Фронтовой дневник (1942–1945)

31 мая 1943 г.

Вчера в 3?м часу дня после небольшого грома внезапно хлынул дождь. Я в это время был в блиндаже майора, который стало заливать, и мне пришлось работать на дожде топором и лопатой, чтобы предотвратить наводнение. В результате насквозь промок и обделал в глину свою выцветшую гимнастерку. Вечером почти до 11 часов на одном из заседаний писал, а потом до утра дежурил. Ночь была темной и ветреной. К утру стало настолько холодно, что у меня замерзли ноги. Я хотел сочинять стихи:

Суровая ночь окопалась на сопках.
Темно, будто тушью весь воздух залит.
Тут днем пролегала в кустарнике тропка.
Теперь разыщи ее. Сердце болит.
Но надо найти. И как дикая кошка…

Пришлось бросить, т. к. всю ночь летали в наш тыл очень низко крупные соединения немецких бомбардировщиков. Караул предложил погасить свет, который пробивался из палатки.

Дежурство было беспокойным. То и дело приходилось бегать к подполковнику и майору. Им женщины приготовили вареники. Когда я заходил, они ужинали и были уже навеселе. В кружках было или вино, или медок. Я тоже с удовольствием бы выпил кружку и попробовал вареников. Но это ко мне не относилось.

Сегодня спал часов до 11, а потом лихорадочно работал. Сделал к 5 часам массу дел. В пять часов обедал, потом Игорь принес газеты, и я стал их читать. А писем все нет. Это меня уже беспокоит.

По неофициальным данным наша армия в 1?й день наступления продвинулась на 16 км, а потом отошла под давлением авиации противника на исходные рубежи. Бои затягиваются.

1 июня 1943 г.

Итак, наступило лето. Еще не было ни одного жаркого дня. Май был дождливым и холодным. Проснулся сегодня рано. Вымыл голову, ноги. В 6:30 провел политинформацию, потом сходил на склад, получил хлеб и табак. Сахар задерживают, ввиду отсутствия. Выдали только по 24 мая. Табаку дали мало. Всего 10 гр. на день в листьях. Надо бросить курить.

Удивляет меня Никитин. Он с первых дней войны мобилизован, но еще не держал в руках оружия и никогда в жизни не стрелял. У него одна пара белья. И он ходит в нем уже месяц, не стирая. Сегодня я поймал у себя в рукаве огромную вошь. Это его.

В 9?м часу дня, как и позавчера, была гроза.

1. «Пока война продолжается, жить только войной – вот наш закон».

2. «Нельзя победить, сражаясь вполовину – победа дается только тогда, когда воюют каждым биением сердца, не щадя ни сил, ни жизни».

    Полковник Круглов.

Евг. Долматовский. Действующая армия[141 - Две с половиной предшествующие страницы вырезаны. На оставшейся части страницы остался приклеенный кусочек газеты со словами, которые были под стихотворением: «Евг. Долматовский. Действующая армия».]

Мне нравятся эти стихи, сочетающие любовь, природу и суровую действительность. Большинство моих стихов носят такой характер.

«Надо, чтобы внуки и дети знали, что в эти годы не умирала любовь и была наградой тому, кто не знал страха смерти, был верен родине и своей любви» (Л. Никулин. «Времена года»).

Я еще никогда не видел такого огромного количества наших самолетов, как вчера вечером.

Уже зашло солнце, когда они возвращались с передовой, поднимаясь эскадрильями из?за горизонта. Их было не меньше пятисот. Они напоминали огромных птиц, орлов, которые стаями поднимались с земли и, распластав свои крылья, летели куда-то вдаль на ночлег.

Сейчас часов 10 утра. 50 немецких бомбардировщиков вынырнули со стороны Новороссийска и обрушили свои бомбы на Крымскую или, может быть, дальше, на передовую.

Я сижу в своей «беседке». Над головой идет воздушный бой. С тяжелым стоном гудят моторы самолетов, проделывающих различные маневры в воздушном океане.

4 июня 1943 г.

Настоящее летнее утро впервые за все время: солнечно, тепло, тихо, светло. Бурно растет зелень после дождей, цветут разнотравные степные цветы.

Сегодня, возвращаясь из склада, куда я ходил за хлебом, нарвал массу самых редкостных цветов, названия которых я не знаю: здесь и совершенно белые, и кремовые, и розовые, и кроваво-красные, и бархатные, и нежно-голубые, как сейчас небо, и синие, как ультрамарин, и лиловые со светлым оттенком, и лиловые, темные, как фиалки, и светло-желтые, и темно-желтые, и какие-то всех возможных цветов и их оттенков и сочетаний: тут и стелющаяся роза, и степная кашка, и маки, и сурепка, и замечательно пахнущий душистый горошек, и масса других, встреченных мною впервые. Они хорошо пахнут степью и напоминают мне детство и родину; еще тогда, работая в поле, я умел понимать цветы и восхищаться ими, впадая в дремотно мечтательное настроение под песни жаворонков.

Вот и сейчас, сидя в своей «беседке», работая, наслаждаюсь полустепной, полулесной природой и слушаю птичий гам и щебет, из которого резко выделяется крик перепела. Глупая песня, которой перепел, очевидно, очень доволен, словно кавказский ишак своим отвратительным игоканьем.

Очарованный степными запахами букета, я говорю об этом своему товарищу Никитину и прошу, чтобы он нарисовал букет и меня за походным «столом». Но Никитин не разделяет моего лирического светлого настроения или, как говорит он, телячьего восторга и рисовать не хочет. Да он, по-моему, и не может. Никитин и по душевному складу, и по своим работам не художник, а маляр, ремесленник, писавший в Кисловодске, где он жил, вывески и занимавшийся рабским и бездушным копированием чужих работ.

Я злюсь, что он бесчувственен, как бревно. Не воспринимает и не понимает природы, живет неряшливо, месяц не меняет белья и завел вшей, что умывается, выпуская воду изо рта, ходит небритым по целой неделе – и я предлагаю ему выбросить после войны кисти и палитру с красками, а заняться покраской крыш.

Он этим совсем не обижен и начинает пространно мечтать о том, что это даст ему хороший заработок, т. к. начнется послевоенное восстановление поврежденных построек и создание новых, и профессия маляров станет дефицитной. Этим он меня еще больше возмущает, и я теряю к нему всякое уважение.

Фронт откатился дальше, и уже не слышно артиллерийской канонады и взрывов бомб. Вчера во фронтовой газете рассказывалось о том, какие пришлось вынести ужасные бои, чтобы овладеть одной стратегически важной высотой, с которой, как на ладони, виден один крупный и важный населенный пункт. (Очевидно, Анапа.)

Люди, приехавшие с передовой, рассказывают, что сейчас все у нас мощнее, чем у немцев. Но людей на его фронте – больше, чем на нашем. И из?за этого часто приходится отвоеванные рубежи сдавать и потом бороться за них вновь.

Это задерживает продвижение наших войск. Наступление, так удачно развивавшееся, остановлено, а в некоторых пунктах наши войска отброшены на исходные рубежи. Сейчас, по всем признакам, положение выправляется, и наши войска, хотя медленно, с большим трудом, но продвигаются вперед. Им приходится выдерживать огромный натиск авиации, танков и артиллерии, а также устойчивость долговременных укреплений «Голубой линии»[142 - Условное наименование укрепленных рубежей обороны немецких войск на Таманском полуострове.], которая создавалась немцами из железобетона в течение девяти месяцев.

«Нельзя победить врага, не научившись ненавидеть его всеми силами души» (И. Сталин).

«Ненавидеть – значит действовать».

«Мы привыкли считать года, а надо мерить жизнь делами. Кто сколько сделал» (В. Полторацкий).

5 июня 1943 г.

Вчера в 3 часа дня опять был дождь, сильный и продолжительный. Как раз было объявлено постановление о выпуске 2?го Военного займа, и мне, как уполномоченному по подписке, пришлось порядочно месить грязь. Я даже упал, зацепившись за пень, и здорово вымазал полу шинели.

К 8 ч. вечера подпиской я охватил 100% своих людей и закончил ее. Подписались на 130% месячного фонда зарплаты, причем 60% внесли наличными, а остальные внесут с июньской зарплаты. Я, получив 10 рублей (теперь я числюсь как линейный надсмотрщик), подписался на 50, причем сорок внес наличными.

Сегодня 63 немецких самолета бомбили железную дорогу и станцию Абинская.

Сейчас 11:30 ночи. Недавно я отправил донесение об окончании подписки на заем по части. Подписались на 189,9% против фонда зарплаты. Внесли наличными 61,1%. Комсостав на 144%. Бойцы на 397%. Некоторые подписывались при зарплате в 10 руб. на 225–200 руб. и вносили их сразу, так что я, переведя на 500% свою зарплату, оказался в разряде отстающих, ибо многие подписались на 2250% и 2000% и сразу их внесли. Но у меня таких денег нет. Я отдал все что мог, даже не оставил на членские взносы.

6 июня 1943 г.

Проснулся в 5:45. Пасмурное утро. Уже пролетели наши самолеты на бомбежку (ночью бомбили немцы). Принес воды, вымыл котелки, провел политинформацию.

Снилась Т. А. [Тамара Андреевна]. Будто я видел, что в каком-то большом доме на одной из кроватей спали Лида и Т. Я дежурил. Потом некоторое время лежал с Т. Она была в одной комбинации, и мы с нею разговаривали. Лида почему-то оказалась на другой кровати. Был рассвет. Мы с Т. пошли возле какой-то реки, мирно разговаривая. Встретились знакомые мне ребята и сказали, что у мельницы один из моих двоюродных братьев ранил другого моего двоюродного брата. Я как дежурный пошел туда, оставив Т. Шел я над водой по каким-то кладкам у водяной мельницы, которая не работала. Я нашел раненого. Это был не мой брат, но какой-то знакомый молодой парень. У него был проломлен и открыт наполовину череп. Мозги вывалились. Я принялся водой промывать рану. Набрали чистой воды у шлюза и плеснули ему в череп. Все оттуда вылилось. Череп стал пустым. Крови совершенно не было. Странно, что этот раненый разговаривал. Я приказал вызвать карету скорой помощи. Пошли вызывать, а раненого понесли. После этого я вновь встретился с Т., которая меня ждала, и мы вновь стали деловито разговаривать.

Сегодня получил запоздавшие 2 письма от Тамары[143 - Речь идет о Т. М. Дюжевой.], из дому от 30 марта и из Пашковской от 29 апреля. Первое в письме Кочубинской с 8 штемпелями. Оба письма где-то блуждали. Письма навели меня на грустные размышления. Вот цитаты:

«Юрий учится, балуется, рвет одежду неимоверно. Каждый день приходит или с разорванными штанами, или рубашкой, или шапкой. По русскому устно у него посредственно. Так все это надоело, что у меня скоро лопнет терпение» (30 марта).

Юра не имеет достаточного присмотра и контроля над собой и является обузой для Тамары. Это очень плохо для всех нас и хуже всего для Юры.

Кочубинская пишет: «Только вчера возвратилась из родных мест и нашла 2 ваших письма. Не беспокойтесь, в Ейске все в порядке. Видела вашу жену. Она прекрасно выглядит. Такая пухленькая, что просто прелесть. Ейск ничем не изменился, если не считать того, что чуточку опустел и погрязнел».

Из письма Тамары от 28–29 апреля 1943 г., написанного под влиянием известия о гибели брата Пети, которому фашистская пуля попала прямо в лоб и он не смог произнести ни одного слова:

Я столько передумала и решила, что если ты мне что-либо посоветуешь в отношении Юры, то уйду в армию. … Меня останавливает только Юрий, которого некуда определить, но мне все надоело. У родных я также узнала, что денег ты посылать не сможешь мне, а сама я не смогу обеспечить всем необходимым себя и Юрия. … Прошу тебя, не пиши никаким бабам в Ейск.