Генрика

Очень жаль Генрику… Жизнь катится к краешку поля, к последней меже – катится в бездну, влекомая Копли Бэнксом. Шарлотта, одну за другой, зажгла две свечи. Она хочет спасти бедолажку Генрику…

Вынула к свету и осмотрела заряженный пистолет. Оружие долго молчит, и умеет слушать, но способно в момент отменить все споры, стереть сомнения, поставить последнюю точку.

Судьба Генрики ставит последнюю точку в судьбе Копли Бэнкса. Завтра, защищая себя, свои книги и дом, Шарлотта, выстрелом из пистолета, убьет Копли Бэнкса. Пусть сама будет тут же убита – но, Генрика… Ей надо жить!

Шарлотта на уровень глаз подняла пистолет, протянула к невидимой цели. Грозная тяжесть была послушна. Что ж, такова судьба: Шарлотте и Бэнксу быть жертвами на алтаре судьбы Генрики.

Небеса тебе делают честь!

– Небеса тебе делают честь! – сказал Джон Шарки. – Клянусь, ты не ожидал, но ты именно тот! Я это понял там, когда ты дерзнул отбить мою женщину; оценил, и не стал тебя убивать.

– Стоила б свечка игры… – отозвался Шарки.

– Ты отважный и дерзкий, но есть недостаток – мало вкушал настоящих побед. Ты не познал своего превосходства. Разве что с женщиной, которую я тебе подарил? Это мало! Я дам тебе больше. Дьявол жмет твою руку, Бэнкс!

С плеском, торжественно, встретились и разошлись бокалы Джона Шарки и Копли Бэнкса.

– Дьявол жмет руку? – уточнил Копли Бэнкс. И, не спеша осушив бокал, без размаха, коротким ударом в голову, оглушил капитана.

Время покаяться, вспомнить, и помолиться

Шарки пришел в себя в орудийном трюме. Бэнкс, обрубив канаты, перекатывал пушку. Грохот колес этой адовой колесницы, привел капитана в чувство. Бэнкс устанавливал жерло в упор, в лицо капитана. Распятый канатами, спиной к орудийному портику, Шарки нелепо сидел на полу.

– Это что? – разлепил он губы.

– Это дьявол пожал мою руку, Шарки!

– Ты дьявольски шутишь?

– А я не шучу!

Черным, громадным зрачком, в глаза заглянула пушка. Ужас был в том, что не признает ничьей власти эта холодная, смертоносная тварь. Плевать ей на всех, и на Шарки! Она служит только тому, в чьей руке факел. А в руках капитана Шарки уже не могло быть факела!

– Как и все, ты ошибся сегодня, Шарки! Гроза не исчезла, и не была шуткой морского дьявола. «Лентяй или трус» – ты обидел ее. Она затаилась, послушала нас, и готова сказать свое слово.

– Ошибся, конечно, Бэнкс… и обидел, возможно. Но, развяжи, я буду просить прощения.

– Прощения просит совесть, а ей не мешают веревки.

– Хорошо. Я проиграл. Развяжи, и отдам тебе половину золота. Половину всего состояния, Бэнкс. Это немало!

– Ты забыл, что однажды спалил половину этого города; и мой дом. Тобою убиты моя жена и две маленьких дочки.

– О боже! Откуда я знал… Возьми всё! Всё, что есть у меня. Никакая семья не потянет на столько золота! Ничего нет дороже золота! Тем более – столько золота!

– Есть. И недавно я это понял.

– Поэтому я оказался здесь?

– Именно так!

– Мы же пираты, Бэнкс! Мы дьяволу служим, оба.

– Тебе он руки не подал бы, Шарки! Ты любишь смотреть в глаза тех, кого убиваешь. Что ты хотел там увидел? В глазах мальчишки, которому подарил надежду? Кто умирает раньше: он, или его надежда? Ты это рассматривал, Шарки? А в глазах женщины, которую я у тебя отбил? Ты прав, я могу быть равным тебе. Даже могу потеснить тебя на твоем королевском троне. Но справедливость не в этом. Я скромен в амбициях, Джон. Я хочу от тебя не много. Просто хочу, чтобы пушка, так же как ты в глаза жертвам – посмотрела в твои глаза! Посмотрела в глаза, как ты – так же близко. Ну, разве я много хочу, а, Шарки?

Дрожь непослушно вкралась через пятки и охватила всё тело Шарки.

– Тебе же невыгодно убивать меня, Бэнкс…

– Убивать нельзя! Но я не достоин любви, потому что ты жив. А я хочу быть любимым, Джон!

– О-о… – дрожь выжимает холодный пот во лбу Шарки. Пот сливается вниз и печет глаза. – Любимым… – щурится Шарки, – а я? А со мной?

– Мне, – присел на корточки и заглянул в глаза Копли Бэнкс, – мне трудно. Мне надо жить, потому что любим. А не могу, потому что не бьется – хлюпает сердце. В нём камень…

– Камень? – дрожь капитана Шарки замерла в холоде понятой мысли, – То есть, я?!

– Конечно, – Бэнкс взял свечу. Зажег и установил ее в горку пороха.

Теперь всё правильно. В глаза Шарки смотрит пушка, а в казенной части ее, на запальной полке, горит свеча.

Пройдет, может быть, около часа и фитиль догорающей свечки, спадет в горку пороха. Это мгновение Шарки увидит во все глаза. Выстрел! Четыре тяжелых ядра, которые Бэнкс закатил в орудийное жерло, полетят в лицо Джона Шарки.

– Зачем так! – кричал Шарки.

– Всё справедливо, Шарки, взаимно. Ты смотрел в их глаза, пусть теперь поглядит в твои глаза пушка. Есть время покаяться, вспомнить всех, и помолиться…

В тяжелых, канатных путах, прогнулось, забилось в истерике тело. Не в силах выкрикнуть имя, взвыл, понимая, что все уже кончено, Шарки.

Бэнкс поднял капитанскую шляпу, скомкал и, не отряхнув, сунул в рот капитана.

– Ты все сказал в этом мире, Джон! – отвернулся, и ушел Копли Бэнкс.

***

Гроза, затаенная в небе вчерашнего дня, прогремела утром, из трюма пиратского корабля. Нагнала, и взметнула на гребень волны шлюпку Бэнкса. Прокатилась в город, шурша освежающим ветром в окна домов.

В небо, на смену Авроре, всходило солнце. Кровавые руки пирата Шарки, покинули мир. Не знает еще о спасении город; начинается новый, совсем другой день – без дьявола на горизонте.

Ты победила, Генрика!

Человеком, который вернул себе право на счастье, переступал порог своего жилища, Бэнкс.

– Я знала, что ты вернешься, Бэнкс. В тысячах мыслей жила одной – вернешься! Ты здесь. Значит, уже навсегда?

– Да. Генрика! Навсегда!

После яркого солнца, в доме взгляд потерял остроту на какое-то время. Бэнкс подбирал хорошие, лучшие в мире слова – пришло время сказать их открыто, в глаза. Но в сердце скользнула тревога, сумерки, которых не ожидал Копли Бэнкс…