Дети Революции

Немка сняла пенсне и протёрла тряпочкой, вздыхая и явно готовясь к неприятному разговору – немного показательно, всеми силами демонстрируя, как ей неловко.

– Домашнее образование, – заполнил паузу Алекс.

– Девочка умная и развитая, но, – вздохнула фрау, – с гуманитарными науками полный провал. Не говоря уже о Законе Божьем! Евангелие и историю знает…

Женщина замялась, не в силах подобрать подходящих эпитетов.

– Толкует своеобразно? Что есть, то есть… образованием-то поначалу занимался Фред Виллем, а потом уже я сам, так что…

– Виллем? – Перебила директор, – извините, генерал. Просто у нас в кирхе много разговоров о его Теологии.

Штайнмайер снова протёрла пенсне и вздохнула.

– Повторюсь: девочка умная, но принять её в гимназию просто не могу. Не поймите меня неправильно, с её математическими способностями она стала бы нашей гордостью…

– Особое виденье истории, – закончил за неё Фокадан.

– Верно, генерал, – чуточку грустно сказала женщина, – откровенно говоря, местами её суждения хотя и непривычны, но интересны. Другое дело, что родителям других девочек эти суждения могут не понравиться.

– Извините за беспокойство, – суховато сказал Алекс.

– Дайте договорить, – попросила фрау, и мужчина сел, чуть смущённый.

– Можно было бы взять с Кэйтлин слово не высказывать иную точку зрения на исторические события. Уверена, она бы его сдержала. Просто… зачем? Ломать пусть и непривычное, но вполне качественное образование, дабы получить на выходе стандартно воспитанную барышню? Скажите, генерал, как вы относитесь к получению университетского образования женщинами?

– Сугубо положительно.

Штайнмайер кивнула и лицо её озарилось светом:

– Если Кэйтлин будет заниматься столь же усердно, то не более чем через два года, она сможет поступить в университет! Пусть как вольнослушатель[47 - Персона, посещающая высшее учебное заведение и допущенная ко всем видам учебных занятий и к государственным экзаменам, однако без предоставления ей прав и льгот обычного студента или слушателя высших курсов.В РИ, да и большинстве европейских стран, к высшему образованию для женщин относились крайне негативно.], но зато на математическое или химическое отделение.

– Всего-то уровень математики класса седьмого, да азы физики и химии, – подумал Фокадан, задумчиво глядя на дочь, – что ж, именно в конце девятнадцатого века и началась Большая Наука… почему бы и нет…

– Ты этого хочешь?

Кэйтлин серьёзно задумалась и ответила:

– Да, отец. Мне нравится помогать тебе с чертежами и слушать объяснения. Было бы здорово заниматься такими вещами серьёзно, в качестве профессии.

– Не хочешь быть светской дамой? – Приподнял бровь отец, – приданое у тебя хорошее, найдём тебе мужа – бравого военного, усатого и с орденами.

– Да ну тебя, пап! – Засмеялась девочка, – это же так здорово – работать!

– Здорово, – хмыкнул Алекс, – работать хорошо, когда ты можешь выбрать дело по душе, да не слишком беспокоиться и о доходах.

Девочка задумалась и медленно кивнула, уйдя в свои мысли.

– Фрау Штайнмайер, – обратился попаданец к директору гимназии, – я могу попросить вас порекомендовать подходящих учителей? Точные науки по-прежнему буду преподавать сам, а вот с прочими, как видите, у нас не складывается.

– Безусловно, – горячо откликнулась женщина, – есть у меня на примете талантливые педагоги, которые с радостью возьмутся за огранку такого бриллианта, не ломая мировоззрение и характер. Могу также предложить и социализацию – Кэйтлин может приезжать к нам два-три раза в неделю, учить со сверстницами этикет и музыку.

– Буду премного благодарен.

Выйдя из гимназии, Фокадан остановился и сказал негромко, наклонившись слегка к дочке:

– Надеюсь, не зазнаешься?

– Нет, отец, – уверенно ответила Кэйтлин, – я понимаю, что не гений. Изучить математику, физику и химию на уровне выпускниц женских гимназий невелик труд.

* * *

Набрать служителей для консульства отказалось неожиданно сложной задачей. Попаданец рассчитывал на широкую прослойку образованных людей, обязательную для бывшей столицы[48 - Начиная с указа Петра Первого и до самой Октябрьской Революции, столицей Российской Империи был Санкт-Петербург.], но появились проблемы политического характера.

Косяком шли бывшие ишутинцы, нечаевцы и сторонники Народной расправы[49 - Название революционных организаций, отгремевших за несколько лет до приезда ГГ в Москву.], ищущие не столько места, сколько финансирования и поддержки собственных наполеоновских планов. Что характерно, все они твёрдо убеждены, что консул Конфедерации обязан им помогать.

– Закрывай приём, – устало скомандовал Фокадан секретарю, – недоумки какие-то идут. Полное впечатление, что их кто-то настропалил вести себя подобным образом.

– Возможно и так, – флегматично ответил Келли, – чужеродное влияние не исключено. Но я бы поставил на самоподзавод.

– Как… а, ясно, сами себя накрутили? Возможно, возможно… репутация социалиста и революционера привлекла внимание истериков и кликуш, которые и устроили переполох среди своих. Люди благоразумные могли отстраниться просто из боязни, что их примут за революционеров. Чёрт… неудачно получилось, этак мы персонал до Рождества набирать будем.

– Может, напрямую в университет объявиться? Так мол и так, несмотря на политические взгляды, ныне вы представляете интересы своей страны и потому подчёркнуто не лезете туда, где звучат слова коммунизм и социализм, как бы вам не хотелось обратного.

– С болью в сердце, – подхватил Алекс, сходу начав сочинять речь перед студентами, – да, это может сработать. Вступление о служении интересам только Конфедерации и отчасти ИРА во время дипломатической службы на благо Родине. Затем лекция о том, что такое ИРА, его цели и задачи. Отсюда подвести к Исходу из Ирландии и помощи своим, и наконец – разъяснить, какой мне нужен персонал. Спасибо за идею, Риан. На тебе задача подойти к ректору и договориться по поводу моего выступления.

– Подозреваю, это будет непростой задачей, – осторожно сказал секретарь, – здешние реалии таковы, что нужно будет пройти через сито полиции и жандармерии, да и сотрудники других ведомств могут начать ставить палки в колёса.

– Понимаю, задача не на один день. Упирай на мою близость к императору и достигнутое с ним взаимопонимание по части экономического сотрудничества двух стран. Ступай!

* * *

Власти настороженно отнеслись к идее выступления перед студентами. Чинуши начали тянуть резину, надеясь то ли на взятку, то ли на указ сверху. Пришлось идти на поклон к генерал-губернатору Долгорукову.

– По делу к вам, Владимир Андреевич, – чуть поклонился консул, – да и вы сами наверное, знаете.

– Наслышан, генерал, – сдержанно отозвался Долгоруков, мужчина не первой молодости[50 - Родился в 1810 году.], слегка привстав в кресле, что на грани оскорбления. Фокадана, как социалиста и потенциального смутьяна, он невзлюбил сходу, ничуть этого не скрывая. Очень жаль, потому как человеком князь слыл на редкость дельным, несмотря на все свои чудачества и фанаберии.

Отреагировав на выходку вельможи только приподнятой бровью, консул начал излагать суть проблемы, особенно подробно остановившись на революционно настроенных просителях места.

– Каковы бы ни были мои взгляды, поступив на государственную службу, я оставил их в гражданской жизни, – закончил он речь.

Долгоруков прикусил губу и медленно встал.

– Мне докладывали о вас совсем иное, – сказал он, оглядывая Фокадана, – простите, генерал. Не могу сказать, что разделяю ваши коммунистические убеждения, но обещаю закрыть на них глаза, пока вы не занимаетесь пропагандой оных в Российской Империи[51 - Долгоруков получил известность не только как лучший генерал-губернатор Москвы за всю историю, но и как достаточно либеральный человек, лояльно относящийся к вечно недовольному студенчеству – в пределах неких рамок, разумеется.].

Князь протянул руку и Фокадан пожал её, примирение состоялось.

– Похоже, ваше высокопревосходительство, кое-кто решил стравить нас, как бойцовых псов. Понимаю, что эту схватку вы бы непременно выиграли, челюсти у вас покрепче, – грубовато польстил Алекс собеседнику, – но участь бойцового пса меня как-то не вдохновляет. Вас, я полагаю, тоже.