Скобелев

– Знаете ли, куда вы теперь идете…

Солдаты стали мяться…

– В Барабан, ваше-ство!

– Ну все равно, Парапан или Барабан… А зачем?

– Турку бить!..

– Турка бить всегда следует… Как твоя фамилия?

– Егоров, ваше-ство!

– Видно, что удалой… Скоро георгиевским кавалером будешь… А только мы теперь вовсе не турку бить идем… Нам, брат, нужно другое дело обработать… Скоро мы на ту сторону Дуная перебросимся, поняли?..

– Поняли, ваше-ство!

– Ну, то-то… Сидеть-то у молдаван надоело… Все на одном месте… Здесь без галагана [Мелкая румынская монета] никуда не пустят… Да и работы солдату мало…

– Это точно…

– Ну вот… Мы воевать пришли, а неприятель на той стороне, он к нам не придет – ему у себя чудесно, нам нужно его выбить оттуда… Выбьем ведь, орлы?..

– Рады стараться!.. – повеселели солдаты.

– А чтобы выбить, нам нужно перейти через Дунай… Тут-то нам и достанется… Станем мы перебираться туда – турок-то ведь тоже не дурак, он на наши плоты да лодки мониторы свои пустит. Видели вы, какие мониторы, вон, что пыхтят у берега…

– Видели, ваше-ство!

– Они нас и перетопят… Ну, а мы хитрее турка… Мы в воду такие мины погрузим, что ему сквозь них и не проплыть, только он на них наткнется, тут его и взорвет. Мы-то у него перед носом и перейдем реку…

– Рады стараться!.. – сами уже отозвались солдаты, понявшие в чем дело.

– Это совсем не такой, как другие! – толковали потом они между собой. – Этот умный… Понятный!.. – Так на первых порах имя «понятного» генерала и осталось за Скобелевым.

Парапан, деревня по прямому направлению от Журжева в пятнадцати, а по дороге – в двадцати верстах. Сады его сползают почти к самому берегу, на возвышении стоит отдельно большой помещичий дом, который на 7 июня был занят штабом Скобелева. Ночь была ясная, теплая, такая, какие знает только благословенный юг с его мечтательным сумраком, с волнами благоуханий, льющихся по ветру, с задумчивым шелестом деревьев и словно теплящимися страстными звездами. Луна светила ярко-ярко, обливая трепетным сиянием раины садов, расстилая по неподвижному Дунаю точно серебряные сети… Именно казалось, что это не блеск месяца зыблется на его водах, – а всплыли наверх и мерещатся влюбленному взгляду северянина серебряные сети какого-то сказочного рыболова… Едва-едва слышный, сонно бился прибой в отмелях… У противоположного берега чудилось словно заколдованное царство, заповедное, недоступное… Среди поэтического молчания этой ночи едва-едва слышались весла восьми лодок, в которых перебирались к острову Мечику, накануне исследованному Скобелевым, пятьдесят человек стрелков и тридцать уральцев…

– Увидят их турки… – волновался генерал, когда среди лунного блеска показались на ярком зеркале Дуная черные с черными силуэтами гребцов и солдат лодки, вырезанные точно из агата… Но там, в этом заколдованном царстве «того» берега было все тихо и вполголоса раздававшаяся команда замирала в теплом воздухе южной ночи…

Остров был залит водой… Генерал приказал закрепить лодки за стволы каштанов. Солдаты и казаки, сняв сапоги, засели на деревья и будто водяные птицы сбились на немногие сухие клочки земли и на болотины, только что освободившиеся от разлива. Все это – в полном молчании… Даже участвовавшие слышали только шорох ветвей да шелест раздвигаемой листвы. С нашего берега остров казался совсем безлюдным. От Молодежоса двинулось перед тем восемь паровых шлюпок, из них две миноноски… На пути всюду им встречались мели, и вместо двух шлюпки явились сюда только к четырем часам, когда уже рассвело. Турецкий берег был залит так называемым «тыльным» светом солнца, так что Скобелев только с трудом и то в туманных очерках мог различать, что у них делается. Все дрожало там от этого блеска, контуры изменялись, расплывались, точно какая-то яркая дымка висела над этим красивым и зеленеющим гребнем…

– Ну сейчас начнется! – обернулся Скобелев к своим.

– Что начнется?

– Наших заметили!..

Потом оказалось, что зоркий глаз генерала действительно отличил на том берегу прискакавший туда турецкий отряд.

– Вот и пифпафочка!.. – улыбнулся Скобелев, когда те открыли огонь по лодкам, уже начавшим погружать торпеды.

– …Молодцы! – восхищался Михаил Дмитриевич… – Ишь, у самого берега работают… У меня всегда к морякам сердце лежало.

Действительно, наши катера заработали под носом у турок… Послышался сухой треск беглого ружейного огня с берега, все усиливавшийся и усиливавшийся. Можно было бояться больших потерь.

– Пора и нам!.. – И не ожидая приказания отца, молодой Скобелев, официально только начальник его штаба, а, в сущности, командир всего отряда, приказал береговой батарее тяжелых орудий открыть огонь по этому, состоявшему из двухсот человек скопищу. Расстояние оказывалось очень велико, но первый выстрел был случайно удачен, гранату разорвало в кучке турок, которые рассыпались во все стороны.

Только через час явился турецкий военный вестовой пароход. Его тоже приветствовали выстрелами. Ответные снаряды не долетали до нас. Первый упал за версту до нашего берега, а второй разорвался у самого дула выпустившего его орудия… После одного из таких выстрелов пароход, очевидно, получил повреждение и стал отступать… Раз он было приостановился, но два паровых катера, служившие для обороны и вооруженные минами, направились на него… Выждав их на двести сажен, громадное пароходище это постыдно повернуло назад и поспешно ударилось в бегство. Вдали в это время наши заметили скрывавшийся до тех пор монитор. Он уже открыл огонь… Тогда начальник шлюпки Наследника Цесаревича «Шутка» подошел к заведывавшему заграждением Новикову, которого все моряки дунайской нашей флотилии называли «дедушкой». Этого Новикова душевно любил и высоко ценил Скобелев. Впрочем, и вся армия уже в Плоэштах знала «дедушку».

– Прикажете идти в атаку?

Новиков послал поцелуй вместо приказания.

– Кусните-ка его! – крикнул в свою очередь Скобелев… – Маленькая собачка, а зубы вострые!.. За хвост его!

Я не стану описывать здесь эту замечательную атаку маленькой шлюпки, этой собачки с острыми зубами, по меткому выражению генерала. Бою при Парапане отведено несколько страниц моего «Года войны» (III-й том, стр. 79–91). Дело в том, что когда «раненая» «Шутка» со своим раненым командиром отступала от монитора, то сей последний в паническом страхе улепетывал от нее… Только в три часа пополудни он опять стал подбираться к месту заграждений. В это же время на берегу показались дымки скрытно стоящих турецких полевых орудий, только что подвезенных сюда с ближайших рущукских батарей… Но монитор оказался очень благоразумным. Скобелев встретил его огнем из наших орудий, и тот поспешил поскорей опять уйти из сферы огня. Зато турецкие стрелки, засевшие в кустах, стали было выбивать наших довольно метким огнем. Таким образом они повредили три минные барки…

– Возьмут, пожалуй!

И Скобелев, долго не думая, верхом бросился вплавь через Дунай.

Скоро его догнали лодки, посланные с берега, и вместе с капитаном Сахаровым-офицером генерального штаба Скобелев, пересев в них, подплыл прямо под огонь турок. В виду неприятельских стрелков они выхватили два баркаса с минами, причем один, разбитый артиллерийскими снарядами, перетащили через косу под градом пуль и то и дело рвавшихся около гранат. Какой-то солдат стал было кувыркаться, кланяясь первой пролетевшей пуле.

– Знакомую встретил?.. Ну, поклонись ей еще раз на прощанье… Больше, брат, с ней не увидишься… Срам перед турецкой пулей голову клонить!.. Вот как надо стоять под огнем, видишь!

И пока другие тащили лодки, Скобелев стоял в самом опасном месте, куда больше всего был направлен огонь с неприятельского берега… Пули у самых ног его впивались в землю, другие около головы сбивали ветви с листьев – он и не двигался.

– Зачем вы это? – спросили у него.

– Нужно было спасать лодки… Солдаты спешили бы слишком и ничего бы не сделали. Ну, а тут видят, генерал стоит впереди. Позади-то им и работать легче… Не так страшно. Чего-де им бояться, если я не боюсь – везде пример нужен.

– Ну, убило бы?.. И в каком пустом деле… – Я не привык делить дела на пустые и не пустые. Всякое, за которое я берусь, – серьезно для меня… А если молодые солдаты заметят, что генералы шкуру берегут, так и они на свою тоже скупиться станут.

Глава 6

Через несколько дней после этого генерал начал делать свои знаменитые опыты, стараясь переплыть Дунай верхом.

– Неужели вы не боитесь? – обратился к нему один новичок военного дела в дипломатическом мундире.

– Видите ли, душенька, вы имеете право быть трусом, солдат может быть трусом, офицеру, ничем не командующему, инстинкты самосохранения извинительны, ну а от ротного командира и выше трусам нет никакого оправдания… Генерал-трус, по-моему, анахронизм, и чем менее такие анахронизмы терпимы – тем лучше. Я не требую, чтобы каждый был безумно храбрым, чтобы он приходил в энтузиазм от ружейного огня. Это – глупо! Мне нужно только, чтобы всякий исполнял свою обязанность в бою.

Представители канцелярского режима в армии и блестящая плеяда парадных гениев я кабинетных мудрецов никак не могли примириться с красивым, полным обаяния мужеством молодого генерала… Когда он стоял под огнем в своем белом кителе, па белом боевом коне, когда он, казалось, вызывал самую смерть, находя величайшее наслаждение в этом постоянном презрении к опасностям, в этом сознании себя человеком, мыслящим, владеющим собой среди ада, в потребительном вихре оргии, которую мы называем войной, когда он сам точно напрашивался на неприятельский огонь – его тогда упрекали в рисовке, в желании щегольнуть своим удальством. Этим господам было невдомек, что гораздо лучше щеголять храбростью, чем громогласно провозглашать, нося военный мундир, фразы вроде: «я удивляюсь мужеству, но не понимаю его», «пускай умирают другие – а я уж покорный слуга», «отвага и глупость идут рука об руку». Гораздо лучше быть примером самоотвержения для солдат и для молодых офицеров, показывать, что генерал, командующий отрядом, как и офицер, которому поручена рота, – должны, прежде всего, забыть о себе самом… Даже красивость этой отваги, если позволено будет так выразиться, умение быть изящным в огне – производит гораздо сильнейшее впечатление на окружающих, чем столь же почтенная, спокойная и простая храбрость, присущая вообще нам, русским. И когда Скобелев, таким образом, появлялся уже в начале прошлой войны под огнем, впереди, всегда веселый, разодетый, вдохновенный, лучезарный, как выразился о нем один из его поклонников, – мокрые курицы клохтали.

– К чему эта рисовка, к чему… Он просто хочет доказать, что недаром получил у «халатников» свои кресты.

В это же самое время наиболее простодушная и наиболее проницательная часть армии (ребенка и солдата – не надуешь) относилась к опальному герою совершенно иначе. Она отдавала ему справедливость и в молодом орленке, только что еще расправлявшем свои сильные крылья, уже угадывала будущего гениального полководца… Я помню, раз мы шли вечером по лагерю близ Журжева. Из одной tent-abri [Военная палатка, открытая с двух сторон] раздавался говор. Вдруг послышалось имя Скобелева.

– Постойте… Это очень интересно узнать, что обо мне говорят солдаты.