Рикошет

– Спасибо за заботу, конечно, но нет. Я уж как-нибудь здесь.

– Ты не понял, – огорчился хозяин. – Здесь нельзя. Здесь завтра другой человек жить будет.

– Вообще-то я имел в виду Москву, – ответил я. Ну, насчет человека – в договоре написано, что досрочное расторжение возможно лишь по согласию обеих сторон. Моя сторона не согласная.

– Зря это ты. Я ведь с тобой по-хорошему. Вижу – человек чистый, опрятный, квартиру за год ничуть не испортил, не насвинячил, не то, что некоторые. Вот и предложил. А там – как знаешь, конечно. Можешь в суд подавать. Только вещи свои забирай и уходи. Прямо сейчас. Если что, ребята помогут – он кивнул на молодцев. Те встали – да, да, дорогой, мы поможем!

– А если не уйду?

– Шутишь, да? Ты, вообще, кто?

– Кто?

– Ты – лицо с временной регистрацией. Приезжий. И вот приезжий начинает буянить, квартиру не освобождает, уважаемых людей обижает. Коренных москвичей.

Парни заржали.

– Ты на них внимания не обращай, это не они смеются. Это судьба смеется. Так уж получилось. Ты теперь в Москве никто. Паспорт свой посмотри, если не веришь. Начнешь буянить, драться, тебя в милицию, то есть в полицию заберут. Ненадолго, дня на два, на три. Ты вернешься, а здесь люди живут. Вещи твои, понятно, выброшены. Деньги, если какие есть, в ментовке отберут, а каких нет, так их нет. И к кому ты пойдешь за помощью в Москве? В чем твоя выгода, кроме синяков да шишек, если, конечно, дело обойдется синяками и шишками?

Насчет паспорта он верно сказал. Мне смотреть не нужно, помню. Правда, что такое «временная регистрация» я тогда не понял. Я и сейчас не знаю, что это такое. Догадываюсь только – ничего хорошего.

– Ну, к кому я пойду – мое дело. Да вот хоть к Игорю – пустил я пробный зонд. Лицо хозяина дрогнуло: Игоря он определенно знал, и ему определенно не нравилось, что я связываю Игоря с ним. – Да и кроме Игоря есть к кому. Так что не беспокойся, если, конечно, ты беспокоишься. С квартиры я съеду в срок, и, если будет все хорошо, оставлю ее такой же чистой и опрятной. А шишками и синяками меня разве запугаешь? Я что, трусливый? Так обо мне говорят?

– О тебе говорят, что ты на голову больной. Вижу, правду говорят – но я видел, что спокойствие хозяина – да и хозяина ли? – напускное.

– А больше ничего? Значит, тебя обманули. Подставили. Сказали – инвалид, его чуть тряхнешь, и он твой. А то и трясти не придется. Верно?

Хозяин не ответил, но по лицу ясно было – всё верно, так и сказали.

– И если сейчас в квартире будут три трупа, мне, конечно, придется не сладко. Совсем не сладко. Пусть я чья-то проблема. Упекут меня в тюрьму, в психушку – и проблемы нет. Но твоя-то выгода в чём будет? Убит помешавшимся на войне капитаном, инвалидом по психическому заболеванию. Мне плохо, тебе совсем никак, но кому-то хорошо, разве не так? За твой счет хорошо! О твоих парнях не говорю, они жизни не знают и вряд ли узнают. Расходники. Но ты-то – умный, у тебя-то впереди много чего…

Хозяин думал напряженно. Пот катил по лицу.

– Давай, мы его – начал один из молодцев, но хозяин оборвал его на полуслове – не по-русски.

– Не знаю, о чем ты говоришь, – сказал наконец хозяин. – Ничего плохого я тебе не хотел. Просто попросил. Не хочешь уезжать – как хочешь. Я тебя выгонять не буду – он выделил это «я». – Что мне, месяца жалко, что ли. Ты ж заплатил. Или за тебя заплатили, да? Мы сейчас уйдем. И мы этот месяц тебя беспокоить не будем, – на этот раз он выделил «мы». – А там сам решай, где тебе лучше.

Он поднялся и вышел. Молодцы последовали за ним.

Хозяин говорил искренне. Сейчас, в эту минуту он совершенно не хотел рисковать ни своей жизнью, ни своим здоровьем. Парни у него крепкие, но кто знает, на что способен боевой офицер с психической болезнью? Эпилепсия – это не только пена изо рта и судороги, эпилепсия разная бывает. О берсерках, думаю, и в этом мире знают. Хотя вряд ли сегодняшние визитеры. Но и они жить хотят. Не молодцы, тем жизнь и своя, и чужая – копейка, но старший, хозяин? Мало ли, вдруг у меня выкидной нож в кармане? Нет, лезть на рожон хозяину смысла нет.

Другое дело, что его могут и не спросить. Если он не хозяин, а сержант. Прикажут, и куда тот денется? Возьмёт не пару молодчиков, а пяток. С дубинками, ножами, что там ещё принято в мире Виктора Брончина. Эндобиология – штука хорошая, но пять вооруженных молодцев – величина отнюдь не пренебрежимо малая. Хотя… Нет, я ни разу не мастер рукопашного боя. Я – эндобиолог.

А стать эндобиологом трудно. И способности нужны, желательно врожденные, и талант, и труд. Чтобы активно менять внутреннюю среду, вот как я сейчас, требуются годы подготовки и пожизненная ежедневная практика. Потому большинство людей ограничиваются лишь трехсотчасовым курсом эндобиологии. По аналогии – это арифметика начальной школы к высшей математике хорошего университета. Но большинству хватает арифметики. Чтобы люди шли в математики, нужно их завлечь. Вот мы и завлекаем. Демонстрируем на днях открытых дверей всякие трюки – пробегаем стометровку за девять секунд, а в образе так и за семь. Ловим стрелы на лету. Сидим под водой по четверть часа. Преобразуемся в берсерков и устраиваем показательные бои. Поучитесь, попрактикуете лет пятнадцать – и вы будете такими.

Про войну с атлантидами – отдельно.

Идут многие, в двенадцать лет каждому хочется быть легендарным героем, но через год отсеиваются девяносто пять человек из ста.

Интересно другое: кому, собственно, так не терпится выселить меня из этой простенькой квартирки в более чем неприглядном доме? Куш – арендная плата за сорок два дня, уплаченная вперед? Нет, судя по газетам, а их я прочитал дюжину, здесь и за куда меньшие суммы пропадают люди, но хозяин, насколько я могу судить, человек расчетливый. И ради того, чтобы получить квартиру месяцем раньше оговоренного и уже оплаченного, на серьезное дело идти не станет. Что в этой квартирке необыкновенного? Бриллианты мадам Петуховой? Так их могли бы забрать и в мое отсутствие, и в моем присутствии.

Нет, единственно, что отличало эту квартиру из сотен квартир этого дома и тысяч этого квартала – то, что в ней жил я. Во мне и причина. Любопытно лишь, какой я: Виктор Брончин или Артём Краснов?

3

До рассвета оставалось немного. Столько, сколько нужно.

Они проехали аллеей, остановились у цветника, некогда роскошного, а сейчас даже в плоских лучах маскировочных фар пугающего мерзостью запустения.

Фонарь не светил. Во всем парке не наберётся и дюжины исправных фонарей, а уж здесь, у цветника, их не было вовсе.

Но им как раз такой и был нужен.

Они вытащили приговорённого из багажника, усадили у фонаря.

Настя забросила верёвку на перекладину. Семён надел приговорённому маску, расправил её, потом затянул петлю вокруг шеи – всё быстро, но чётко. На грудь бедолаге повесил фанерку. Затем они вдвоём подтянули приговорённого так, чтобы ноги болтались на высоте полуметра от земли. Приговорённый превратился в висельника. Настя за три минуты собрала из невинных деталей взрывконструкцию и прикрепила скотчем к ногам недвижного тела. Выглядела взрывконструкция внушительно, всякий поймёт, когда увидит. Увидит не сейчас, а когда народ пойдет через Парк к первому трамваю, чтобы ехать на Заречный рынок.

Отошли. Настя сделала снимок – один, хватит. Нечего зря светиться.

Они вернулись в машину. За руль сел Семён: если попадётся полиция, меньше шансов, что их запомнят. Впрочем, это было не так уж важно.

Важно было совсем другое.

*

Леонид гулял по Парку неспешно. Второй день отпуска, куда спешить? Ни в Сочи, ни в Крым, ни куда-нибудь ещё он не собирался. Средства не позволяли. А домашний отпуск предлагал развлечений немного: прогулки с Бэрримором, да бутылку пива после заката. Пиво, впрочем, можно было выпить и раньше, хоть утром, но тогда день вообще терял смысл. Были, конечно, разные мелочи вроде игры в шахматы с соседом по балкону, военным пенсионером Александром Александровичем, можно ещё посмотреть кино, почитать книгу, но это действительно мелочи. Как-то не игралось, не смотрелось и не читалось. И потому следовало получать максимальное удовольствие от того, что имелось. Например, от утренней прогулки. Пять пятьдесят пять, людей в парке очень мало, никто не ворчит, что развели-де собак, шагу ступить некуда, и нужно бы всех собак, а заодно и хозяев расстрелять или хотя бы отравить.

Бэрримор, чёрный терьер, сновал по тропинкам с видом чрезвычайно занятым. То обнюхивал старые пни, то лаял на деревья, то нескромно заглядывал в кусты, где, по летнему времени, порой ночевали бездомные, укрываясь кто картонкой, кто пиджачком, а кто и ничем не укрывался.

Ранний час Леонида не тяготил: отпуск, не отпуск, он любил вставать на рассвете. Ему, Леониду, и в пять выйти было бы не сложно, но не стоило ломать привычки Бэрримора: собака любит установленный порядок, а любые отклонения от него воспринимает, словно революцию. А революция – она кому как. Не всем на пользу. У Бэрримора есть хозяин, есть собачий корм (опять же, строго по рациону, чтобы не было неожиданностей), есть миска со свежей, отфильтрованной водой, есть противоблошиный ошейник от надежной фирмы, есть две прогулки в день, час утром и полтора вечером, чего же более?

Пёс забежал на аллею, ведущую к некогда красивому цветнику. Сейчас цветник пребывал в небрежении, но если утвердят план передачи Парка некоему закрытому акционерному обществу (название которого не разглашалось в интересах главы городской администрации), Парк ожидала коренная перестройка, вплоть до запрета пребывания в нём собак, бездомных личностей и просто горожан, не имеющих отношения к «жилому комплексу высокой элитности», который знающие люди прочили на место Парка.

Бэрримор залаял, и залаял в особой тональности. Сейчас это был лай, означающий «Внимание! Опасность!»

Леонид поспешил: вдруг кто-то угрожает собаке палкой, ножом, а то и пистолетом. Мимо цветника шла дорожка к остановке, и в это время народ уже тянулся к первому трамваю.

Действительно, народ был. Человек десять. Но они никуда не шли. Стояли и смотрели на фонарь. И Бэрримор лаял не на них, а на тот же фонарь. Вернее, на висящего на фонаре человека.

Удавленник? Три-четыре раза в год в Парке находили повешенных, которых после короткого следствия зачисляли в самоубийцы.

Подходить к удавленнику Леонид не торопился. Просто хотел приглядеться. Взяв Бэрримора на поводок, обошел фонарь кругом. Да уж: к ногам удавленника были привязаны динамитные шашки – во всяком случае, в кино их называют динамитными шашками. Или не динамитными, а тротиловыми? В общем, взрывчатка, она и есть взрывчатка. И часы – большой механический будильник поверх шашек взрывчатки на левой ноге.

Народ тоже не подходил близко. Кучковался в тридцати шагах, перешептывался, но громко говорить остерегался. Да и что тут скажешь? Главное – под взрыв не попасть.

Наконец, мужичок бывалого вида сказал:

– Если рванет, то и нас достанет. Лучше подальше отойти, поберечься. Не ровён час…