Великая война без ретуши. Записки корпусного врача

На войне значение активн[ого] вмешательства начальств[ующих] лиц не такое ли, к[а] к в болезни – лечащего врача? Исход может не зависеть ни от хороших распоряжений начальника, ни рационального пользов[ания] врача.

За окном слышу обмен мнений солдатиков насчет того, в какой части у них – как часто дают кашу, как кормят; говорят с увлечением… А мой адъютант только спит и видит «борща»; пули «дум-дум» он называет «дым-дым»…

3 сентября. Благодарение Создателю – дневка! Погода хорошая. К довершению повышенного самочувствия получил сегодня два письма от детей – Сережи и Ляли. Письма утешают меня. Просят писать почаще, но они не понимают, к[а] к мне это трудно делать при постоянном мотании, да пристанищах на тырчке… Одно им сообщу: «В голове много, в сердце еще больше, а на перо нейдет…» Теперь лишь все заштриховываю.

Наш корпус, по-видимому, действит[ельно] будет пока осью вращения для других войск, см. схематич[ескую] обстановку к 3 сент[ября] (приложен[ие])[166 - В фондах НИОР РГБ не обнаружена.]. Австрийцы цепляются за Сеняву, Ярослав[167 - Ярослав – город в Галиции (Австро-Венгрия), ныне в Любачовском повяте Подкарпатского воеводства (Польша).] и Перемышль, высылая из этих укрепленных пунктов отряды. Вероятно, простоим здесь даже и несколько дней, т[а] к к[а] к главнокомандующ[ий] признал необходимым приостановиться для пополнения личного некомплекта и исправления дорог тыла… Война принимает характер позиционный (более гигиенический!).

Слава Богу, на стоянке сегодня мало-мальски по-человечески пообедали. Прошелся по полям, разговорился с группой женщин (польки); они со слезами на глазах жалеют бежавшего ксендза, пользовавшегося всеобщей их любовью («был к[а] к ангел небесный»). На вопрос, почему он бежал – отвечают, что очень боялся наших солдат! Жалуются на наших казаков, расхищающих их имущество. Как-то мы теперь будем рассчитываться с обывателями – их ли деньгами, или нашими?

Вечером высоко и плавно летел над нами австрийский аэроплан; поднялась беспорядочная ружейная и орудийная пальба по нему с обычным результатом – подстрелили своих, и общей паникой в обозах, на этот раз – в артилл[ерийских] парках; в панике первую скрипку обычно играют «прапорщики»[168 - Брошенные с него две бомбы, к счастью, упали на пустую землю и никакого вреда не причинили. (Примеч. автора).]. Среди населения нами разбрасываются прокламации.

Рано залег спать, т[а] к к[а] к очень разбился беспрерывным передвижением. Ночью слышал с запада пушечное буханье.

4 сентября. Погода хмурая, сырая, с наклонностью к дождю, но теплая; к полудню разведрилось. Весьма упорно в штабе держится уверенность, что австрийцы в большой панике и, пожалуй, без особенного сопротивления готовы будут бросить и Сеняву, и даже Ярослав. Я с своей стороны – человека-неспециалиста – все же напоминаю кому ведать надлежит, нет ли здесь со стороны противника коварной игры в поддавки?.. Цешанув[169 - Цешанув – город в Галиции (Австро-Венгрия), ныне в Любачовском повяте Подкарпатского воеводства (Польша).] очищен и весь выгорел, осталась одна церковь. Удивительно, что во всех погоревших и разрушенных городах церкви остались целыми!

Написал сегодня письмо своим детушкам. Уверяют, что будто бы земля русская очищена не только от австрияков, но и от немцев, занявших было города польского края! Что-то не верится! У нас ужасно страдает служба связи, также подвоз огневого и пищевого питания…

Начальником штаба корпуса назначен генерал Парский[170 - Парский отказывается… Неприязненное отношение к нему Плеве по поводу казармен[ного] строительства. (Примеч. автора).], а командир[ом] его какой-то Рагоза[171 - Рагоза Александр Францевич (1858–1919) – генерал-лейтенант (1908), в 1909–1914 гг. командовал 19-й пехотной дивизией. Командир 25-го армейского корпуса в 1914–1915 гг. Генерал от инфантерии (1914). С августа 1915 г. командовал 4-й армией. В марте-апреле 1917 г. временно командовал армиями Румынского фронта. С 1917 г. в отставке. С мая по ноябрь 1918 г. занимал пост военного министра в правительстве гетмана Скоропадского. Расстрелян в Одессе.]. Прочитал № «Нового времени» от 25 августа. Чреватое благодетельными последствиями явление: прекращенная продажа крепких напитков, предпринятая было лишь на время мобилизации, продлена высочайшим повелением на все время военных действий. А за время войны – Господь пошлет – укрепится у нас и привычка к трезвости; благодетельные последствия сего неисчислимы (особый журнал Сов[ета] Мин[истров] от 23 августа). Вчера казаками донесено, что у Радавы[172 - Радава – деревня в Галиции (Австро-Венгрия), ныне в Ярославском повяте Подкарпатского воеводства (Польша).] переправа занята была неприятелем, когда на самом деле она занималась 10-й дивизией 5-го корпуса!! С после обеда вплоть до темноты с запада пушечная и мортирная пальба. Пари за обедом между Кохановым и Галкиным: первый утверждал, что через месяц мы будем за Карпатами, Галкин не соглашался.

5 сентября. Преотвратительная дождливая погода, хотя и не холодная[173 - Продолжаем стоять в Майдане (Примеч. автора).]. Листья осыпаются… Испытываю усугубленную тоску по родине и усиленную потребность в домашнем уюте; слава Богу, что эти душевные слабости заглушаются физической усталостью и крепким сном… С ночи идет энергичная канонада с ЮЗ… Один из старших врачей полка не выдержал ужасов боевой жизни и заболел душевным расстройством. 11-й и 12-й полев[ые] госпиталя уже поставлены на ноги – большинство повозок и лошадей, утраченных при пленении под Замостьем – пополнено.

Прошелся по полям, на к[ото] рых роют картошки поселяне, жалующиеся на солдат, что они у них берут своевольно, без денег; я успокоил как мог. Говорят крестьяне так, что «жидам и панам у австрияков жилось хорошо, хлопам же – плохо; паны люто нас робят, а пенензов нема». Наменял у казначея на 3 рубля геллеров, к[ото] рыми придется расплачиваться (на рубль дают по 16 штук монет 20-геллерного достоинства). Зашел в возле стоящий брошенный костел, деревянный и, видно, очень старинной стройки. Среди изящных статуй Спасителя, Богоматери и всей церковной обстановки, хотя и не православной, душа моя находит подобающее ей по ее постоянной настроенности место, а на кладбище я так бы и построил себе келейку…

См. приказ по корпусу от 3 сентября № 27[174 - См. Приложение 1.].

Рябушинский представлен к награждению солдатским «Георгием» (см. этот приказ) за подвоз патронов под выстрелами; но почему «Георгий» дается лишь за один момент отваги, а не за длительную, к[ото] рую обнаруживают все, сражающиеся в окопах?! Большой вред для дела, что наши военачальники в стремлении сорвать «Георгий» по статуту забывают общую задачу и действуют в ущерб ей…

С часа на час ожидаем падения Сенявы[175 - Около 12 – 1 часа должна быть атака. (Примеч. автора)]. В 4 часа получено известие, что первая линия укреплений очищена [от] неприятеля, взято 8 пушек и 4 прожектора. В ближайшем предстоит овладение Ярославом и Перемышлем. Последний – первоклассная крепость, лучше укрепленная, чем Порт-Артур, с 50 тысячами гарнизона. Будут идти тихой сапой, по 200 шагов в сутки. Нет у нас необходимых ручных гранат и прожекторов! Добрышин возится у нас при штабе вроде какого-то печального трофея; предположено его убрать, прикомандировав к штабу другой армии или корпуса, ч[то] б[ы] глаза не мозолил своим.

Большинство, если не все священники здесь – на православн[ые], а униатск[ие].

Лопатин – Янус, теперь поет другие песни. Вечером стало известно, что Сенява (по-солдатски «Синай») занята нашими казаками («ловящими теперь там поросят»); теперь сидим мы верхом на реке Сане; обнаруживаем готовность следовать немедленно же в Ярослав, но нет на то директивы командующ[его] армией. Общая радость: по слухам в Лондоне ликуют по поводу успехов наших армий Юго-Западного фронта! Штаб армии нашей завтра к 4-м дня будет в Томашове. Артиллерия наша зарекомендовала себя с наилучшей стороны; австрийская – весьма плохая (пушки у них бронзовые, а не стальные). У австрийц[ев] появился новый – 6-й корпус…

Прибыл вечером новый командир корпуса; первое впечатление – благоприятное и говорящее в его пользу; видно, что человек серьезный, не из шаркунов-моншеров, и с лицом. Последующее покажет, насколько я оказался проницательным.

6 сентября. Облачно. Сильнейший ЮВ ветер. В 9 час[ов] утра выступили на Добры[176 - Добры – деревня в Галиции (Австро-Венгрия), ныне Добра в Пшеворском повяте Подкарпатского воеводства (Польша).]. Дорога по пескам, холмам, лесам и перелескам; по пути на Красне[177 - Красне – деревня в Галиции (Австро-Венгрия), ныне в Пшеворском повяте Подкарпатского воеводства (Польша).], Ковале[178 - Ковале – деревня в Галиции (Австро-Венгрия), ныне приселок деревни Добча в Пшеворском повяте Подкарпатского воеводства (Польша).] – приличная здопийца «Szkala». Следуем в приподнятом настроении духа; вот что значит взять инициативу в свои руки и быть в роли наступающего, а не отступающего. Проходимые деревни «подъяремной» Руси – бедны, и обитатели их живут убого[179 - Земля плохая; многие эмигрируют в Пруссию и Америку. (Примеч. автора).]; вот, говорят, перешагнем через Карпаты в Венгрию – там будут места побогаче. Наши штабные очень досадуют, что не поддержал наш корпус генерал Горбатовский, ч[то] б[ы] после взятия Сенявы налетом следовать на плечах неприятеля в Ярослав, к[ото] рый теперь легче бы было взять, чем потом.

Штабные уверяют друг друга, что за границей уже распространились слухи о нашем высокогуманном обхождении с пленными. О германцах же передают такой по-моему вздор, что они и отравляют холерными культурами колодцы, и режут у пленных сухожилия рук, ч[то] б[ы] делать их неспособными!! По газетам видно, что в Петерб[ург]е «возносятся молитвы об укреплении народа в трезвости»; пишут еще там такие высокопарные вещи: «русские войска победоносно вступают в Галицию, и их встречают как избавителей, со слезами восторга и с молитвами… Миллионы братьев томятся в тяжелой неволе…» Так пишется история!!

Около 2 часов дня прибыли в Добры; остановились в квартире униатского священника. На стене – портреты Франца-Иосифа и Пия-папы[180 - Пий X (Сарто) – папа римский в 1903–1914 гг.]. Вчера обратил внимание на красоту и телосложения, и обмундирования пленных офицеров (немцев); занимаются своей внешностью они уж чересчур! На ночь их поместили на полу возле моей комнаты, перед окнами к[ото] рой стоял часовой у денежн[ого] ящика, перед дверьми же – часовые, окарауливавшие названных офицеров. О, Господи, скорее бы кончилось это тяжелое испытание – в воздухе висит матерщина, вовсю гуляет русский кулак, озлобление нравов; скорбно звучат струны моего сердца[181 - «Кто даст… очам моим источник слез, и плачусь день и нощь о побиенных». /Иеремия, гл. ХХ, ст. 1, цитир./ (Примеч. автора).]… В помещении униатского священника нашел «Твори Т. Шевченко з малюнками. Кобзарь. Видання В. Яковенко, издан. типограф. Эрлих Ю. Н., СПб., 1911 г.».

Вечером был во всенощной в униатской церкви, где служил полковой священник. По донесениям из двух источников – Ярослав будто бы взят[182 - 5-м корпусом. (Примеч. автора)]. Австрийцы, объятые паникой, будто бы бегут, вера в их успех у них гаснет. Осталась из их армии будто бы лишь одна треть! Сенява, взятая 3-м Кавк[азским] корпусом, горит, вся разграблена. Горят здесь и владения кн[язя] Чарторыйского[183 - Чарторыйский Адам Людвик (1872–1937) – князь, владелец майората Сенява. С 1914 г. служил в австрийской армии.]…

Поселился с двумя генералами в одной комнате, Лопатиным и Добрышиным: сущая беда – чуждые для меня люди; не могу взяться за дневник – испытующие любопытствующие взоры. Улучил несколько минуток для этого в углу у интендантов в писарской.

7 сентября. Дождь, слякоть. С юга, со стороны Ярослава, редкое буханье из пушек. Ночью, по заявлению моих генералов, я сильно кричал: командовал в атаку и в штыки!.. Едят все и невыносимо чвакают, ужасно раздражают, да эти еще генералы с своими всеми возимыми удобствами – умывальниками и сральниками…

Ужасно мы бедствуем в продовольственном отношении; стол скверный; нельзя достать ни яиц, ни молока; бедствуют и несчастные лошадки – не хватает овса и сена. Еще ужаснее то положение, что тыл наш совершенно не устроен. Наши «победы» представляются мне каким-то недоразумением судьбы: зачем бегут австрийцы? Только бы понаперли теперь они на нас, и мы, при теперешнем бездорожье и нашей необеспеченности в существенных ресурсах, были бы, кажется, смяты!! Наша мощь а глазах австрийцев мне кажется лишь воображаемой. Упадок духа – великий отрицательн[ый] фактор при всем совершенстве даже и материальной части.

Человечество все можно разделить на две категории людей: самая наибольшая категория из них – дураков, желающих только жрать и стремящихся только к удовлетворению себя самым необходимым, ч[то] б[ы] лишь не умереть («не до жиру – быть бы живу!»), и значительно меньшая по численности категория – умников, желающая уже кушать, да еще «сладкого» и «жареного», да все больше и больше, в ненасытном стремлении себя все больше и больше насытить и упрочить себе возможно больше земных благ, не разбирающая средств к подчинению себе дурацкого большинства, пуская для это цели в ход все и избирая самое лучшее и надежное для себя: утверждение этого большинства в невежестве, в рабстве, создавая для их подчинения себе государств[енный] строй – королей, царей, даже самую церковь… Вот смотрю я теперь, как играют чувствами серой массы государства – Австрия, Германия, Россия! Противники (вернее всего, их правители – «умники») наши энергично пропагандируют, что мы, русские – людоеды, мы же о противниках распускаем слухи, что они и отравляют колодцы холерными культурами, и перерезают пленным нашим сухожилия и учиняют над ними всяческие каннибальские жестокости. Но не надо быть особенно глубоким человеком, ч[то] б[ы] чувствовать, что во всей этой взаимной массовой распре темных людей где-то за кулисами сидит tertius gaudens[184 - третий радующийся (лат.)], тот некто в зверино-хищном облике, невидимо дирижирующий своей дьявольской палочкой… Люди в ослеплении мрут, как мухи, но… но кому-то это весьма выгодно, кому-то хочется еще больше и больше сладкого и жареного!!

Сейчас приходил ко мне врач дезинфекционного отряда 46-й дивизии, с чистой душой поведавший мне в отчаянии, что он в состоянии сделать… Мой ему дружеский совет и моя моральная ему поддержка. Хоть что-н[ибудь] надо делать положительного, если нельзя объять необъятного.

Сегодня – воскресение, и в прилегающей церкви обедню служил униатский священник, имевший гражданское мужество после обедни провозгласить многолетие нашему царствующ[ему] дому; после же евангелия обратился к собравшимся с речью, что-де теперь они переходят в новое подданство, но вера их останется у них, тоже и религиозным главой у них останется тот же папа; стоявший в алтаре наш полковой попик тут же прервал его, сказавши, что насчет сохранения веры их – «что Бог даст!» Поступок был не из тактичных.

Возвратилась 1-я бригада 46-й дивизии, бывшая в 4-й армии. Бодрые рассказы офицера относител[ьно] систематического погрома ими австрийцев, у к[ото] рых им пришлось видеть постоянно одни лишь пятки. Так как с верхушек колоколен была производима евреями сигнализация, то с благословения нашего епископа войска наши стали палить по главам и крестам церквей. Ярослав, оказывается, предстоит нам взять не так-то легко, как Сеняву, к[ото] рая, будучи очень укреплена, сдалась нам без особенного сопротивления; австрийцы здесь воспользовались нашим природным ротозейством, выставивши в передовых окопах несколько человек, махавших белыми флагами в знак сдачи, и как-то успели вывезти из города много осадных орудий и людей, так что Сенява нам досталась без пролития крови с 30–40 челов[еками] австрийцев.

Весь день дождь. Ночью получил письмо от Сони[185 - Ключарева (Кравкова) Софья Павловна (1870–?) сестра В. П. Кравкова, владелица имения в селе Чирково Ряжского уезда Рязанской губернии.], датировано 25 августа. Обращается ко мне с такими мелочами, от к[ото] рых теперь так далека душа моя…

8 сентября. Разведривается. По небу бродят дождевые тучки. Умеренный южный ветер. Совершаем передвижение на Сеняву, верст за 6–7 к западу. Дорога песчаная. Перед самой Сенявой – гора, вся укрытая укрепленными позициями. Еще до въезда в Сеняву – запах гари. В Сеняве – картина пожарища и разрушения. Остановился со штабом за городом, в роскошном замке князя Чарторыйского, бежавшего куда-то; замок – в роскошном парке, верх великолепия; огромнейшее здание; чудная исковерканная, разгромленная обстановка; весьма ценная и богатая библиотека с древними историческ[ими] книгами (напр[имер], подлинные сочинения чуть ли не самого Коперника и пр.), масса дневников, писем, письменных актов – все разбросано, растоптано; многотысячные картины знаменитых художников – выпачканы, у нек[ото] рых изображенных лиц – глаза и носы проколоты!! Дивный буфет с великолепными вазами и пр. Все брошено, полуразбито, расхищено[186 - Множество четырехспальных кроватей. (Примеч. автора)]… Господи, Боже мой! Какая грустная картина разрушения и опустошения. Сколько исторических ценностей погибает в жертву проклятой человеконенавистническ[ой] бойне. Попалась изданная за границей книжечка под заглавием «Революционные стихотворения Пушкина, Лермонтова и др.», а на обратной обложке – «Еротические стихотв[орен] ия Пушк[ина] и Лерм[онтов] а – единственная вещица, к[ото] рую я по праву (!) войны присвоил себе[187 - Книжица по содержанию оказалась сравн[ительно] довольно невинного свойства. (Примеч. автора)]. В отношении же ценных вещей (кофточек бисерных и др. модных утилитарно ценных изделий для «своих жен») мародерствовали наши офицеры, начиная с генералов, кончая прапорами. Возмутительное явление: солдат же, мучимых голодом, наказуют преданием полевому суду, а по меньшей мере плетьми за кражу яблок и съестных продуктов!! Сочинение Коперника успел стибрить сам прокурор, но я его не виню: в его, как и в моем маленьком акте мародерства, был, по-видимому, лишь один элемент – духовный, идеалистически-архивный, нашим женам чуждый!! В замке-дворце бежавшего пана Чарторыйского несколько «каплиц» – домашних церковок. Пан Чарторыйский (кандидат на польского короля!) стоял во главе Сокольских политических организаций, и его судьбу наши штабные уже предрешили – без всяких разговоров повесить с звериной жестокостью, указуя и на портреты женских фигур, как главных-де пружин революционной настроенности бежавшего пана!

Благостное настроение навевают на мою душу огромный живописный парк столетних липовых и кедровых деревьев, цветники, самый замок, поэтические аллеи…

Страдаю от исключительно почти мясной пищи; терпим недостаток в яйцах, молочных и хлебных продуктах; все опустошено впереди, до перехода в Венгрию, вероятно, предстоят еще большие лишения. Хуже в отношении питания, чем в японскую войну. Нижние чины едят в течение месяца наполовину хлеб, а наполовину – сухари[188 - Питаются солдаты тоже хуже, чем в прошлую кампанию; многого им недодают сахара, каши и др., и это увеличивает мародерство. Корпусного интенданта Мартынова я считаю за правильно вертящийся винтик, как равно и не к[ото]рых других, но что эти единицы в общей прогнившей, поистертой, неправильно налаженной машине? Невольно добром помянешь Куропаткина, много обращавшего внимания на питание солдата и его здоровье. (Примеч. автора).]. Сильно задерживается наша переправа через Сан: за дождями река сильно поднялась и наведение моста, взорванного австрийцами, замедляется, что на руку нашему противнику.

Сенява, оказывается, родина Мицкевича, к[ото] рому у почты поставлена статуя.

Сегодня день Рождества Богородицы, полный для меня поэтического содержания в родных палестинах.

9 сентября. Погода хмурая. Проночевал в панских-княжеских хоромах вполне «по-господарски». По донесению Крещатицкого и Полякова нынешней ночью занят нашими войсками Ярослав, к[ото] рый австрийцы оставили без боя, и сами бегут, «бросая орудия и обозы», жители же усиленно грабят город! Что за штука? Штабные мои смотрят на дело более просто, чем я: они убеждены в панике и упадке духа австрийцев, я же подозреваю, не играют ли они с нами в поддавки и не готовят ли нам какой-н[и] б[удь] сюрприз, психологически верно учитывая нашу обычную халатность и ротозейство.

Хожу все и любуюсь с болью в душе остатками разрушенных сокровищниц в замке…

Оказывается, мои подозрения подтвердились: все эти паны, как, напр[имер], Сморчевский в Жданном, в Избицах и пр., у к[ото] рых так жадно стремились останавливаться наши «автомобильные» генералы Федяй и Зуев, имели подземные кабели к австрийцам, к[ото] рым они сообщали о всех действиях наших военачальников!

Наши крестьяне живут бедно, но беднее еще живут, по-видимому, галичане; удивил меня вопрос мальчугана, мало-мальски говорящего по-русски: «А что, жиды перестанут теперь над нами пановать?» Жиды-то над вами, пожалуй, перестанут пановать, грустно думалось мне, зато будут над вами господарствовать наши урядники, земские начальники и наши самобытные паны!.. Во всей глубине теперь постигаю всю неправду, в к[ото] рой живет мир! Лишь внешний лоск какой-то культуры, цивилизации, а внутри-то нас все те же звериные вожделения животной борьбы за существование на принципе засилия силы над правом.

В занятом нами Ярославе австрийцами брошено 150 пушек – следы загадочного поспешного отступления; говорят, будто умер Франц-Иосиф, и в Венгрии теперь революция, для укрощения к[ото] рой оттягиваются войска в тыл. А на германском-то фронте дела наши, видно, неважны: поднятый было Ренненкампфом бум его стремительного наступления обратился в последние дни в столь же, кажется, его стремительное отступление. Не умещается в моем сознании мысль, ч[то] б[ы] мы могли победить германцев: ведь у них всякое изделие совершеннее нашего, а, следоват[ельно], и методика, и техника ведения боя должны превосходить наши; разве только нам помогут возникшие к[акие]-л[ибо] восстания в стране неприятеля, морозы и проч. стихийные явления, как вот теперь – с австрийцами, к[ото] рые будто бы бегут и бегут от нас. Случайно попадающихся под руку наших газет и не хочется читать – пишется в них лишь одно нам приятное, без минусов – одни плюсы, а душа жаждет правды. Рыская по апартаментам замка, нашел растоптанную и изорванную на полу среди сора – папскую буллу, удалось прочитать лишь «pontifex»[189 - Понтифик, папа (лат.)]… Мучаются у нас с наведением мостов через Сан.

С 1 часу до 5 дня производил санитарный осмотр 1-й бригады 46-й п[ехотной] дивизии. Потрясающе грустная картина: дождь, промокли палатки, мокры сами солдатики, площадь стоянки загажена; солдаты по нескольку дней не видят хлеба, да и сухарей не хватает, каши тоже не едят; сапоги у многих совсем развалились; испробованные же мною щи с порцией мяса были вкусны; во многих ротах не хватает сахару, чаю, соли. Недостаток в хлебе восполняют употреблением картошки и овощей, по большей части сырых. Золотой наш солдатик: настроение в общем благодушное, даже веселое; «дайте нам, в-ство, только хлебушка сколько следует, и мы будем хоть куда», – говорят они, а то «в церкви просфоры дают больше, чем нам хлеба» – оттого-де мы несколько и ослабли… А пишут в газетах, да и у нас сытенькие военачальники с наслаждением разглашают, что австрийцы голодают, а наши-то войска разве голодают меньше?! Мне думается, что там, пожалуй, лучше поставлено дело снабжения армии всем необходимым, чем у нас, а почему? А потому, что всякие изделия австрийские лучше, чем наши, русские!! Это видно и по захваченным в плен повозкам, мундирной одежде и пр. У нас много болеющих животами, поносами, куриной слепотой, чирьями, накожными болезнями, имеются дизентерики. Негде теперь мало-мальски помыться. Неприготовление каши военные объясняют то неимением крупы, а если есть крупа, то неимением котлов. Кто виноват, что наши солдаты голодают и холодают? В отдельности взятые: и я делаю, что могу, и корпусной интендант Мартынов, человек, по-моему, безусловно честный и деятельный, делает тоже что может; не мало найдется таких же как мы и еще кой-кого. О! Какая боевая сила были бы наши солдаты, если бы они получали все, что им положено по закону! Как мало внимания уделяют наши военачальники, ч[то] б[ы] веление закона исполнялось педантически, и дело это поважнее, чем питание пушек снарядами. Беспорядочность, халатность, распущенность наша российская, дезорганизованность видна теперь во всем. Готов биться об заклад и держать к[акое] угодно пари за то, что такого безобразия не может быть ни у австрийцев, ни у германцев. И, тем не менее, мы можем еще победить тех, у кого больше порядка!! Большому испытанию подвергается судьбой наш здравый смысл[190 - Угнетающе действует на душу беспорядочность почтовой части, посылаешь письма – и не уверен, дойдут ли, доходят ли и до меня письма? (Примеч. автора)]…

Из далеких краев привезли нам в офицерскую столовую несколько десятков белых хлебов; режут их тоненькими ломтиками и в скудном количестве, т[а] к к[а] к доставать трудно (цена 12 к[опеек] штука). Масляный голод восполняю оставшимся еще у меня запасом вывезенного еще из Москвы топленого масла (3–5 фунт[ов]!), к[ото] рое до сего времени не испортилось. За утренним чаем довольствуюсь одной сушкой существующих еще у меня баранок.

Около 9 часов вечера залег спать; что делается снаружи – в природе – и не смотрел бы!

10 сентября. Слава Богу – погода проясняется. Стоим в том же замке-музее. Большое количество уцелевших картин наша публика собирает для отсылки в Румянцевский музей; сколько до него дойдет, а сколько – в частную собственность, лишь Богу известно; последнее было бы не так отвратительно, если бы не имело меркантильной цели.

После утреннего чая прошелся по дивной бесконечной аллее парка[191 - Под глухое мерное буханье пушек с юга. (Примеч. автора)]; деревья одеваются уже в багряные ризы; под ногами мягкий ковер опавших листьев. Гулял мысленно с своими ребятишками, к[ото] рые мне так дороги, особенно в освещении лучей прошлого, когда они были поменьше… Набрел случайно на сторожку, где съютились в тесноте несколько семейств польских с детишками, терпящих большую нужду в пищевом довольствии. Раздобыл у них бутылку молока «готована», т. е. уже вскипяченного; на вопрос сколько стоит отвечали: «10 копеек»; я сообщил, что русских денег у меня нет, а есть геллеры; тогда ответили: «10 геллеров»; но у меня были монеты 20-геллерн[ого] достоинства, к[ото] рые я отдал, вызвавши от них большую признательность.

Саперы все возятся с устройством мостов через Сан, к[ото] рые оказываются непрочными, т[а] к к[а] к быстротекущ[ая] река выворачивает камни и сваи; объясняют последнее спущенными будто бы шлюзами со стороны австрийцев; но вероятнее всего это зависит от характера реки, бегущей с Карпат.

4-я армия отходит на германский фронт. 17-й корпус – в резерв. Несчастная судьба, преследующая Нежинский полк[192 - 137-й пехотный Нежинский полк.], потерпевший большую катастрофу и в текущую кампанию. В обилии получаю всякие предписания и циркуляры для зависящих распоряжений, полный трюизмов и маниловщины, вроде того, что солдаты должны перед пищей тщательно мыть руки, пить только кипяченую воду и т. п. Получена нелепая телеграмма от главнокомандующего, к[ото] рую привожу в текстуальной точности: «В видах предупреждения желудочных заболеваний главнокомандующий разрешил по 1 ноября отпуск ? бутылки красного вина на каждого нижнего чина армии для прибавления к чаю или теплой отварной воде; интендантству приказано ускорить приобретение и отпуск вина; впредь до отпуска вина натурой таковое приобретать покупкою с представлен[ием] счетов… Главнокомандующ[ий] приказал командующему армией установить наивысшую предельную стоимость покупки вина…»[193 - Кабинетная глупость какого-н[и]б[удь] фантазера-дурака, пожелавшего облагодетельствов[ать]. (Примеч. автора)](sic!) Типичное немышление в кабинете сидящих людей, не видящих действительность в глаза и в лучшем случае играющих в руку кому-то, к[ото] рый при означенной операции наживет большие гешефты!! Действительность же неприкрашенная такова, что солдаты наши (сегодня осматривал остальные два полка 46-й див[изии]) буквально голодают, получая уже в счастливые дни не более ? фунта хлеба, а то все время – на сухарях, да и тех-то [не] в полной даче; в один голос несчастные вопиют: «Дайте, в-ство, только хлебушка!»[194 - На стоимость ? бут[ылки] вина увеличьте паек сахару, чаю, белого хлеба и пр., и никакого вина не надо! (Примеч. автора)] Трагическая картина. Кроме того, солдату не додают чаю и сахару, а также каши. Самое большее – если иногда дадут по одному пиленому куску сахару в день! Солдаты все оборвались; у многих нет шинелей, сапоги развалились, нет белья, кроме того, к[ото] рое на теле преет. Все обовшивели, исчесались! Один ужас и ужас. Второй раз сегодня обо всем этом докладывал новому командиру. Надо еще удивляться, что пока не появляется пандемических заболева[ний], но они, кажется, недалеко! Бивуаки загрязняются до невероятия (см. мою полевую записку № 15 от 10 сент[ября] командиру корпуса!)[195 - В фондах НИОР РГБ не обнаружена.]. Вот где во всем апофеозе чувствует врач свое одиночество и бессилие, а вследствие этого и глубокую душевную муку… «Серая скотинушка» наша поражает меня своей выносливостью и терпением!! То, что теперь я вижу, не испытывали солдаты даже и в дни мукденских отступлений!

С полным неустройством тыла – поражающая неорганизованность связи: даже служебные пакеты затериваются и не передаются по назначению. Плачь и жалоба мне одного старшего врача полка, что канцелярия полка отказывается принимать его служебные пакеты! Хаос невообразимый! Удивляюсь, как еще мы побеждаем австрийцев, но у них, очевидно, в тылу что-то неблагополучно, почему они даже без боя покидают такие укрепленные пункты, к[а] к Сенява и Ярослав. Изменяется движение нашей армии на западное – к Кракову[196 - Краков (Кракау) – город в западной Галиции (Австро-Венгрия), ныне административный центр Малопольского воеводства (Польша).], и Карпаты, может быть, не придется переходить. Приятные и утешительные предсказания почтеннейшего нашего вр. и.д. начальника штаба полковн[ика] Галкина, что мы в ноябре месяце будем уже в московской «Праге», т[а] к к[а] к-де война долго никоим образом продолжаться не может. Австрийцев считают уже разбитыми! На германском фронте дела наши, видимо, неважны: Жилинский[197 - Жилинский Яков Григорьевич (1853–1918) – генерал от кавалерии (1910), в 1911–1914 гг. занимал должность начальника Генерального штаба, с марта по июль 1914 г. – командующий войсками Варшавского военного округа и Варшавский генерал-губернатор. В июле 1914 г. был назначен главнокомандующим армиями Северо-Западного фронта. По итогам боев в Восточной Пруссии в сентябре 1914 г. был снят со всех постов.] смещен, на его место – Рузский, а на место Самсонова – Радко-Дмитриев[198 - Радко-Дмитриев Радко Дмитриевич (1859–1918) – генерал-лейтенант болгарской службы, в 1914 г. состоял болгарским посланником в Санкт-Петербурге. После вступления Болгарии в Первую мировую войну на стороне Германии принял русское подданство. В августе-сентябре 1914 г. командовал 8-м армейским корпусом. Генерал от инфантерии (1914). С сентября 1914 по май 1915 гг. командовал 3-й армией. С июня 1915 г. командовал 2-м, с октября 1915 г. – 7-м Сибирскими армейскими корпусами. С марта 1916 по июль 1917 гг. командовал 12-й армией Северного фронта. С января 1918 г. в отставке. Погиб в Пятигорске.], болгарский герой.

Судейцы, устроившиеся в симбиозе с моими врачами сан[итарно]-гигиенич[еского] отряда, дуются до глубокой ночи в карты (по большой!).

11 сентября. Погода ясная, небо лазурное. В каменном здании – свежо. Хотел было распорядиться протопить печку, но осторожный человек – мой сожитель – удержал меня: а вдруг да окажется положенной австрийц[ами] в нее бомба! Соседи по коридору протопили благополучно.