Исповедь женщины

– Да. Право мне так совестно. Это похоже на навязчивость и во всяком случае…

– Пожалуйста, не оправдывайтесь. Мне самому случалось по году не иметь никаких известий из России, и я помню, с какой жадностью бросался я не только на свежие, а даже на старые номера. Если вам угодно, я вам пришлю из Милана все, что у меня есть, месяца за три, за четыре.

– Мне неловко стеснять вас. Но я была бы вам очень, очень благодарна.

– Куда прикажете послать?

– Я живу в Монце.

– Давно?

– Меня три года тому назад доктора приговорили к смерти, но я вот, как видите, дышу еще, обманываю их, хотя, верно, теперь уже недолго… И она печально улыбнулась.

– Ну знаете, – заставил и я себя улыбнуться, – господа врачи в этом отношении очень часто ошибаются. Судя по вашему виду…

– Уж об виде-то не говорите. Тут я чувствую, – положила она руку на грудь, почти уже дышать нечем. Не правда ли, как хорошо кругом? – поспешила она переменить разговор. – Посмотрите какая полнота жизни во всем, какое обилие форм, красок. И ведь поставьте вот ту деревушку под наше серое небо, ничего бы не вышло. А тут…

Я невольно засмотрелся. Действительно хорошо было. Белые стены чуть-чуть приподнимались из-за зелени полей, да и то на мгновение, потому что тотчас же их заслоняли большие деревья. Тонкие и высокие колоколенки мелькали по сторонам. Раз даже вырос перед нами величественный готический храм с красивой розеткой и мраморным кружевом, висевшим вниз с галерейки над входом, обставленным тоненькими витыми колонками, разветвлявшимися вверху в изящные своды. Смутно примерещились старинные барельефы, короткая мраморная Мадонна с божественным Младенцем на коленях, и скоро строгий фасад собора отошел назад; взглянув в окно, я уже увидел его торжественный профиль с недостроенной башней. И опять вдали эти голубые с серебряной парчой своих ледников горы, это теплое южное небо, эти изумрудные, напоенные зноем поля.

– Да, здесь хорошо. Что вам за охота была выбрать Монцу?

– Я искала такой город, где была бы и деревня, и все удобства под руками. А вы живете в Милане?

– Да, имею это несчастье.

– Вы, верно, учитесь петь или вы уже артист? – незаметно улыбнулась она, что, разумеется, от меня не ускользнуло.

– Неужели похож? – пришел я в некоторый ужас. – Помилуйте, да что касается пения – такого козла, как меня, и найти невозможно. Нет, я так живу, сначала у меня дело было, а потом я, по русской привычке, застрял, да и корни пустил. Одно могу сказать, надоел мне Милан до такой степени, что я не знаю, куда бы я только от него не бежал. Вот, если Монца понравится, перееду недели на две в Монцу.

– Я прежде часто бывала в Милане, у меня даже был знакомый кружок русских артистов, да тоже наскучили они.

– Как и мне.

– Уж слишком люди, как это говорят нынче, специализировались. Только и разговору, что о ля-бемолях да фа-диезах, тот может взять до, а этот си, а третий в отчаянии, – у него средний регистр стал колебаться. Ах, какие скучные люди! Шляются без толку, меняют профессоров, воображая, что в конце концов найдут такого кудесника, который им в горло все три регистра вложит и из ничего Патти или Мазини сделает. И ведь ничем не интересуются. Жизнь идет мимо, события одно крупнее другого, а они даже и не выходят из очарованного круга ля-бемолей да фа-диезов. Ведь как смешно! Была там одна парочка: моя кузина и влюбленный в нее тенор. И женились бы, говорю им. «Нельзя!» – Это оба в один голос. «Почему? Средства ведь у вас есть?» «Дело не в средствах, – отвечают, – а в том, что я потеряю до-диез, а у нее mi naturale пропадет. Как же это она «Саго поте» в «Риголетто» заканчивать будет? А я как последний дуэт в «Пуританах» выдержу? Ведь там, пожалуй, и ре надо взять».

Я расхохотался.

– И не живут, пока жизнь ключом в жилах бьет. Да, впрочем, и жизнь-то какая, – что в ней?

И прежнее грустное выражение опять вернулось на ее лицо. Она сдвинула брови и на минуту задумалась. Ей было не более двадцати восьми лет, а между тем уже седые волосы пробивались в висках. Очевидно, жизнь не ласкала ее.

«Сесто» мелькнуло мимо; под самым носом у нашей конки проскочил железнодорожный поезд, на минуту окутав нас отвратительным и вонючим дымом, сквозь который мы смутно различили сонные лица изморенных жарой пассажиров, валявшихся на подушках вагонов первого класса.

– А вы так мне и не дали адреса, куда я должен буду послать газеты и журналы.

– Ах, сейчас! У вас есть с собой карандаш? Благодарю вас.

Она написала несколько на своей карточке. Я прочел:

Anna Kropotoff.

Monza, via Beretta, Albergo del Re, 147.

– О, это верно большая гостиница, где вы стоите? Я тоже призадумывался, где мне остановиться.

– Почему вы думаете? – засмеялась она.

Очень странна была ее улыбка. Губы улыбались, а глаза смотрели по-прежнему печально, не меняя своего выражения.

– Как же сто сорок седьмой номер?

– Нет, вы пожалуйста не думайте этого. Гостиница самая крошечная и чисто итальянская. Там всего девять комнат; но они для пущей важности начинаются с номера сто сорок второго. Это из самых дешевых «albergo», какие я только могла найти. Вы знаете, что я плачу? Пять франков за все. Тут и комната, и прислуга, и завтрак, и обед, и даже освещение.

– Послушайте… да это чудесно. Я непременно перееду.

– Если вы хорошо говорите по-итальянски, с вас возьмут то же. Как вы владеете языком?

– Cosi-cosi (так себе).

– Ну если «cosi-cosi», так заплатите шесть. Причем обманувший вас на один франк хозяин сам себя будет считать величайшим разбойником и плутом. Скучно только немножко у нас. Почти никого никогда нет. Правда, недавно стояли итальянские артисты. Даже из знаменитостей.

– Вот тебе и на. Из знаменитостей в таком отеле?

– О, когда не поют, они очень экономны. В чашке кофе себе откажут, а вниз есть завтрак ценой в одну лиру являются в бриллиантах. Это по утрам. На женщинах серьги, брошки, вся ювелирная выставка, на мужчинах – перстни, браслеты. Противно. И притом все они какие-то лакированные. Смотрят на вас так, будто они вас этим осчастливливают. Ну, вот мы и приехали.

Направо и налево тянулись высокие дома Монцы; вдали из-за них едва-едва я видел какие-то дивные купола и колокольни, чудно рисовавшиеся на темном синем небе.

– Так вы не забудьте вашего обещания! – поднялась моя спутница, подавая знак кондуктору остановить конку.

– О, нет! Завтра же вы получите.

– Не знаю, как и благодарить вас. И, не подавая руки, она поклонилась и вышла. Стройная фигура ее еще раз мелькнула вдали, когда «трам» въехал на средневековую узкую улицу и встал. Я вышел, болтая со своими спутниками.

Странное впечатление оставила во мне моя новая знакомая.

«Что за тип?» думал я, вслушиваясь на память в ее печальный голос. Ее манера говорить, мысли, которые она облекала часто в изящную форму, заставляли думать, что на сей раз судьба меня натолкнула на далеко недюжинную личность. Я любовался ее движениями и приемами. Свое, более чем скромное, черное платье она носила с таким достоинством, сама печаль этих черных южных глаз так шла к ней! Рядом с этим – то и дело вскользь мысль о смерти… Точно тоскливая тема, проникавшая всю музыкальную пьесу.

Устала жить, или жизнь разбита?

Когда же было устать? Еще и тридцати лет нет?

Я оставался довольно долго в Монце; ходя по ее улицам и любуясь на остатки далекого прошлого, как вдруг на одном повороте столкнулся с Кропотовой.

– Неожиданность! И очень приятная! – проговорил я.

– Не думаю, – улыбнулась она.

– Почему?