Боярский сын. Часть первая: Владимирское княжество

– Как отметил?

– Так ожог-то, в виде креста и был…

– Дела…, – протянул Николай.

Дальше он, очевидно потрясенный не столько самим фактом вмешательства в его жизнь высокопоставленных иерархов Церкви, сколько будущими проблемами от такого внимания, ослабил контроль за сознанием. Которое бесконтрольно вторглось в источник, заставив облако вокруг него забурлить искрами, и ринуться в нужном им направлении.

Доктор ахнул, и отступил на шаг, крестясь и шепча что-то едва слышимое. Боярич же кинул взгляд на дядьку, который, стоя у двери, повторял действия Никиты Сергеича практически один в один, и только потом еще раз свершил манипуляцию с головой, прижав ее к груди. И успел таки отследить последнюю фазу творения, которое со стороны никак иначе, чем божественным назвать было нельзя.

На мощной мускулистой, с тонкой прослойкой подкожного жира, груди проступал крестик. Размерами точь-в-точь как тот, с которым парень прожил почти шестнадцать лет. Крестик был намоленным, привезенным матушкой из самого Иерусалима. Вот теперь он и вернулся, таким необычным способом. Причем Николай был уверен – захоти он, и то же магическое электричество «сотрет» его безо всякого следа. Но нужно ли? Парень решил, что спешить не будет. Перед Церковью самая настоящая отмазка, а перед другими… Другим и показывать не обязательно. В бане разве что, ну так туда он абы с кем ходить не собирается.

– Ну так что? – прервал боярич затянувшееся молчание, – выписываете, Никита Сергеич?

– Выписываем, выписываем, – кивнул доктор словно витая мыслями далеко-далеко; и тут же встрепенулся, – только…

– Что только? – спросил Николай чуть нервно.

– Сходили бы вы, Николай Ильич, завтра в храм, на воскресную службу. И батюшку помяните, и вообще.

– Схожу, – склонил голову боярич, – обязательно схожу.

– Ну, тогда, с Богом.

Доктор повернулся, но выйти не успел.

– Дядька! – высказал боярич так повелительно, что даже сам удивился.

– Конечно, – закивал головой казак, «ныряя» рукой за пазуху.

Оттуда на свет появился какой-то бумажный сверток, вроде конверта. Сколько там отстегнул от щедрот боярской казны управляющий… э-э-э… Арсентий Павлович Поляков, парню было неведомо. Да он на этот счет, что говорится, «не парился». И даже не удивлялся уже таким вот словечкам, рожденным новым сознанием.

Сверток поменял хозяина, оказавшись в ладони целителя.

– За кровать пришлю отдельно, – пообещал боярич, – и… спасибо вам, Никита Сергеич, за лечение. Будет нужда какая, обращайтесь, не стесняясь.

– Хорошо, – усмехнулся доктор, явно успевший вернуть себе спокойствие, – спасибо и вам на добром слове. Вас приглашать не стану. Разве что чаю попить. Храни вас Господь.

Еще раз перекрестившись, целитель вышел из палаты.

Глава 3

Стук в двери прозвучал в этой палате на памяти боярича впервые. Неизвестно, что там наговорил доктор тетушке Анне, но вошла она в комнату осторожно; как-то бочком. В руках держала одежду, чья принадлежность ни у кого не вызывала сомнения. В правой – сапоги с короткими голенищами, в левой сверток всего остального.

Дядька перехватил все из рук тетушки, и кивком отправил ее за дверь. Ну, и правильно – нечего ей на голого парня смотреть.

– Хотя, – усмехнулся Николай, – чего она там не видела? И сейчас, и два года назад. А может, и еще раньше.

Но углубляться так в закрома памяти парень на стал. Принял в свою очередь одежду и принялся одеваться, используя в качестве гардероба стул. Все движения были привычными, отработанными. Но одновременно изучал все – от подштанников, до строгого, почти черного камзола, который не был разношенным. Его боярич явно одевал во второй раз в жизни.

– В первый раз на похороны, – понял Николай, – приеду – сразу переоденусь в привычное. Перед кем форсить, в деревне-то? Хорошо, сапоги хоть и новые, но разношенные. Хотя натянул с трудом, да. Явно по ноге шились, впритирку.

– Да, Николай Ильич, – кивнул дядька, словно расслышав его мысли, – опять кафтан маловат-то стал. Не успеваем шить.

Сам Шубин в его словах прочел: «И куда тебя прет-то, малой?». Расперло его, кстати, действительно куда как внушительно; для неполных шестнадцати лет. Вспомнились недавние измерения – как раз когда этот вот кафтан заказывали. Как будто заранее к похоронам готовились.

– А может и готовились, – пожал широкими плечами парень, – батюшка-то совсем плох был. Вот, значит, как магическое истощение выглядит. Но об этом попозже, да поподробнее. Самому бы не перегореть. Хе-хе, как электрической лампочке. Или как аккумулятору, у которого в один прекрасный момент может зарядка пропасть. Тут-то зарядного устройства нет. Или есть? А ростом я, кстати, вымахал аж на сто девяносто два сантиметра. И взвесился заодно – интересно же было. Почти на центр потянуло. А не гонял бы меня дядька, так вообще никакие весы не выдержали бы. Как там в анекдоте про японскую технику? «Сойдите один с весов, пожалуйста! Хе-хе!».

С этой улыбкой боярич и закончил одеваться. Притопнул правой ногой, в которой длинный и теплый носок не сразу лег как надо, и первым вышел из палаты. Очевидно, появление в заштатном лечебном учреждении внушительной церковной комиссии не прошло мимо обитателей этого скорбного заведения. В этот утренний час, наверное, в коридор высыпали все, кто мог передвигаться на своих ногах. И персонал, который отличали халаты все того же светло серого цвета, и болящие. Только доктора не было видно. Ну, так он уже попрощался. Группировались «зрители» так, что Николаю вместе с дядькой был оставлен свободный проход к дверям. Не жались, конечно, испуганно, к стенам, но глядели как-то…

– Как на зверушку заморскую, – определил парень, которому такое внимание никак не понравилось.

Потому он чуть ускорился, но перед дверью все же остановился, шагнул чуть в сторону и развернулся. Хотел выдать что-то бодрое, типа: «Пока, ребята!». Это в шутку, конечно. Про себя. Вслух же пожелал вполне пристойно, чуть заметно склонив голову:

– Выздоравливайте, православные. Храни вас Господь!

Народ начал отвечать. Все вместе, а значит, совсем неразборчиво. Но парень вслушиваться не стал. Толкнул дверь раньше дядьки, успев задать себе вопрос: «А есть ли здесь православные; было ли разделение с католиками? Или нет?» Вспомнил нужные уроки а школе; успокоенно выдохнул: «Есть!». И с таким вот бодрым позывом вышел на улицу, прямо навстречу яркому весеннему утру.

– Точно, весеннему? – подумалось вдруг.

Тут же вспомнил, что скоро экзамены; значит, весна.

– А какое сегодня число, дядька? – спросил Николай у казака, чье дыхание едва различалось за спиной.

– Так двадцать второе апреля, – ничуть не удивился тот, – батюшку нашего, Илью Николаевича, девятнадцатого схоронили. Без вас помянули. Ну, там Арсентий расстарался.

Теперь почти также беззвучно послушался шелест одежды. Казак явно крестился. Ну, и Шубин, стоя на высоком крылечке, присоединился к нему. Так-то и без напоминания свершил бы привычный, как оказалось, обряд. А как не свершить-то, если прямо перед ним, через дорогу, да за невысокой беленой стеной возвышался устремленный золотыми куполами к небу храм.

Это был тот самый Боголюбовский монастырь; один из рукотворных памятников великому князю Андрею Боголюбскому. Нынешний Великий князь сидел в Москве, во Владимире же… Мысли Николая с горних вершин вернулись к земле – на ту самую дорогу, на обочине которой стоял экипаж с дружком его на облучке – Куртом Шварцевым.

– Про парня с таким экзотичным именем для наших мест потом, – решил Николай, задержавшись на крыльце, – а вот с дорогой что?..

С дорогой было непонятно. Перед глазами почти зримо представала другая, тоже под монастырскими стенами. Асфальтированная, в этом месте на три полосы, на которой никогда не кончалось движение автомобилей. Здесь же тракт был представлен плотно утоптанной лентой из литого камня, по которой за то время, пока он подставлял лицо весеннему солнцу, промчался от Владимира в сторону Нижнего закрытый экипаж, да вот теперь показался какой-то обоз из телег. Этот уже в сторону губернской столицы.

– А может, и свернет, – подумалось парню, – вон туда, куда и нам надо. Пошли, что ли? А что народу нет, понятно. Субботнее утро. Не собрался еще народ в дорогу. Да еще двадцать второе апреля (тут он чуть не расхохотался) – субботник же. Бревна носят. Только у меня замок каменный, никаких бревен нет. Надеюсь.

От спины буквально дохнуло нетерпением. Что это было? Еще одно проявление магических способностей? Или боярич сам уже готов был вприпрыжку унестись подальше от больницы в дивный новый мир и тем самым принял собственное желание за дядькино? Больше тормозить он не стал. Тем более, что попасть в дорожно-транспортное происшествие тут было затруднительно.

– Если, конечно, специально не подгадать, – опять хохотнул он, – Курт, дружище! Ты чего там застрял? Али не рад видеть меня?

Парень этот – с виду типичный русак, светловолосый и чуть курносый – был одним из той тройки приданных бояричу хлопцев, с которыми он постигал нелегкую дядькину науку. Но еще охотней принимал участие в озорных проделках наследника боярского рода. Ну, это сам Николай прежде думал, что охотно. Точнее, не задумывался на эту тему. А вообще Курт был сыном пленного германца, которого со всей семьей боярин Шубин привез в качестве трофея, охолопил, да и оставил жить в имении. Не просто так привез, не наобум. Но об этом позже – сейчас же Курт все же спрыгнул с козел так ловко, что казак рядом довольно кивнул: «Не прошла даром наука!».

Вел себя парень робко. Да он с бояричем всегда себя так вел. Ну, а Николай, чтобы не выходить из привычного образа, заграбастал парнишку, что был на голову ниже и чуть ли не вдвое уже в плечах так, что у того чуть кости не затрещали. Впрочем, силушку свою он соизмерять давно научился… разве что с той, которой сегодня ночью «познакомился», нужно было пока осторожничать. Получилось, очевидно, не очень, потому что Курт едва слышно охнул.

– Ну, и ладно, – тут же отпустил его боярич, не чувствуя почему-то ни капли смущения, – потом расскажешь, как там у вас, без меня.

Рвущуюся наружу энергию и веселье с трудом, но приглушить получилось. Для этого парень еще раз повернулся к храму и перекрестился. Дядька и Курт повторили. Ничего удивительного – у боярина Шубина все холопы были православными. А это важнее, нежели национальность, к которой они себя причисляли. Раньше. Теперь-то то же Курт для Николая был вполне себе русским.

– Да и ладно, – в очередной раз прервал его размышления дядька Михаил, – поехали, что ль? Это для тебя, Николай Ильич, болящего, целый экипаж пригнали. Знай, что ты уже здоров, так бежал бы до дома пехом. Вон – впереди моего Серка.