем, Сало периодически пытался разнообразить начинку пищеблока, и однажды приказал заправить его крысами. Но пищеблок, привыкший к тараканам, оскорбился и почти на неделю вышел из строя, пока Клим с Гробовым его чинили. Хорошо, Фома с ними еще был, но вегетарианская диета оказалась еще хуже тараканьей, и Сальцев больше с пищеблоком не экспериментировал.

Клим включил навигатор и прибавил скорость, решив не обращать внимание ни на крыс, ни на звуки. Теперь мир наполнился только одним звуком – скрипом его шагоходов, и Клима это устраивало. Свернув в пустую выработку забоя, он с тех пор держался все время вправо, в любом ответвлении выбирая крайне правую сторону.

Поглядывая на металлические крепи, держащие тоннель, он старался не вспоминать историю о том, как однажды рухнули такие крепи в ныне закрытом первом забое. Сальцев заявил, что причина в том, что у монтажников, кто собирал крепи, руки из задницы росли, однако Кулак рассказывал, что в том забое шахтеры не раз видели непонятные наросты, которыми покрывались крепи на особо глубоких участках. О том, почему закрыли первый забой, до сих пор одни слухи ходили – жилы там были богатейшие, жирные, что зад у Сальцева. Однако с тех пор таких глубоких забоев больше не рыли, топтались все у поверхности, хотя шахтеры и злились, что американцы-то наверняка глубже пойдут, а наше начальство какой-то плесени испугалось.

– Сначала думал, лишайник какой, что ли, – рассказывал Кулак, прихлебывая чай из тараканьей заварки. Если не думать про заправку пищеблока, то вкус у того чая был отменный. – Мне ж все любопытно. Я из своего буробота вылез, взял ручной бурав, подошел, тюкнул по наросту, а бур взял да и провалился внутрь. Снаружи твердо, а внутри мягко. Помнишь, печенье такое было, орешками называлось. Не знаю, как у вас в Ульяновске, но в Москве я его часто покупал. Две скорлупки из твердого теста склеены друг с другом, а внутри – сгущенка. Так вот. Весь столб снизу метра на два был покрыт этими наростами. Даже молотком не отбить, только алмазным буром, прочная скорлупа, будто сталь. А внутри – глина глиной, даже пахнет похоже. Помню, на даче скважину под воду бурили и попали в слой алевролита, голубой глины. Внутри тех наростов – один в один алевролит, только не голубой, а какой-то землисто-желтый, как понос у больного.

Только Кулак умел так рассказывать, чтобы сначала слюнки потекли от его кондитерских описаний, а потом блевать хотелось.

– Мы ту штуку так и прозвали – стальной глиной, – откровенничал Кулак. – Я взял на пробу немного и у себя в блоке поизучал чуток. Глина та – чудо! Склеивает все, что хочешь, любую форму держит, а через час другой прочной становится, что сталь. Даже отбойный молоток не берет. Я снова попробовал алмазный бур, но на этот раз ничего не вышло. Даже заподозрил, что она под него приспособилась, научилась ему противостоять, но, конечно, там должна была быть другая причина. Мы с ребятами к Сальцеву все-таки сходили. А вдруг открытие какое важное получилось? Под носом у нас чудоресурс может лежать, а мы не знаем. Но Сальцев скотина трусливая, разорался, что премий лишит, забрал все образцы, а потом и вовсе первый забой закрыл. Я хотел было пробраться за той стальной глиной, да там обвал случился, уже не пройти.

Иванов не знал, почему ему вдруг вспомнился рассказ Кулака про эту его стальную глину, но, глядя на голубые ленты льда, вьющиеся по потолку среди породы, невольно подумал о всяких чудесах, скрывающихся в недрах Элайи. Недаром за эту планету так все вначале уцепились. С другой стороны, проводили же здесь разные разведки, в том числе, и геологические. Если бы имелся намек на какой новый минерал, то вряд ли бы тут все так быстро закрыли.

В этой части забоя температура поднималась, и стены сочились влагой от таявших ледяных жил. И хотя по всей шахте гремели шаги экзоскелета, среди этого грохота нет-нет, да и проскальзывали писки, стуки и скрипы, раздающиеся то ли из трещин, то ли из-под пола. И в голову сразу лезли разные мысли о стуканцах и прочей нечисти, которая, по словам суеверным горняков, населяла все пещеры. Даром, что эти были инопланетные. Тот же Гробов верил, что человек не только сам по галактике расселился, но и демонов своих с собой привел.

Однако мысли о пещерной нечисти быстро вытеснялись атеистичным сознанием бывалого вояки. После Маркаряна Иванов ни во что и ни в кого поверить больше не мог. Глубокие отвесы, вертикальные стволы породы, уходящей в вечную тьму, где гуляли сквозняки, сифоны с быстрым течением – вот, что было настоящими источниками загадочных звуков, в которых горняки слышали гномов и стуканцев. Впрочем, профдеформацию Клим признавал. Он-то в этой шахте от силы час проводил, да и то раз в неделю, так как большинство ремонтных работ выполнял снаружи, а горняки тут жили, порой сутками не выбираясь из буроботов. Все гнались за количеством и деньгами, а расплачивались пошатнувшейся психикой и здоровьем. И неважно – управляешь ли ты ботом или сам руду бьешь, дышишь в шлеме или воздухом из вентиляции. Шахта высасывала жизненные соки одним своим существованием.

Чувствуя, что снова скатывается в мистические мысли, Клим прибавил шагу и вдруг уперся в высокий покатый бок буровой, хотя, согласно навигатору, идти до нее нужно было метров сто. Генераторная как раз за бурилкой находилась. Если буровую переставили без ведома Сальцева и Гробова, то нехорошо получалось. Иванову придется доложить, а стучать он не любил.

Буровая установка с серийным номером П889 выглядывала из темноты чудовищным кротом, уткнувшимся зубастой мордой в черный провал забоя. Сейчас Климу был виден только ее зад, но он помнил многоступенчатый ряд огромных дисков, покрытых острыми, похожими на клыки зубьями. Они увенчивали вытянутый нос буровой установки, усиливая сходство со зверем.

Иванов включил все прожекторы экзоскелета, но плавные, обтекающие формы буровой уходили вверх на невообразимую высоту забоя и все равно скрывались в темноте, царившей где-то под потолком штольни.