Дэйра. Книга 1. Белая Госпожа

– Ваше светлость, – Дэйра поклонилась Лорну, игнорируя бешеные взгляды родителей. – Я взяла на себя дерзость предложить вам пересмотреть решение касательно донзара Нильса. К сожалению, вам не успели сообщить, что этот человек стал нашим слугой, соответственно, находится под нашей защитой, и ответственность за его поступки несем мы. Мой брат Томас этим летом принят в рыцари-вабары. А Нильса он взял в оруженосцы, – с этими словами Дэйра посмотрела на Томаса с таким выражением лица, что открывший было рот брат, поспешно его закрыл. Как никто другой он знал, что спорить с Дэйрой в таком настроении было опасно для здоровья.

– Позвольте этому донзару стать самым лучшим на вабарской службе и доказать, что его жизнь принесет отечеству куда больше пользы, чем смерть. В качестве компенсации за оскорбление прошу принять этого великолепного коня из конюшен Эйдерледжа.

Дэйра подняла вверх руку с поводьями Крепыша. Конь покосился на нее, обвиняя в предательстве. Так оно и было. По глазам Амрэля Дэйра уже поняла, что нашла правильные слова, и с Крепышом, другом детства, придётся расстаться.

Какое-то время на берегу Марены Пармы Маленькой стояла тишина. Лишь кашлял приходящий в себя Нильс, да шелестел мертвым камышом ветер.

– Принято, – отрывисто бросил Амрэль и, повернув вороную, направил ее рысью к замку. Еще бы он не согласился. Крепыш стоял целое состояние, а проклятие какого-то донзара давно было забыто.

Домой Дэйра возвращалась на пегой кобыле Стэрна. Родители предоставили ее самой себе, стараясь окружить светлого князя всем вниманием, на которое были способны. Они еще не верили, что дочь не повезут в Майбрак в карете с решетками. Девушка же, пропустив сгорающую от любопытства свиту, ехала самой последней – назло родителям и Стэрну, который рисковал свернуть себе шею, постоянно оглядываясь назад. Ему пришлось трястись в телеге с добычей и Нильсом, которого на всякий случай связали до вразумительного разговора в его новом доме – замке Эйдерледж.

И все же к воротам замка Дэйра подъезжала с чувством незавершенного дела. Она забрала у Марены Пармы человека, не отдав взамен реке ничего. Голоса твердили о том же. Такие поступки могли обернуться большой бедой, а значит, неприятности сегодняшнего вечера скоро дадут о себе знать.

Глава 3. День Дэйры

Всю ночь ее терзали видения утопленников, плачущих на дне Марены Пармы Маленькой, а потом явилась сама река в образе Нильса с венком из красных цветов на голове и, глядя честными мальчишескими глазами, обвинила Дэйру в несправедливости. Мол, маркизе же было неприятно, когда у нее забрали лань, так почему она повела себя так же, как брат короля, посягнув на то, что ей не принадлежало? Во сне Дэйра изворачивалась, как могла, поила реку молоком, кидала в седые волны золотые монеты, гладила воду перышком и даже отрубила себе палец, отдав его капризной богине. Все было не то. Нильс понравился Марене Парме, и вода требовала его обратно.

Проснулась Дэйра от истошных петушиных криков у себя над ухом. Приоткрыв глаза, она какое-то время смотрела на старую кормилицу, которая выщипывала перья из хвоста бедолаги. Иногда Поппи громко кричала сама, била ложкой в таз для умывания, потом снова принималась за петуха. Лежать было мокро, а значит, сегодня дошли и до обливания.

– Все, я проснулась, можешь нести пернатого на кухню, – пробормотала она, когда Поппи протянула к ней руки, видимо, собираясь снова трясти.

– Слава доброй Ганзуре! – запричитала старуха. – Думала уже лекарку звать. Долго сегодня просыпалась, ох долго, дитятко, обедать пора, да за что ж тебе такие мучения.

Значит, ко всем вчерашним бедам сегодня было «то самое» утро, а вернее, уже полдень.

Иногда Дэйра не могла проснуться. Сама она неудобств не чувствовала, просто спала, пребывая в омуте сновидений, но все вокруг лезли на стенку от беспокойства. Если бы Дэйра выросла в семье донзаров, то, скорее всего, к пяти годам такую девочку бы утопили. Увечные, странные и больные не имели права тянуть за собой общину на дно в трудные времена. Но Дэйра была дочерью герцога, которую с детства окружали забота, внимание и любовь. Последняя была искренней только со стороны отца, да, пожалуй, Поппи, но ей хватало.

Впервые «непросыпание» случилось с ней в десять лет. Няньки даже решили, что девочка померла. Ее трясли, брызгали водой, тормошили – ничего не помогало. Дэйра проснулась сама к трем часа дня, когда на окно башни, где находилась спальня, залетела птица, чьи крики и разбудили молодую маркизу. Маисия долго билась над загадкой, поила девушку травами, пилюлями, микстурами, даже выписала из столицы модного ныне врача – массажиста, но потом сдалась. Раз в месяц, а то и чаще, Дэйра не могла проснуться, и только крики пернатых вместе с холодной водой вырывали ее из мира снов. Если с водой все было более-менее понятно, то почему она слышала птиц, но не просыпалась от лязга металла и других грохочущих звуков, было неясно.

Одно насчет птиц Дэйра знала наверняка – они ее тревожили. С детства птичье пение вызывало у нее навязчивые настроения куда-то бежать, спрятаться, исчезнуть лишь бы не слышать их мелодичных переливов. Как-то в гостях у одного из баронов маркизе пришлось слушать пение канареек, так ей потом до ночи казалось, что у нее из ушей течет кровь. Проблему Дэйры замалчивали, но слухи в замке расползались, как тараканы с кухни, обрастая небылицами народного воображения. Так, слуги болтали, что по утрам дочь герцога отрывает головы птицам, чтобы задобрить дух старой герцогини-бабки, которая передала внучке страшный дар вместе с безумием. О том, какой именно дар достался Дэйре от сумасшедшей бабули, ходили разные слухи, но чаще всего люди верили в силу проклятия. Поэтому маркизе не глядели в глаза и, как правило, не перечили.

Итак, день Дэйры начался плохо. За окном светило полуденное солнце, но девушка ненавидела просыпаться днем и решила считать полдень утром хотя бы временно. Вечером предстоял пир по случаю ее дня рождения, и хотелось отсрочить неприятные моменты. Дэйра не любила пиры и торжественные трапезы, а сегодняшнее мероприятие было заранее омрачено присутствием Амрэля Лорна, одна мысль о котором вызывала тошноту. Дэйра не могла простить ему ни лань, ни потерю коня. А еще она каким-то наитием чувствовала, что его появление в Эйдерледже принесет их семье, если не беды, то крупные неприятности, о которых, возможно, уже знал отец. Скорее всего, он расскажет ей все после торжеств, не желая портить дочери настроение заранее.

Амрэль Лорн был воплощением всех столичных вабаров – чопорный, помешанный на этикете, горделивый и бездушный. Вабары из Майбрака отличались удивительной близорукостью во всем, что касалось земель и людей, находящихся за пределами столицы. Их мир блистал и сиял в Майбраке на Пяти Утесах, главном городе Сангассии, все, что находилось за его пределами, существовало для Майбрака и ради Майбрака. Провинциальные вабары, как их называли в Майбраке, столичных не любили, стараясь платить им той же монетой, но трудно не замечать и игнорировать тех, кто правит твоей страной. Дэйра искренне надеялась, что князь Лорн не останется в Эйдерледже дольше двух дней. В конце недели был запланирован большой турнир – опять же по случаю ее дня рождения, а так как турниры Дэйра любила не меньше, чем охоту, она искренне молила богов, чтобы светлый князь Амрэль не испортил праздник своим присутствием. Успокаивала мысль о том, что Лорн – человек занятой, ценит, если не время других, то хотя бы свое собственное. Вероятно, он уже обсудил с отцом дело, которое привело его в Эйдерледж, и завтра отправится в свой воняющий рыбой и водорослями Майбрак.

От мрачных мыслей отвлекла Маисия, которая забежала в комнату с армией помощниц, пощупала Дэйре лоб и заявила, что после купания в осенней речке маркизе надо лежать под одеялом, пить микстуры, не снимать теплого платка с шеи и больше спать. Дэйра спала всю ночь и половину дня, лежать дольше в кровати было невыносимо и, едва за лекаркой закрылась дверь, девушка немедленно выбралась из-под одеяла.

– Завтрак! – крикнула она гувернанткам, которые неуверенно кружили вокруг кровати, не зная, как уложить маркизу обратно.

Будь воля Дэйры, она прогнала бы всех, оставив одну Поппи, но герцогиня старую донзарку не любила и, если бы не упрямство дочери, давно выслала бы ее из замка. С возрастом Поппи покруглела, облысела и согнулась под выросшим на спине горбом, но, какой бы отталкивающей не казалась ее внешность окружающим, для Дэйры старая кормилица была нежным и чутким другом, готовым встать на ее сторону и окружить заботой всегда и везде. Вот и сейчас она прикрикнула на служанок:

– Оглохли, что ли? Девочка совсем оголодала. А в кровать она сама вернется, когда захочет. Мы тебе, дитятко, на постельке накроем, как надумаешь, тут и поесть можно, и поспать.

Дэйра рассеянно кивнула и, распахнув ставни, зажмурилась от яркого полуденного солнца, ударившего ей прямо в лицо.

Поморгав, она облокотилась о подоконник и слегка свесилась вниз, чувствуя, как улучшается настроение.

Серебряная лента Марены Пармы Маленькой, ярко блестевшая под солнцем, широкой полосой окаймляла внешнюю стену города, тесно облепившего замок герцога Зорта. За рекой светлел луг, за полем черным полукругом растянулся лес, над которым гордо возвышался силуэт Синей Горы. Тучи, обложившие небо вчера вечером, сегодня отступили к горизонту, вместе с ветром, который гудел где-то в долине, не решаясь подняться к главной замковой башне, откуда Дэйра обозревала мир Эйдерледжа.

Марена Парма Маленькая убегала в сторону, скрываясь за массивными стенами города, который был лишь немного крупнее главных сел герцогства – северного Лаверье, соседнего Кульджита, центрального Ингула и южного, приграничного Эйсиля. Жилища ремесленников-исогаров, а также зажиточных донзаров, перебравшихся в город, отличались от домов знатных вабаров кровельным материалом – у первых крыши застилали соломой, у вторых черепицей. Каменные мостовые имелись только у жилищ знати и рядом с публичными городскими зданиями, которых было немного – ратуша, Церковь Амирона, две казармы с пожарной частью, больница, городской склад, сиротский дом и общественная баня для мужчин, построенная отцом герцога. Грунтовые дороги несколько раз в год закидывались щебнем или устилались соломой, но любое покрытие быстро тонуло в грязи, взбиваемой копытами лошадей и колесами повозок. Ремесленные мастерские устраивались прямо в домах исогаров, а плоды своего труда каждый житель Эйдерледжа мог продать на воскресной ярмарке, которая устраивалась каждую неделю на площади перед воротами в замок герцога или в малый город.

Площадь так и называлась – ярмарочной, но Дэйра звала ее по-своему – висельной. Раньше из ее комнаты открывался вид на север, где зимой по ночам часто виднелось загадочное многоцветное сияние. Поппи называла его райскими вратами и считала, что это свет, излучаемый душами умерших по пути к небесам. Профессор Атсон, преподающий детям герцога естественные науки, называл небесное явление авророй и утверждал, что оно возникает в результате преломления солнечного света в воздухе. Объяснение Поппи нравилось Дэйре больше, но, когда ей исполнилось десять, девочка захотела видеть по утрам восход солнца. Желание дочери герцога было исполнено, правда, за вид на восходящее солнце пришлось платить. Кроме утреннего светила теперь Дэйра видела и ярмарочную площадь Эйдерледжа с помостом, где возвышались три каменных столба, соединенных наверху поперечными деревянными балками. Здесь вешали, обезглавливали, четвертовали – казнили всех приговоренных герцогским судом к смерти. Столбы помоста очень не нравились церковникам Амирона, так как монолиты были привезены дедом Фредерика Зорта из Вырьего Леса и, несмотря на то что с них стерли рельефные рисунки и знаки, по-прежнему напоминали языческие алтари древности. Но они нравились герцогу, поэтому столбы оставались на своем месте, хотя священники постоянно требовали заменить их на другие опоры – без прошлого.

В честь дня рождения Дэйры с перекладин сняли трупы повешенных и передали их родственникам с правом захоронения, хотя обычно преступники висели на лобном месте, пока воронье не обгладывало тела до костей. Как правило, к воскресным ярмаркам на помосте всегда болталась парочка трупов – на потеху и в назидание подданным. Герцогиня возмущалась, как дочь могла спокойно смотреть на мертвецов по утрам, и требовала, чтобы помост перенесли в другое место, но Дэйра настояла, чтобы все оставили без изменений. Правда была в том, что трупы она не замечала. Куда больше ее внимание притягивали каменные столбы, на которых болтались виселицы. Она не верила в древнее происхождение монолитов, но что-то в них ее тревожило, задевало потаенные струны души, вторгаясь непрошенным гостем в привычный порядок вещей.

А еще Эйдерледж был городом башен. Сторожевые башни на стенах, башни на ратуше, на церкви, на казармах и даже на бане. И, конечно, сам замок герцога – малый город – сплошь состоял из башен – высоких, приземистых, стройных, увесистых, воздушных и не уступающих по толщине донжону. Все они были круглые, словно стволы сосен, растущих в лесной долине внизу. Когда Дэйра была маленькой, большинство ее кукол, которых дарили родители, родственники и друзья семьи, так и оставалось безымянными, зато у всех башен, которые виднелись из ее окна, были имена. Особенно ей нравились три башни капеллы, которые, соответственно, назывались Фредериком, Ингарой и Дэйрой. Для Томаса башни не хватило, и Дэйра обозвала его именем куполообразное помещение с баней и бассейном, приютившееся рядом с домашней церковью.

Замок Фредерика Зорта был не самым изящным строением герцогства, зато имел все необходимое, чтобы выдержать долгую осаду. За внутренними массивными стенами, выложенными, как и весь замок, из красного кирпича, который изготавливали на заводе возле Лаверье, умещались не только центральная башня с донжоном, где жила семья герцога, но также капелла, дома слуг, мельница, кузница, ряд мелких ремесленных мастерских, составляющих изрядную конкуренцию мастерским нижнего города, казарма с личной охраной герцога, несколько конюшен, склады и погреба, а также ключ, находившийся под главной башней и цистерна с водой, устроенная в районе жилых домов. Внутренняя стена была укреплена пятью сторожевыми башнями с машикулями, а между замком и нижним городом пролегал ров, через который к ярмарочной площади каждый день опускался мост. По ночам решетка на главных воротах закрывалась, а мост, соответственно, поднимался.

По слухам, вода в ров поступала из подземного озера, раскинувшегося под замком вместе с лабиринтом и подземельем, который якобы остался от древней крепости, на руинах которой дед Фредерика Зорта возвел новый замок. Томас был большим любителем подобных слухов и их главным источником. Дэйра, обладающая более практичным умом и не терпящая загадок, однажды подкупила старшего слугу, чтобы он сводил ее в склеп, который находился под донжоном, и куда детям ходить было запрещено. Считалось, что дети могут заболеть, если увидят гроб родственника или его мертвое тело – по этой же причине на похороны допускались только взрослые.

Родовой склеп не произвел на Дэйру впечатления. Темные, мрачные тоннели, заполненные гробами и скорбящими памятниками. Трясущийся от страха слуга оставался на лестнице, пока Дэйра прошлась до конца одного из тоннелей, освещая себе дорогу факелом. За склепом следили, поэтому ни крыс, ни пауков, ни даже пыли в нем не было. Одним словом – скучно. По словам слуги, который служил еще деду, никаких скрытых подземелий и лабиринтов под склепом не имелось. Дэйра прошла еще несколько рядов с гробами и, убедившись, что они заканчиваются тупиком, решила слуге поверить. Впрочем, Томас все равно остался при своем мнении, продолжая злить сестру байками о тайном ходе, который вел из склепа в Вырий Лес и по которому однажды в замок проникнут белоголовые со жрецами.

– Как вы себя чувствуете, госпожа? – робко спросила Марго, старшая гувернантка, выписанная герцогиней специально для дочери из Майбрака. Несмотря на знатное происхождение, большой опыт работы и отличное образование, Марго пока не нашла общего языка с молодой маркизой, которая от кормилицы впитала народную нелюбовь к выходцам из столицы.

Дэйра чувствовала себя прекрасно – ни температуры, ни озноба после купания в ледяной речке не было. Но портить день препирательствами с Марго не хотелось, и она вернулась в кровать, тем более, что Поппи уже уставила одеяла тарелками с пышным омлетом, творожными десертами, сочными колбасками, фруктами и ароматными булками. Больше всего Дэйре хотелось кофе, который терзал дразнящим запахом, выползающим из носика блестящего чайника, ожидавшего очереди на тумбочке. На солнце наползли тучи, убрав беспорядочные блики и яркие световые пятна, и в комнате стало совсем уютно. Дэйра любила пасмурные дни, особенно если удавалось найти повод окунуться в чтение книг с утра до вечера. Беспокойство лекарки о ее здоровье было отличным поводом избежать скучных повседневных обязанностей и заняться чтением.

Но едва она наполнила чашку черным напитком, уютно обложившись подушками и размышляя почитать ли ей «Травник», «Сказания о древних людях» или «Любовные похождения баронессы в стране драконов», как явился отец.

Родитель хотел устроить разнос еще вечером, но при виде усталого вида дочери, отложил разговор до следующего дня. Дэйре не хватило какого-то часа, чтобы обдумать произошедшее и заготовить правильные ответы.

К счастью, ответов не понадобилось – отец был не в том настроении, чтобы слушать, ему нужно было выговориться. Очевидно, он уже побывал «ушами» у герцогини-матери. Дэйра со всем соглашалась, так было больше шансов выпроводить родителя побыстрее и заняться завтраком. Есть хотелось просто зверски.

Сказать о незнакомце на Синей Горе и его загадочной смерти шанса не представлялось – отец был поглощен родительским гневом, и Дэйра решила отложить все странные истории на потом.

Отругав дочь за неподобающее поведение и, потребовав от нее идеального послушания на сегодняшнем пире, герцог перешел к теме, которую девушка и хотела, и боялась одновременно – к Нильсу. Ей с Томасом давали месяц, чтобы они превратили донзара в лучшего оруженосца за все времена Эйдерледжа. По истечении срока Нильса либо, действительно, сделают оруженосцем, либо вернут обратно в реку. Попеняв напоследок дочь за потерю коня, ценность которого Лорны все равно понять не в силах, герцог ушел, оставив Дэйру с невеселыми мыслями.

Едва она зачерпнула ложкой истекающий медом творог, как в спальню ворвался разъяренный Томас. Брат вставал на рассвете, чтобы рисовать утреннее солнце, ложился после полуночи, чтобы рисовать звездное небо, и только боги знали, как он умудрялся выглядеть бодрым.

Схватив с кровати-стола плюшку и макнув ее в шоколадный сироп, Томас принялся нервно расхаживать от окна к окну, меряя комнату длинными шагами. К своим семнадцати он уже догнал отца и, похоже, собирался посостязаться с Норадом, начальником замковой охраны и главным верзилой Эйдерледжа. Булка в рот Томасу так и не попала, зато шоколадные брызги равномерно покрыли ковер, повторяя движения молодого маркиза.

– На новый год ты подарила мне бело-золотую шибанскую свинью, дорогая сестра, – размахивал плюшкой брат, – и я, будучи оболтусом, повелся на этого милого свиненка, который тогда был ростом с кошку, а сейчас занимает отдельные покои и слишком много места в моем сердце, чтобы я отдал его на кухню. Летом мне пришлось забрать у тебя щенка крысолова, потому что ты едва его не убила, проснувшись не с той ноги и приняв его за чудовище. А теперь ты спихнула мне донзара, который еще и опальный к тому же!

– Нельзя сравнивать свинью, собаку и человека, – поморщилась Дэйра. Животные всегда доставляли ей неприятности. Бароны, виконты и другие знатные вабары Эйдерледжа сговорились дарить молодой маркизе на дни рождения разных тварей, вероятно, посчитав, что у дочки герцога есть все, а редкие звери всегда в цене. Но свинья Дэйру кусала, а крысолов гадил в сундуки с платьями, поэтому тварей пришлось насильно передаривать брату.

– Нильс тоже займет место в твоем сердце, – миролюбиво произнесла она, не находя силы на ругань с братом. – Отец поручил его подготовку и мне, я тебе помогу.

– Что значит, ты мне поможешь? – взорвался Томас. – Да он целиком и полностью твоя задача! Какой, к черту, оруженосец? Я даже рыцарем становиться не собираюсь. Делай, что хочешь, но моим слугой он не будет! Мне вообще слуги не нужны, я против того, чтобы один человек служил другому, я за равенство и…

– Еще слово, и тебя будут жестоко пороть на конюшне, – невозмутимо заявила Дэйра, отправляя в рот дольку яблока. – Я все папочке расскажу. И про циркачей, и про монашек. Мне поверят, тебя отлупят, а потом до нового года запрут безвыездно в замке, я сама эту идею отцу и подскажу.

Такие разговоры с братом Дэйра не любила, но порой они были необходимы. Узнавать слабости друг друга было их с Томасом привычкой, вот только Дэйра свои промашки скрывала тщательнее, и брату редко удавалось подловить ее на чем-то серьезном. История с циркачами была давней, но Дэйра напоминала о ней брату каждый раз, когда ей что-то от него было нужно.

В одиннадцать лет Томасу начали преподавать уроки философии, он как всегда извлек из них что-то свое, проникся идеями вольномыслия и однажды ночью попытался сбежать с цирковой труппой, которая, выступив в Эйдерледже, направлялась в Горан, чтобы оттуда отправиться в плавание по миру. Дэйра узнала о побеге брата раньше отца, с помощью слуг предупредила циркачей, которые еще стояли лагерем у города, и Томаса, который выдавал себя за донзара, поспешно вернули – также в тайне от родителей. Никто не хотел проблем со вспыльчивым герцогом, для которого слова «честь» и «гордость» были важнее человеческой жизни. Честь семьи была спасена, и Томас, поостыв, даже сказал Дэйре спасибо, хотя она и подозревала, что брат никаких угрызений совести не испытывал и лишь затаился до удобного времени.

А с монашками и вовсе получилось банально, но не менее позорно, если бы история получила огласку. Вабары не имели права пачкать себя любовными связями с низшими сословиями; герцог из Хальмона даже лишил сына наследства за интрижку с дочкой молочника. Благо, у того герцога было восемь сыновей, можно было поучить всех на примере одного. Томас был в Эйдерледже единственным наследником, поэтому Дэйра благоразумно промолчала, когда год назад застукала брата с четырьмя сестрами Амирона в постели. Свидание она тогда Томасу испортила, ворвавшись в комнату и устроив истерику. Монашки приняли ее за невесту, потому что бежали быстро и рискованно – через окно. Брат тогда едва Дэйру не поколотил, но в последний момент одумался и стал просить ни о чем отцу не рассказывать. С тех пор он был у нее на крючке. Томас, конечно, не перестал гулять ни с донзарками, ни с монашками, которые каждый месяц приезжали молиться в замковую капеллу – самую большую в округе, но научился тщательно прятаться, и это Дэйру устраивало. Каким бы паскудным не было иногда поведение у Томаса, он был ее братом, и его позора перед семьей она не хотела.

– Какая же ты змея! – от души произнес Томас и, наконец, успокоившись, сел на подоконник. – В общем, ты дала слово – сама будешь из Нильса оруженосца лепить. Если он выживет, конечно.