Беги!

Блеск. План – огонь.

– Пошли! – Виталий отпустил мою руку и дал отмашку. Первым снялся с места и тяжело затопал по ночному холодному асфальту.

Мы с Леной побежали одновременно. Шагов десять держались за руки, потом расцепились. С богом…

Я надел наушники. Всё-таки не по себе было бежать в этой мертвенной тишине, по скудно освещённому пятаку, тонущему во тьме.

Вошёл в ритм. Этот сложный, но неизменный ритм, возникающий где-то на стыке между сердцем, дыханием, движениями рук и ног, музыкой в наушниках. Я всегда слушал музыку альбомами, от и до. Начало, середина и конец. Композиция. Замысел. Прожить маленькую жизнь на бегу, вместе с людьми, которые однажды решили что-то сказать миру.

Лена в свой плейлист надёргивала с миру по нотке. Какие-то электронные миксы, рэп, попса, чуть ли не «Фабрика звёзд». И вечно переключала треки на ходу. Но сегодня она была без смартфона. То ли не купила новый, взамен разбитого, то ли просто с собой не взяла.

Первые кругов пять я то и дело нервно оглядывался. Казалось, к дорожке приближаются какие-то тени. Казалось, посреди поля пляшет чёрт. Но всё было спокойно, и я расслабился.

Ночной бег ощущался по-особенному, и я старательно впитывал эти ощущения. Эту прохладу, эту темноту, и этот жидкий свет фонарей. Хотелось закрыть глаза, но надо было входить в повороты. А если бы можно было просто бежать и бежать, по прямой… Я бы зажмурился. Не нужны мне меняющиеся пейзажи. По гроб жизни хватит того, что внутри меня. Главное – беги, беги, не останавливайся, что бы ни случилось! И, может быть, однажды, где-то в глубине твоей души этот круг станет прямой.

Сначала поднялся ветер. Я не обращал на него внимания, пока он не сделался ледяным. Поднял голову, увидел яркую луну. А когда опустил взгляд, сверху на меня обрушился ушат ледяной воды. Я шарахнулся в сторону, но оказалось, что это – дождь.

Снова поднял голову и не увидел ничего из-за плотных туч, заслонивших небо. Началось… Что-то – началось. От холода и страха, поднимающегося из глубин души, по коже поползли мурашки. Сердце заколотилось, пульс ускорился. Я побежал быстрее. Если уж всё равно сердце колотится так дико, то хоть скорость держать соответствующую!

– Беги! – Голос Виталия угодил в паузу между песнями. – Не стой, беги!

Я бежал. Лена, замешкавшаяся было, тоже бежала. Я догнал её, пока ещё мог видеть силуэт за струями дождя. А Виталий исчез, мы не могли его различить. Могли только бежать рука об руку, угадывая повороты, угадывая свои круги и стараясь не выходить за их границу.

Я сбросил наушники на шею. Стало не до музыки. Ветер хлестал, дождь – колотил. В кроссовках хлюпало.

– … мать! – донёсся до меня рык Лены.

– Массажный душ! – крикнул я в ответ.

Она, кажется, меня послала. Я уже ничего не слышал и ничего почти не видел – настолько усилился дождь. Вело меня какое-то шестое чувство, не иначе. Где-то под водой угадывался асфальт. Иногда, во вспышке молнии, глаз успевал выхватить фонарь, футбольные ворота. Приметы, позволявшие убедиться, что мы всё ещё на верном пути.

И казалось, что в шуме дождя, в рёве ветра я слышу безумный хохот той твари, что по какой-то непонятной причине облюбовала себе это место.

К дождю добавился град. Острые льдинки секли лицо. Несколько крупных, с голубиное яйцо, ударили в голову, в плечи. А ведь кусок побольше может и убить… Не свалить ли отсюда, пока не поздно, а?

Но только я об этом подумал, как дождь обернулся мокрым снегом. Началась метель.

Я глазам не мог поверить, но действительно: в середине июня шёл снег. Выл ветер. Грохотал гром и сверкала молния. После очередной вспышки погасли фонари.

– Беги! – где-то совсем рядом пророкотал Виталий. – Беги!

Как он сам ещё умудрялся бежать, в этом адском безумии? Несгибаемый мужик просто! Такой и помрёт – не остановится. Эта мысль придала мне сил.

Движение уже не грело. Насквозь промокшая под дождём одежда ледяной коркой прилегала к телу. Зубы стучали. Волосы застыли, уши болели. Уши! Наушники должны хоть чуть-чуть помочь…

А рядом бежала Лена. Стервозина с острым языком и такими нежными на вид ушами. Эх, блин! Ладно, хрен с ним, буду благородным рыцарем!

Я выдернул шнур из наушников, снял их с шеи и сунул влево, кажется, угодив Лене по плечу. Она схватила их, что-то крикнула.

– Уши! – проорал я.

В рот забился снег.

Через минуту нам уже приходилось проделывать путь через сугробы, и всё же мы не сдавались. В глазах темнело. Исчез даже страх, осталась какая-то тупая обречённость. И время от времени раздающийся посреди воя ветра крик Виталия:

– Беги! Беги!! Беги!!!

Не то нам кричал, не то сам себя подбадривал.

– Ляг поспи! – пробился сквозь вьюгу визг чёрта. – Согреешься! Вьюга песенку споёт, да по яйцам у**ёт! Яйца треснут от мороза, из х*я торчит заноза!

Нёс эту чушь и хохотал, взвизгивая. Но в его визжании мне чудился испуг.

Виски сдавило, на веках повисли маленькие сосульки. Уши я уже перестал чувствовать. Руки, горло, лицо – тоже. И ноги. Самое хреновое – что ног я тоже не чувствовал совершенно. А значит, когда они откажут, я об этом узнаю последним… Ну вот, я уже мыслей собственных не чувствую. Кажется, они умирают. Все, кроме одной. Одной, которая бьётся, будто ещё одно сердце: «Беги! Беги!! Беги!!!».

Вьюга оборвалась вдруг, как будто кто-то кнопочку нажал. Я моргнул, и в следующий миг нога, хлюпнув, опустилась на сухой асфальт.

Горели фонари. Таяли сосульки на ресницах.

– Стой! – крикнул я и сам не узнал своего хриплого голоса.

Ни следа снега, ни следа воды. Только в нас, на нас это всё осталось.

Я остановился, тяжело дыша. Лена – та просто упала на колени, уперлась в асфальт ладонями и застонала. Наушники были на ней. Додумалась-таки, умница.

– Сожрал, сучёнок? – проорал Виталий с противоположного конца стадиона. – Накося, выкуси!

Он с диким хохотом показывал два средних пальца куда-то в пустоту над нашими головами.

Я сел рядом с Леной, стуча зубами. Расстегнул, скинул насквозь мокрую олимпийку.

– Ид-д-д-ди с-с-сюда!

Лена прижалась ко мне. Вряд ли в этом было что-то романтическое, хотя таких крепких объятий я ни с одной девушкой не переживал. Мы просто пытались согреться и не умереть.

– Уши, – всхлипнула она.

Уши? Это она-то жаловаться будет? Я даже слышу её с трудом! Мне, наверное, теперь неделю на прогреваниях и «Отипаксе» жить. Уши – это у меня хроническое, с детства.

– Наушники примё-о-о-орзли!

Я заржал. Ничего не мог с собой поделать. А когда успокоился, сказал:

– Ничего, сейчас оттают.

– Мы вернёмся! – орал Виталий, потрясая кулаком. – Слышишь, мразь? Вернёмся! Не запугаешь!

– С тебя кроссовки новые! – крикнул я. – Сломал – плати, мудак!