Скобелев

– А если бранятся?..

– Тем лучше… Это хороший урок. Вы не думайте. Солдаты очень проницательны при всем своем простодушии… Это такие нелицеприятные и неумолимые судьи!.. Несмотря на то, что этих судей держат в ежовых рукавицах.

– Да и дерут даже!

– Только не у меня! – вспыхнул он. – Я скорее расстреляю солдата, чем высеку его. Нет ничего более унизительного!

А в палатке действительно шел разговор о генералах.

– Нет, брат, Скобелев это настоящий… Он, брат, русской природы. Он что твой кочет красуется.

– Ну, уж и кочет.

– Известно. Храбрее кочета птицы нет. Ты видал, как кочеты дерутся… Они, брат, это ловко… И нарядные же… Кочет, брат, никого не боится. Потому он и красуется… Петух, брат, зорок – он свет сторожит!

– А наш-то? – И при этом солдат назвал своего генерала.

– Наш – дудка.

– Как – дудка?

– А так… Возьми ее кто хошь, дуди с одного конца, а с другого она разговаривать будет… Настоящая дудка. А ен, брат, петух… Петух свет любит, как свет увидит, сейчас и кричит, и всех разбудит…

В другой раз поздно вечером пришлось нам идти по Зимнице.

Опять послышался отрывочный говор, солдаты ссорились с жидом-кабатчиком.

– Вот ты сидишь при всей своей глупости, а мы пойдем да Скобелеву и скажем.

– А и что мене Скобелев?

– Скобелев… Ты думаешь, он спрашиваться станет.

– И чего же он мне сробит?

– Возьмет тебя, да и под расстрел, чтобы ты православных воинов не грабил.

– А плевать я хочу на вашего Скобелева! – разозлился жид.

– Ты – плевать… Ах ты, подлое семя!.. Да ты знаешь, кто Скобелев – то?

И началась баталия… Солдаты от слов перешли к жестам, послышался гвалт избиваемого еврея…

– Нет, брат, мы за Скобелева постоим… Он нас в обиду не даст, а уж и мы его не оставим… Будь спокоен!

И для вящего спокойствия Израиля они уже совсем набросились на него.

Разумеется, М.Д. не похвалил солдат за самоуправство в этом случае, как и потом он с негодованием относился ко всякому самосуду.

Мне поневоле приходится писать отрывочно. Это не биография, а воспоминания; их никак не подведешь под одну систему. Нужно разбрасываться, рассказывать, перескакивать с одного на другое. Говоря об отношении Скобелева к солдатам, нельзя упустить того, с какой настойчивостью он развивал в них чувство собственного достоинства. Он в этом отношении гордился ими – и было действительно, чем гордиться. Я не могу забыть одного случая, когда Скобелев остановил любимого из своих полковых командиров, ударившего солдата.

– Я бы вас просил этого в моем отряде не делать… Теперь я ограничиваюсь строгим выговором – в другой раз должен буду принять иные меры. – Тот было стал оправдываться, сослался на дисциплину, на глупость солдата, на необходимость зуботычин.

– Дисциплина должна быть железной. В этом нет никакого сомнения, но достигается это нравственным авторитетом начальника, а не бойней… Срам, полковник, срам! Солдат должен гордиться тем, что он защищает свою родину, а вы этого защитника, как лакея, бьете!.. Гадко… Нынче и лакеев не бьют… А что касается до глупости, солдата-то вы их плохо знаете… Я очень многим обязан здравому смыслу солдат. Нужно только уметь прислушиваться к ним…

Когда впоследствии Скобелев командовал дивизией, он одного полкового командира, только что назначенного к нему, прямо выгнал за то, что тот в интересах дисциплины стал с первого дня культивировать солдатские зубы.

– Мне таких не надо… Совсем не надо… Отправляйтесь в штаб – писарей бить. У меня боевые полки к этому не привыкли.

И действительно – дух был поднят до такой степени, что когда при переходе от Плевны к Шейнову одного солдата за что-то хотели высечь, тот прямо явился к Скобелеву.

– Чего тебе?

– К вашему превосходительству… Меня полковник * * * хочет высечь.

– Ну?

– Прошу милости – прикажите суду предать.

– За что это тебя?

Тот сказал.

– По суду тебя расстреляют. И наверное расстреляют.

– Все под Богом ходим… И так каждый день под расстрелом бывал… А ежели меня так обидят – так я и сам с собой порешу!.. Прикажите под суд!..

– Вот это солдаты! – радовался потом Скобелев. – Вот это настоящие… То что мне нужно. Смерти не боятся, а боятся позора.

Его корпус и теперь отличается таким духом. В мирное время он умел еще выше поднять в солдате сознание собственного достоинства. Какая трудная задача предстоит новому командиру этого корпуса… И как велика будет его нравственная ответственность, если он не сумеет поддержать того же… Скобелев по долгу и по-товарищески (я нарочно подчеркиваю это слово) разговаривал с солдатами, и едва ли где-нибудь была так сильна власть офицеров, так строга дисциплина, как у него… Это был не из тех генералов, которые любят свои войска, когда те находятся от них на приличном расстоянии и кричат «ура». Напротив, изнеженный, избалованный, брезгливый Скобелев умел жить одной жизнью с солдатом, деля с ним грязь и лишения траншей, и так жить, что солдату это даже нисколько и удивительно не было…

– Видать сейчас, что от земли он! – говорили про него солдаты.

– Как это от земли? – спрашиваю я.

– А так, что дед его землю пахал… Вот и на нем это осталось… Он нас понимать может… А те, которые баре, тем понимать нас нельзя… Те по-нашему и говорить не могут…

А между прочим «попущения» в его отряде никому не было.

Товарищ в антрактах, на биваке, в редкие периоды отдыха – он во время дела являлся суровым и требовательным до крайности. Тут уже ничему не было оправдания… Не было своих, не было и чужих. Или нет, виноват, своим – первая пуля в лоб, самая труднейшая задача, самые тяжкие лишения.

– Кто хочет со мной – будь на все готов…

Удивлялись, что он дружился с каждым офицером. Еще бы. Прапорщик, по-товарищески пивший вино за одним столом с ним, на другой день умирал по его приказанию, подавая первый пример своим солдатам. Дружба Скобелева давала не права, а обязанности. Друг Скобелева должен был следовать во всем его примеру. Там, где постороннего извиняли и миловали, другу не было ни оправдания, ни прощения…

Глава 7

Меня лично Скобелев поражал изумительным избытком жизненности. Я знаю до сих пор только старика С.И. Мальцева – являющего такой же излишек внутренней силы, энергии, инициативы во всем.