Черный Карлик. Легенда о Монтрозе (сборник)

– Я согласен, – сказал Монтроз после минутного размышления, – что их отношение к вам доказывает искреннюю преданность; но можно ли поручиться, что эта фамильная вражда не возгорится как-нибудь внезапно? – Он замолчал, а потом вдруг прибавил: – Однако, майор, я позабываю, что сам-то поужинал, а вы в это время путешествовали при лунном свете.

Он позвал слуг и приказал принести вина и чего-нибудь закусить. Майор Дальгетти, с аппетитом выздоравливающего, воротившегося с пустынной стоянки в горах, не заставил себя долго потчевать, а накинулся на предложенные яства с такой жадностью и начал их уничтожать с таким проворством, что маркиз, налив себе кубок вина и выпив за его здоровье, заметил:

– Как ни плоха у нас в лагере провизия, майор Дальгетти, боюсь, что вам доставалась еще худшая во время ваших странствий по Аргайлширу?

– В этом и побожиться не грех, ваше превосходительство, – отвечал майор, набив себе полный рот, – до сих пор еще чую вкус черствого хлеба и мутной воды, которыми угощали меня в замке у Аргайла, а что до того, чем кормили меня Сыновья Тумана, должен сказать, что, как они, бедняги, ни старались достать что-нибудь получше, мне как-то не шел впрок их корм; бывало, как надену свой панцирь, – а я, ради удобства, вынужден был с ним расстаться в дороге, – так я в нем и катаюсь из стороны в сторону, словно высохший орех в прошлогодней скорлупе.

– Ну вот, теперь наверстаете потерянное, питайтесь хорошенько, майор Дальгетти!

– Поистине, – отвечал воин, – это едва ли возможно будет сделать, иначе как если тотчас же получу наградные вместе с жалованьем, потому что, поверьте, ваше превосходительство, я теперь потерял сорок два фунта весу, а нагулял я их именно в Голландии, в ту пору, как нам аккуратно платили жалованье…

– В таком случае, – сказал Монтроз, – вы как раз достигли теперь того веса, чтобы легче переносить поход. Что до жалованья, майор, лишь бы нам победить… понимаете – победить… тогда ваши желания и вообще все наши желания будут исполнены. А пока выпейте еще стаканчик!

– За здоровье вашего превосходительства! – молвил майор, наполняя кубок до самых краев в знак своего усердия. – Дай Бог одержать победы над всеми нашими врагами, а пуще всего одолеть Аргайла! Я еще надеюсь и сам потеребить его за бороду; один раз уже имел счастье вырвать порядочный клок…

– Правда, правда, – сказал Монтроз. – Но, возвращаясь к этим Детям Тумана… Вы понимаете, Дальгетти, что как их присутствие в нашем лагере, так и услуга, которую мы от них ожидаем, должны оставаться под секретом между вами и мной?

Как и ожидал Монтроз, этот знак доверия со стороны генерала доставил майору величайшее удовольствие: он приложил палец к носу и закивал с хитрым видом.

– Много ли их там, товарищей Ранальда? – спросил Монтроз.

– Насколько мне известно, их осталось всего от восьми до десяти мужчин, – отвечал Дальгетти, – а еще есть женщины и дети.

– Где они теперь? – спросил Монтроз.

– В лощине, мили за три отсюда, – отвечал воин, – ждут приказаний вашего превосходительства. Я счел неудобным приводить их в лагерь, не получив на то соизволения вашего превосходительства.

– И хорошо сделали, – сказал Монтроз, – им всего лучше там и оставаться или поискать себе убежище подальше. Я пошлю им денег, хотя у меня самого их теперь маловато.

– Да и не нужно совсем, ваше превосходительство, – сказал майор, – стоить им намекнуть, что Мак-Олеи пойдут в ту сторону, так мои приятели мигом повернут оглобли и выберут себе другую дорогу.

– С нашей стороны это будет уж слишком нелюбезно, – молвил маркиз, – лучше послать им все-таки немного денег, пускай купят хоть коров для прокормления женщин и детей.

– Они умеют добывать себе скот и без денег, – сказал майор, – а впрочем, как угодно вашему превосходительству.

– Скажите этому Ранальду Мак-Ифу, – сказал Монтроз, – чтобы выбрал из своих людей одного или двух надежных, на которых сам он может положиться, и притом способных сохранить и свою и нашу тайну. Вот они и будут нам проводниками, под руководством своего вождя в качестве главного лазутчика. Пусть завтра на рассвете они все явятся в мою палатку, и, если возможно, позаботьтесь, чтобы они и сами не угадали моих намерений, и друг другу здесь ничего не сообщали по секрету… У этого старика есть дети?

– Все перебиты и перевешаны, – отвечал майор, – а было их, должно быть, штук двенадцать… Остался у него, впрочем, один внук, мальчик смышленый, бойкий и, я заметил, всегда носит камешек за пазухой, чтобы швырнуть во что попадется. Это значит, как Давид, у которого тоже была привычка бросаться гальками, поднятыми со дна ручья; может быть, и этот также будет со временем воин хоть куда.

– Вот этого мальчика, майор Дальгетти, желаю я взять в услужение при моей особе, – сказал маркиз. – Полагаю, что у него достанет смышлености на то, чтобы скрыть свое имя?

– Об этом вашему превосходительству нечего заботиться, – отвечал Дальгетти, – у этих хайлендерских пострелят столько догадки, что чуть только из яйца вылупится, так и…

– Хорошо, – перебил его Монтроз, – значит, этот мальчик и будет у меня заложником благонадежности старика, и, если старик хорошо выполнит свое дело, я и мальчика награжу. Теперь, майор Дальгетти, я отпущу вас на ночь. Завтра поутру вы мне приведете этого Мак-Ифа и представите, а имя и звание пусть он сам себе выбирает. По свойству своей профессии он, вероятно, мастер на всякие переодевания; а если нет, то мы примем в свою игру Джона Мойдарта и расскажем ему, в чем дело: он человек разумный, практический, толковый и наверное позволит этому старику на некоторое время нарядиться в одежду его клана. Что до вас, майор, пусть мой камердинер служит вам сегодня квартирмейстером.

Майор Дальгетти с радостью откланялся маркизу, восхищенный и тем, как его приняли, и вообще манерами и обхождением своего нового главнокомандующего, который, как он пространно объяснял Ранальду Мак-Ифу, во многих отношениях напомнил ему особу бессмертного Густава Адольфа, Северного Льва и оплот протестантской церкви.

Глава XVII

Он в боевом порядке выступал,
И трепетно народ ему внимал…
А впереди их ждал суровый голод,
Труды, борьба, лишенья, зимний холод…
Но для него, казалось, нет преград!

    Джонсон. «Тщета человеческих желаний»[112 - «Тщета человеческих желаний» – поэма Сэмюела Джонсона, опубликованная в 1749 г., стихотворное подражание римскому сатирику Ювеналу.]

На рассвете Монтроз позвал к себе в шалаш старого Мак-Ифа и долго и подробно расспрашивал его о средствах проникнуть в графство Аргайл. Ответы его он записывал для сличения с тем, что будут говорить двое других Сыновей Тумана, которых старик сам рекомендовал маркизу как самых опытных и надежных. Оказалось, что все трое давали тождественные показания. Однако для большей верности в таком важном вопросе, требовавшем всевозможных предосторожностей, маркиз сравнил их еще с теми сведениями, которые удалось ему собрать от различных вождей, живших поблизости от мест, куда намеревался он вторгнуться, и, убедившись, что и эти показания вполне сходны с первыми, решился действовать на основании их с полной уверенностью.

Только в одном пункте Монтроз изменил своему первоначальному решению. Ему показалось неловко брать в услужение и приближать к своей особе мальчика Кеннета, – если бы, паче чаяния, как-нибудь открылась тайна его происхождения, это могло бы оскорбить целые кланы, питавшие феодальную ненависть к этому проклятому роду; поэтому маркиз счел за лучшее попросить майора принять мальчика к себе в услужение. Так как эта просьба сопровождалась щедрым подношением, под тем предлогом, что Кеннета необходимо прилично одеть и обуть, такое распоряжение для всех было приятно.

Приближалось время завтрака, когда майор Дальгетти, отпущенный Монтрозом, пошел разыскивать своих старых знакомых, лорда Ментейта и братьев Мак-Олей; ему хотелось поскорее рассказать о своих приключениях и узнать от них все подробности кампании. Можно себе представить, как радушно его приняли люди, которые успели соскучиться однообразием лагерной жизни и рады были всякой перемене, каждому новому лицу, лишь бы немного развлечься. Один Аллен Мак-Олей как-то съежился и попятился от возобновления знакомства; когда же брат его спросил о причине, Аллен не мог объяснить своего отвращения ничем, кроме того, что ему противно протянуть руку человеку, так недавно бывшему в обществе Аргайла и других вражеских лиц. Майор Дальгетти даже немного встревожился тем верным инстинктом, который как будто подсказал Аллену, с кем именно он водился за последнее время. Однако он вскоре мог успокоиться на этот счет, убедившись, что ясновидение Аллена не всегда бывает безошибочно.

Так как Ранальд Мак-Иф поступил в распоряжение майора Дальгетти и под особое его покровительство, необходимо было представить старика всем лицам, с которыми майор собирался всего чаще видеться. Между тем Ранальд переоделся, заменив тартан своего клана одеждой, свойственной обитателям дальних шотландских островов: она состояла из длинной куртки, с килтом (юбкой) и рукавами из того же материала, зашнурованной спереди сверху донизу. Фасон этого одеяния напоминает так называемый полонез, в который и до сих пор одевают в Шотландии детей низших классов. Полосы клетчатой материи, обернутой вокруг ног вместо чулок, и такая же клетчатая шапка на голове дополняли этот костюм, который старики прошлого столетия еще видали на воинах, уроженцах дальних островов, принимавших участие в экспедиции графа Мара[113 - Граф Map – один из главарей якобитского восстания 1715 г., направленного против новой Ганноверской династии и ставившего своей целью возвращение в Англию Стюартов. Сын изгнанного в 1688 г. Иакова II, называемый роялистами Иаковом III, в январе 1716 г. короновался в Сконе как шотландский король Иаков VIII, но вскоре потерпел поражение и бежал на материк.] в 1715 году.

Майор Дальгетти, искоса поглядывая на Аллена Мак-Олея, представил обществу Ранальда Мак-Ифа под вымышленным именем Ранальда Мак-Гиллихрона, из Бенбекулы, с которым он вместе бежал из тюрьмы Аргайла. Майор рекомендовал старика в качестве весьма искусного арфиста и певца, а также одаренного замечательным даром предвидения. Излагая эту рекомендацию, майор запинался, путался, что было так не похоже на обычную его самоуверенную болтовню, что могло бы возбудить подозрительность Аллена Мак-Олея, если бы внимание его не было устремлено в другую сторону: Аллен глаз не спускал с Ранальда и пристально изучал его черты. Этот пристальный взгляд настолько смущал старика, что он невольно начал опускать руку на рукоятку своего кинжала, в ожидании внезапного нападения; как вдруг Аллен перешел на другой конец хижины и очень приветливо протянул руку Ранальду. Они уселись рядом в стороне от остальных и начали о чем-то таинственно беседовать вполголоса. Ни Ментейт, ни Ангус Мак-Олей не удивились этому, зная, что все хайлендеры, имевшие претензию на дар ясновидения, установили между собой нечто вроде франкмасонского союза и при встрече всегда вступали в переговоры друг с другом, взаимно сообщая свои видения и проверяя относительные размеры своих чудодейственных способностей.

– А что, видения омрачают твою душу? – спрашивал Аллен у своего нового приятеля.

– Омрачают, как тень, набегающая на месяц, когда черная туча заслоняет его среди ночи и пророки предвещают беду, – сказал Ранальд.

– Поди сюда, – сказал Аллен, – отойдем туда… подальше… мне хочется поговорить с тобой наедине. Люди говорят, что у вас там, на дальних островах, зрение острее и видения бывают резче, яснее, чем у нас, живущих слишком близко к англичанам.

Пока они занимались этим мистическим совещанием, в хижину вошли двое известных нам английских джентльменов; они были в восторженном настроении и сообщили Ангусу Мак-Олею, что сейчас разослан всем приказ быть готовыми к немедленному выступлению в поход на запад. Передав эту радостную новость, они очень любезно поздоровались с майором Дальгетти, которого тотчас узнали, и осведомились о здоровье его коня Густава.

– Чувствительно вас благодарю, джентльмены, – отвечал воин, – Густав здоров, хотя, подобно своему хозяину, очень исхудал с той поры, как вы предлагали мне от него отделаться в Дарнлинварахе; а впрочем, можете поверить мне на слово, что когда сделаете один или два таких похода, которые вас, по-видимому, так радуют в будущем, то придется вам оставить за собой, мои добрые рыцари, не только всю английскую говядину, но, вероятно, и пару английских лошадок в придачу.

Оба джентльмена воскликнули, что им совершенно все равно, что оставить, а что найти в походе по части провианта, лишь бы поскорее дождаться перемены, а не вертеться взад и вперед по графствам Ангус и Абердин в погоне за неприятелем, который ни драться не хочет, ни прочь уходить.

– Если так, – сказал Ангус Мак-Олей, – надо мне отдать приказания своим людям да позаботиться о безопасном перемещении Анны Лейл, потому что, если точно мы заберемся в пределы Мак-Калемора, дороги там будут похуже, да и двигаться по ним гораздо дольше и труднее, чем себе представляют вот эти два доблестных рыцаря из Камберленда. – С этими словами он вышел из шалаша.

– Анна Лейл, – повторил Дальгетти, – разве и она все время при войске?

– Еще бы! – молвил сэр Джайлс Месгрейв, слегка взглянув на лорда Ментейта и на Аллена Мак-Олея. – Мы не можем ни двинуться, ни сражаться, ни нападать, ни отступать без содействия этой царицы арф.

– Скорее царицы мечей и щитов, – заметил сэр Кристофер Холл, – потому что если бы с нами была сама леди Монтроз, то и ей воздавалось бы не больше почестей: при ней целых четыре хайлендерские девушки да столько же босоногих пажей для услуг.

– Да как же иначе, джентльмены? – сказал Аллен, отвернувшись вдруг от хайлендера, с которым разговаривал. – Разве вы покинули бы невинную девушку, свою подругу детства, оставили бы ее умирать с голоду или насильственной смертью? В настоящее время от жилища моих отцов и крыши не осталось… все разрушено… и жатва наша потоптана, и скот угнали… А вы, джентльмены, должны благодарить Бога за то, что, придя из более благодатной и цивилизованной страны, рискуете на этой жестокой войне только собственной жизнью, не опасаясь, что враги ваши обрушат свое мщение на тех беззащитных и слабых, которых вы оставили дома.

Англичане добродушно согласились, что в этом отношении, действительно, все выгоды на их стороне, после чего все разошлись по своим делам. Один Аллен отстал от других и задержал Ранальда, продолжая его расспрашивать об одном пункте своих так называемых видений, который его особенно смущал.

– Много раз, – говорил он, – представлялся мне в видении хайлендер, поражавший кинжалом Ментейта… вон того молодого дворянина в пунцовом плаще с золотым шитьем, что сейчас только вышел отсюда… Но как я ни старался рассмотреть убийцу, как ни напрягал зрение до тех пор, что глаза мои становились неподвижны, я не мог ни увидеть его лица, ни даже догадаться, кто бы это мог быть, хотя осанка его и наружность были мне как будто знакомы.

– А пробовал ли ты в этих случаях переворачивать свой плед, как обыкновенно делают опытные ясновидцы? – спросил Ранальд.

– Пробовал, – отвечал Аллен тихим голосом, содрогаясь от душевной муки.

– В каком же виде тогда представлялся тебе призрак? – спросил Ранальд.