Рикошет

– Вот и вылечили. Я всегда верил, что за царём служба, а за Богом молитва не пропадет. Молилась ли о здравии моем, о Лика?

Но Анжелику Шекспир не пронял. Или она о нём только слышала мельком, не более.

– Ты в секту вступил, что ли? Сразу бы и сказал! – лицо Анжелики просветлело. – Значит, это сектанты тебе мозги промыли! Квартиру оттяпать хотят, наследство! Не знают они, с кем связались!

– Почему сектанты? Правозащитники…

– Еще хуже! Правозащитники – как один иностранные агенты. Думают, управы на них нет. А вот и есть! Еще какая есть! И если ты, Брончин, на них надеешься, то зря.

– Я должен на кого-то надеяться? У меня и в мыслях этого нет.

– А что у тебя в мыслях есть?

– Понимаешь, Лика, какая штука приключилась… Вчера ко мне на квартиру – ну, в ту конуру, куда ты меня упрятала…

– Очень приличная квартира… – перебила меня Лика, но я продолжил:

– В ту конуру явилась троица, и велела мне убираться немедленно. Мол, у хозяина на неё другие планы. А мне куда-то в заповедник ехать нужно, не помню уж в какой. Баргузинский или Графский…

– Приокский, Брончин, Приокский…– и осеклась.

– Я почему-то так и решил, что ты знаешь.

– Ну, и знаю. Что такого? Пожить в заповеднике врачи советуют. Тихое, спокойное место, хорошая экология. Для здоровья очень полезно.

– Не спорю. Сам планирую пожить в тихом и здоровом месте. Но попозже. А пока пришлось уйти с той квартиры, раз хозяин настаивает. Их там трое было, вместе с хозяином, а мне много ли нужно? Стукнут раз по голове, стукнут другой – и всё лечение прахом. Мне так гуру и сказал – береги, Витя, голову, на неё у тебя вся надежда.

– Что за гуру?

– Ты сама его сектантом назвала. А он академик. Академик Чёрной Земли, высшей ступени посвящения.

– Ну, я же говорила… Полечили тебя, да не в ту сторону. А сюда ты зачем пришел?

– Зачем домой приходят? Жить, конечно. Не под забором же спать, когда у меня такие хоромы. Это даже и глупо.

– Но это… Это теперь не твой дом!

– Разве?

– Ты… Ты зарегистрирован в другом месте!

– Ну и что? Ты вот зарегистрирована здесь, но квартира-то моя! Моя и только моя!

– По документам…

– И по документам тоже, – я рисковал, но не особенно. Если бы квартирой Лика или же неизвестный, но страшный Игорь уже овладели бесспорно, то я, вернее, Брончин, был бы мёртв. – Пока в деле точка не поставлена, дело не закончено. – А доверенность отозвать не сложно. Я уже отозвал.

– Не получится. Я – твой опекун!

– Развелась со мной, инвалидом, получившим увечье на военной службе, выгнала из дома и – опекун? Это и с детдомовцами не всегда проходит, а уж со мной…

– Ты идиот! Дурак со справкой! И я с тобой не разводилась!

– Сказала бы сразу, я ведь не зря спрашивал. А то паспорт, говоришь, меняю…

– На суд надеешься? Да кто ты для суда?

– А ты?

– Не обо мне дело! Ты об Игоре подумал?

– Он что, президент, Игорь? Его правая рука?

– Уж не знаю, но суд у него – в кулаке.

– Точно? Не раз доказано в научном опыте? Или это он сам так говорит? Нет, не спорю, тебе Игорь кажется человеком крупным, даже всемогущим, так любой мышке страшнее кошки зверя нет.

– А ты не мышка? Больной капитанишко, подумаешь…

– Капитан – чин не высокий. Но отец был генерал-полковником, а мать – профессором, начальником управления. И друзей у них осталось немало. Тоже генералов и тоже профессоров и начальников. И если генерал армии вдруг захочет оформить опекунство надо мной, много у тебя и у твоего Игоря против генерала армии шансов? Так что, голубка дней моих суровых, планы пересматривай.

В ответ она поджала губы.

– Вот-вот. Именно так. Гнать я тебя не гоню, ты моя жена, но перспектив, сама понимаешь, радужных не обещаю. Комнат здесь много, выбирай любую, там и живи тихо и спокойно. Сама говоришь, мне покой и тишина нужны. За мной будут ухаживать ученики академии Чёрной Земли, а когда я полностью проникнусь здоровьем – академик говорит, скоро, – тогда квартиру продам и поеду на Дон, где мы, возрождённые, будем строить на чёрной земле Новый Та-Ур, – я говорил слегка нараспев, как заученное. Если она думает, будто меня заманила в свои сети секта, пусть думает.

Мы сидели друг напротив друга за столом. Не за придумкой атлантидов, низенькой шаткой штуковиной, которую зовут почему-то журнальным столиком, а за прочной конструкцией морёного дуба, антиквариатом, который дед, генерал-майор Павел Брончин, вывез из Германии с документом, что «этот стол был куплен за столько-то марок у господина Мюллера». Нет, я этого не знал и не вспомнил из ниоткуда. Это я сочинил. Но в квартире было немало ценных вещей, которые вполне могли появиться оттуда, из Германии. А деда, генерала Павла Брончина, я нашёл в бумагах Брончина Виктора. То есть моих. Эксперимент явно из тех, где просто необходимо вжиться в образ. По Станиславскому. Но знал я о Брончине мало. Спасает лишь болезнь: не помню, не знаю, а что знаю – забываю.

Я разглядывал Анжелику. Оценивал.

В себе не уверена. Переживает. В то же время не особенно боится. Считает, что для неё в любом случае исход будет благоприятным. Я её удивил, но, тем не менее, являюсь лишь докукой, непредвиденной случайностью, вроде поломки не самой нужной в быту вещи. Исправить положение не сложно, а запросто нельзя, ну, как капающий кран сменить в ванной. Придётся потерпеть, подождать мастера, только и всего.

Иного отношения к себе я не заметил. Вещь. Некстати забарахлившая вещь, которую проще заменить, чем чинить.

– Я кофе сварю, – поднялась она.

– Я не буду, мне врачи не велят.

– А тебе никто и не предлагает, – поставила она меня на место.

Вышла.

Я же пошел на разведку. Осмотреть принадлежащую мне квартиру.

Первое впечатление не обмануло: комнат было много. Не удивлюсь, если прежде на площадке было сначала три квартиры, но одну мои родители (раз я в этом теле, это – мои родители) прикупили, чтобы жить просторнее. Хотя куда уж просторнее – двоим? Или чин того требовал, честь мундира?