Боярский сын. Часть первая: Владимирское княжество

Спросил, и сам вроде как устыдился; ну, и юношу в смущение ввел. Потому что так вот, по отчеству, его в первый раз назвал. Прежде-то, с подачи боярина, только по имени, да бояричем. Николай смущение преодолел первым. Ну, или просто очередь его пришла, отвечать. Дядьку он встречал сидя, и вытянув ноги вперед. Теперь же, вскочив на ноги едва ли не так же ловко и стремительно, как это делал дядька, ткнул себя под ребра:

– Вот тут словно появилось что-то… теплое. Словно наружу просится.

– И?..

– Ну, я и выпустил. Гляди.

Искры, что выплеснулись фейерверком уже привычно из пальца правой руки, заставили казака шагнуть назад. И Коля не сказал бы, что они очень обрадовали дядьку. Но Николай продолжил, озвучивая то, что только что сам заметил:

– И еще. Ночью кулак об кровать рассадил, – он чуть смущенно улыбнулся, – а теперь вот.

Теперь почти в лицо не дрогнувшего дядьки ткнулся кулак. Хороших таких размеров. Главное, на нем действительно не было никаких последствий от вчерашнего не совсем просчитанного удара. Тут же родилась теория; не на пустом месте, кстати. Все из тех же книжек.

– Это все от моих тренировок утренних, – решил боярич, – искры, получается, не только жалить могут, но и излечивать. По крайней мере, своего… носителя. Ну, или хозяина. А что – не даром говорят, что в малых дозах любой яд – лекарство. А электричеством, кстати, вполне себе лечат. Электрофорез там, и все такое.

Лицо казака несколько разгладилось. Не от лицезрения кулака под носом, конечно. Очевидно, целительский эффект от непонятной магии воспитанника шел последнему в плюс. Но, покачав головой, дядька Михаил все же остерег парня:

– Ты бы, Николай Ильич, пока подождал с признанием-то. Осторожней надо, не дай бог…

Тут познания боярича Шубина были скудными. Знал только лишь, что есть запретные области для одаренных. Куда соваться не то что не рекомендуется, а вовсе смертельно опасно. В прямом смысле этого слова. Отец почему-то не учил. Только вздыхал, расстраиваясь, после очередной проверки в школе. Которых на памяти Коли было ровно восемь. Столько же, сколько длилось обучение во Владимирской дворянской школе. Как раз перед началом нового учебного года, в октябре, такие проверки и проводились. И за все восемь лет выявлено было среди однокашников четверо Одаренных. Ага – вот так, с большой буквы. Два парня и две же девицы. Одна из них, дочка графа Разумова – Светочка, а точнее, по-здешнему, Светлана Юрьевна – премиленькая, надо сказать, девица – на вкус боярича Шубина. Но тут, как говорится: «Видит око, да глаз…». Свяжешься с такой, себе дороже выйдет. Парень предпочитал отношения легкие, и достаточно кратковременные. Ну, и ни к чему не обязывающие, конечно. Таких и без графских дочек хватало. К тому же к старшим классам эта четверка обособилась от остальных и ходила, задрав нос кверху, как только возможно. Разве что к племяннику князя Владимирского, Андрюшке (конечно, Андрею Алексеевичу!) Столетову, относилась с почтением.

Подхватив вторую половину курицы, Коля погрузился в нужный сейчас пласт воспоминаний. Собственно в проверку на одаренность. Проходила она в торжественно-мрачной обстановке; отдельно для каждого школяра. Перед глазами парня поочередно промелькнули лица комиссии. Особенно задержался он на бородатом, аскетично-строгом лице священника, который буквально впился взглядом в испытуемого, когда тот приложил ладонь к последнему камню; черного цвета. Всего таких камней на столе перед бояричем тогда (как и всегда, впрочем) было шесть. И назначение каждого объяснил как раз батюшка, Илья Николаевич. Он сам когда-то проходил такую процедуру не единожды – до тех пор, пока на прикосновение его ладони не отреагировал камень коричневого цвета. Земля – так Одаренных и называли. А еще были камни голубого цвета – Воздух; синего – Вода; красного – Огонь; Белого – Жизнь. Ну, и черного, про который сейчас парень вспомнил с таким содроганием. Смерть.

Ходили, ходили по школе шепотки, когда в начале третьего класса вдруг исчез мелкий дворянчик с муромского уезда. Боярич и имени теперь вспомнить не смог. Но, как говорилось, ни с кем из однокашников младший Шубин близко не сошелся, и всякие страшилки прошли практически мимо него. Но осадочек остался. Вот сейчас этот осадок и взболтался в душе парня. Он как раз держал в руке глиняный кувшинчик с теплым еще отваром, который принесенному тетушкой Анной дал бы сто очков наперед. Заглянул внутрь; никакого осадка там не обнаружил, и поднял голову. Казак смотрел на него чуть ли не с умилением, но и с какой-то настороженностью.

– Стареет, однако, – подумалось бояричу, – курицу-наседку тут из себя изображает. А может, рассуждает – чего теперь от меня ждать. Батюшка-то теперь между нами не стоит.

Дядька словно вернулся к реальности из глубин своих размышлений. Как-то суетливо пошарил в опустевшей почти суме, и протянул парню полотенце. Обычное, без всяких вышивок. Зато чистое. Боярыч кивнул, оттер жирные пальцы, и примерился к пирожку, начинка которого была пока неведома.

– Но вкусный, чертяка, – улыбнулся Коля, – у бабы Нюры других не бывает.

Подхватить пирожок с импровизированной столешницы, добрую часть которой занимали обглоданные, и частично разжеванные куриные кости, не успел. В комнату без стука, по хозяйски вошел доктор. Никита Сергеич. Халат светло серого цвета доходил ему до колен, и был застегнут под горло. Так что другой одежды его, кроме самого низа прямых брюк, да массивных, но на удивление бесшумных туфель Николаша не разглядел. Почему акцентировал на этом внимание? Да потому что иначе, как вот в таком, наглухо упакованном лекарском наряде он доктора и не видел. Но голос – мягкий, успокаивающий – вспомнил тут же.

– Что тут у нас, больной? – буквально проворковал Никита Сергеич, – вижу, идем на поправку. Очнулись; аппетит нагуляли. Ну-ну.

– Да я уже совсем здоровый, – Коля даже не сделал попытку вскочить на ноги; затруднительно это было, не снеся стула с остатками снеди, – выписывать уже пора. Чего я тут место занимать буду?

– Ну-ну, – повторил доктор привычно для себя, – посмотрим. Вот как докушаете, так и досмотрим.

Так же бесшумно доктор покинул палату. А парень взял с «поляны» пирожок. Но, прежде чем откусить от него половину, и разобраться, наконец, с начинкой, спросил:

– Доктору тоже не будем ничего говорить?

– Он, конечно-о-о…, – протянул казак, – человек хороший. Но-о-о… я бы спешить не стал. Но решать все равно тебе, Николай Ильич.

– Значит, не будем, – утвердил боярич, – если только он сам об этом не спросит.

Было у парня такое подозрение. Тут он все же откусил полпирожка: «Ум-м-м!», – отключил на время мыслительные способности. Баба Нюра для любимчика своего расстаралась. Знала, что он пироги со сладкой начинкой, конечно, любит, но… Куда вкуснее были вот такие – с мясом, картошкой и луком в равных пропорциях. Да со специями; с соком, который надо уметь не пролить ни капли, а вкусить весь, с наслаждением. Коля умел. Что сейчас и продемонстрировал, краешком сознания все же отметив: «Куда там до этого пирога всяким пиццам, самсам, да шаурме?!». Боярич эти творения нерусской кухни явно никогда не пробовал; до сегодняшнего дня даже не слышал о них. Но вкус каждого… нет – не стал перебивать себе аппетит, который помог с успехом «подмести» со скатерки все, что привез дядька.

Последний такой аппетит обычно приветствовал, но и гонял потом парня усердней обычного. И вот что интересно – никакого отторжения сейчас у боярича это не вызвало. В теле энергия забурлила сама собой. Хотелось не прилечь на раскуроченную кровать, а вскочить, и побегать; может даже на кулачках немного с кем помахаться.

Тут все же «проснулся» несостоявшийся пенсионер Виктор Николаевич Добродеев. Он, кстати, после такого завтрака точно придавил бы на ухо… минут на двести-триста. А что – имеет право, на работу идти не надо. Но здесь вам не там, и Виктор Николаевич опять согласился с насущной необходимостью называть и ощущать себя бояричем Шубиным.

Наконец, завтрак – первый за три дня – был закончен, и Николай, освободив себя из плена четырех ножек от стула, кивнул казаку, сноровисто собравшему жалкие остатки пиршества в ту же суму:

– Зови доктора, дядька Миша. Выписываться будем.

Тот лишь кивнул, определил отощавшую суму на пол, у двери, и вышел. И вернулся так быстро, словно Никита Сергеич все это время стоял там, за дверью.

– А если и стоял, – усмехнулся парень, тоже утвердившийся во весь свой немалый рост, – что он мог услышать? Как я пирогами чавкал? Или отваром прихлебывал? Да полно! К чему такие подозрения? Или есть повод?

Повод, как оказалось, был. Не совсем тот, о котором размышлял боярич, но тоже вполне весомый. Подойдя к парню, который стоял посреди комнаты точно в том виде, в каком совершил ночную вылазку из палаты, он коснулся пальцем груди пациента. Для чего ему пришлось поднять руку как раз на уровень своих глаз. Которым – как показалось Николаю по несколько ошарашенному лицу эскулапа – сам не поверил. Потом доктор приложил к груди уже всю ладонь; ну точно, как сам Николай ночью к другой, гораздо волосатей. Но молнией не шарахнул. Напротив – от его ладони в грудь потекло что-то теплое, успокаивающее. Что-то незримое, бодрым ручейком втекающее в магический источник боярича. Последний с трудом удержался, чтобы не нырнуть опять сознанием внутрь себя, да посмотреть на то, как ядрышко с молниями реагируют на чужую магию.

– Это ведь точно магия? – задал себе вопрос Николай, и ответил, – конечно. Никита Сергеич известный целитель. Его и сам князь Владимирский, Александр Сергеевич Столетов, на службу ко двору приглашал. Не согласился.

Боярич как-то даже разговор подслушал – бабки в селе вечерком сплетничали – что доктора при монастыре Боголюбовском похоронят. Несмотря на то, что тот женский. Когда помрет, конечно. А еще – святым объявят. Хотя на вид обычный дядька. И от платы два года назад, которую ему в конверте отец в ладошку сунул, не отказался.

Сейчас же Николай постарался улыбнуться как можно беззаботней, и спросил:

– Ну что, доктор? Здоров? Готов к службе?

– Школу закончите поначалу, Николай Ильич, – чуть нахмурился эскулап, – да поприличней. Родных своих… к-х-м… земляков, значит, порадуйте. А что касается здоровья, то правы вы – здоровее я давно не видел. Что и удивительно.

– Что же тут удивительного? – вполне натурально изумился парень, – полежал, отдохнул, сил вашими усилиями да молитвами набрался. Что еще? Батюшка вот…

Он опять-таки непритворно потупился.

– Да-да, – зачастил словами доктор, – примите, Николай Ильич, соболезнования. Царствие небесное батюшке вашему. Доброй души и сердца человек был. Больнице нашей не раз помогал.

– Я это, – боярич чуть растерянно оглянулся на разрушенную кровать, – возмещу, не сомневайтесь.

– Да бог с ней, с кроватью, – махнул рукой доктор, – не велика ценность. А вот насчет здоровья… Вот тут (он опять коснулся рукой груди) ожог был глубокий. Говорят – крест святой расплавился, когда вы там… ну, на похоронах…

Боярич прижал подбородок к груди так, чтобы охватить взглядом как можно больше пространства; ничего на коже не обнаружил и пожал плечами.

– Не ищите, Николай Ильич, – доктор сделал рукой едва приметное движение; словно махнуть хотел, но передумал, – нет никакого следа. Кожа чистая, как у младенца. Даже волосяной покров… м-м-м… не поврежден. Что и удивительно.

Доктор потупился, и Николай, словно по наитию, спросил:

– Что-то еще, Никита Сергеич? Ну, не томите, говорите.

А целитель теперь резко махнул рукой. Словно говорил: «А, была не была!».

– Событие это, Николай Ильич… ну, с крестом святым… никак мимо Церкви пройти не могло. Приходили тут, целой процессией. Сам настоятель Успенского собора соизволил.

– И что? – поторопил его боярич, внутренне холодея.

– Водой освященной покропили: молитвы целую ночь читали, – гордо, словно сам отстоял всенощную, – продолжил доктор, – сказали, что отмолили вас Николай Ильич. Между собой же говорили, что отметил вас Господь Бог. С тем и ушли.