Сначала было Слово. Благословленному

Разбитым в щепки принесло корабль домой,
В родную гавань.

Все прах, все тлен,
Сырою плесенью пропитан гобелен,
И веер вейлы на груди скрестил,
Все кончено,
Уж не осталось сил, иссякла мощь,
В запястьях трутся путы,
Осталось жизни на минуты в ней,
О смерти мысли всё больней.

Раздуты вены, руки перегнуты,
Искривлены персты,
Нарушены движенья пальцев,
Как непослушные скитальцы,
Хаотичны,
Прикрытые перстнями кости,
Неприличны, выдают года,
Стара совсем перчатка кожи,
Как никогда,
Изморена, тонка, старухина рука.

Пропащая совсем, потраченная молью,
Текстиль изношенный,
Побитый в дырку болью,
Парила маревом по контуру земли,
И, рассыпав волос точно нити пряж,
Впадала в прихоть, улетала в блажь:
Тушь, ретушь,
Акварель, гуашь, вода, акрил,
И, размыты контуры,
Границы, берега ли…

Ей все одно, простора пустота.
Калины ягодка в бросок,
Контрольным пятнышком пометила висок,
И он потек…,
Великолепен, ярок,
Пылает алым цветом яро,
Как алой розы лепесток,
Горит пожаром.

Стекает спелый,
Горький сок из приоткрытых уст,
Цвет крови концентрированно густ,
Поскрипывают зубы в злобный хруст.

Слеза скользнула по щеке,
Хрусталиком лежит,
Глаз океан окаменел,
Застыл, не плещет, не дрожит.
Что даже рябь не тронет эту гладь,
Зыбучего болота гать,
Ни колыхнется топь,
Ни дать, ни взять,
Как есть, случилась с ней напасть,
Одной ногой уже ступила в мир иной,
Ослабла, упускает власть
Руки иссушенная кость,
Трясется слабо, словно трость
В кисти дряхлеющей старухи,
Ослабли члены, ноги, руки…
Озлобленный прищур метает злость.

В душе метель, все закоулки, уголки,
Покрыли иглы колкие ванили,
Опутали кристаллами, пленили…,
Под слоем вырытых морщин
Лица не увидать,
Ни распознать ее, и не признать.

Ни слез, ни чувств…,
Не узнана никем.
Распущенные лепестками льда
Огромные охапки хризантем,
Их лепестки – белковый пышный крем.
Воздушным контуром лег шман,
Подчеркнут бренных дней обман,
Сумел, ввел в заблуждение цыган,
Пленил гагатом жгучих глаз,
И птицей певчей напоказ,
Свой завершающий полет,
На острый шип бросаясь грудью,
В кустах терновника поет.

Озябшая, промозглая совсем,
Ладонями сама себя объяла,
Пролито в них грудное молоко,
В руках вместилось озерко.
Пузырной патоки вскипает мутный лед,
Фестоны корда тонкие плетет,
Лавиной из стекла ползут к лицу,
Ажурным изразцом к венцу,
Крадется смерть под саван мертвецу.

Всё понимает старческим умом,
Никто не видит, не услышит,
К ней не придет потом…