Ее любили все

– Шофер, – ответил вновь прибывший и непонятно отчего хохотнул.

– Ну и катись отсюда, шоферюга, – еще неприязненнее проговорила Маша, и ее глаза сверкнули.

– Ишь ты, какая умная, – задумчиво протянул шофер. – Шла бы сама, а?

Маша смерила его взглядом, но поняла, что взглядом собеседника с места не сдвинешь – слишком уж уверенно он стоял на ногах. Поэтому она ограничилась тем, что подошла к столу и, смачно харкнув, плюнула в салат, который готовила ее мать.

– Машка! – рявкнула Наталья, хватаясь за полотенце. – Ах ты дрянь!

– Баре! – презрительно процедила Маша. – Ничего, слопают!

И удалилась, хлопнув дверью. Наталья беспомощно поглядела на шофера, ставшего свидетелем безобразной выходки, и, тяжело вздохнув, выбросила почти готовую еду в мусорное ведро.

– Что, некому по шее накостылять? – понимающе спросил шофер. – Переходный типа возраст, да?

– И не говорите! – воскликнула Наталья. – Что с девкой творится, ума не приложу! Ведь такой хороший ребенок был!

– А где ее отец? – поинтересовался шофер, усаживаясь за стол.

– Там же, где и другие отцы, – туманно ответила домработница. – Ты есть хочешь? У меня толком и не готово ничего.

– А давайте я вам помогу, – предложил шофер. – Морковку нарезать хотя бы. Или яблоки.

– А справишься? – с сомнением спросила Наталья. С ее точки зрения, готовка была священнодействием, которое ни в коем случае нельзя доверять посторонним лицам. Даже если речь шла лишь о том, чтобы нарезать морковку.

– Да я один живу, сам себя кормлю, – пожал плечами шофер. – Давай сюда доску.

В противоположном крыле дома тем временем шел совершенно иной разговор.

– Представляете, я недавно чуть ногу не сломала. Иду по улице, и вдруг мне навстречу черный кот! И нагло так переходит тротуар перед моим носом!

– Да что вы говорите, Илона Альбертовна!

– Ну я, конечно, сразу же повернула обратно. Но нога у меня как-то скользнула, и я чуть не упала! Это же ужас что такое!

Виктория покосилась на секретаря, который сидел с совершенно невозмутимым видом.

– Самовнушение, – пробормотала она себе под нос.

– Что, простите? – живо обернулась к ней Илона Альбертовна.

Хотя первая жена Адрианова постоянно жаловалась на то, что слух у нее с годами становится все хуже, при случае она могла прекрасно расслышать фразу, вполголоса произнесенную в другом конце комнаты.

– Психологи это наверняка объяснят лучше, чем я, – спокойно сказала Виктория. – Но, в общем, имеют место два момента: самовнушение и отбор подходящих моментов. Черный кот – это классический пример суеверий. Человек его видит, пугается и подсознательно настраивает себя на худшее. Если ничего особенного не произойдет, он все равно выберет из ближайших по времени происшествий негативные и свяжет их именно с котом. Как видите, все очень просто.

– Я не знаю, о чем таком вы говорите, – капризно сказала Илона Альбертовна. – Я знаю, что из-за этого кота я чуть ногу не сломала. Да!

Валентин Степанович, удобно устроившийся в глубоком кресле, улыбнулся.

– Как я написал в одном из своих романов, надо бояться не черного кота, а белой собаки, – заметил он. – Особенно если она бешеная.

– Это верно, – с глубокомысленным видом поддержал его Дмитрий Каверин.

Это был невысокий, неказистый человечек с рыжеватыми усами и такими же редкими волосами. Рядом с ним на диване сидела его пухленькая, круглолицая, веснушчатая жена, которая часто моргала, словно боялась расплакаться. Надя Каверина была подругой Евгении и теперь оказалась как раз напротив комода, на котором стоял большой портрет погибшей. В правой руке Надя держала бокал с вермутом, который едва пригубила.

– Ах, вы все такие недоверчивые! – воскликнула Илона Альбертовна. – Говорите что хотите, я совершенно точно знаю, что из-за этого кота я чуть не погибла!

– Ну что вы, Илона Альбертовна, – смиренно протянул Макс. – Уверен, вы еще всех нас переживете. – Интонация этих слов была такой невинной, что только человек, хорошо знавший плейбоя Макса, мог понять, что тот издевается.

«Ну, всех – это было бы чересчур, – подумал Филипп, не переставая улыбаться. – Я бы повесился».

– Кто-нибудь хочет еще что-нибудь? – подала голос Лиза, исполнявшая роль хозяйки дома. – Ликеры, вермут, коньяк? Антон Савельевич? Олег Петрович?

– Нет, спасибо, я не пью, – ответил секретарь.

– Я тоже, – отозвался профессор.

– Это вы сгоряча, – заметил Каверин. – А я бы принял еще коньячку.

– Коньяк отличный, – поддержал его Макс, и они углубились в обсуждение различных видов и марок этого благородного напитка.

Девушка с длинными ресницами, Ира Короленко, про которую все (не исключая Макса) успели забыть, сидела в углу, затаив дыхание, и то и дело переводила взгляд с лица старого писателя на Викторию Палей. Ира приехала в столицу из глубокой, дремучей провинции, и ей казалось необыкновенным и удивительным, что она сидит среди замечательных людей, которые пишут книги, и среди других, наверняка не менее замечательных, которые общаются с писателями каждый день. Она читала кое-что из детективов Адрианова, видела фото Виктории на обложках ее романов, и теперь молодая женщина в восхитительном лазоревом платье сидела на диванчике у старого черного пианино, закинув ногу на ногу. Возле Виктории примостился угрюмый брюнет с резким, решительным лицом, который не так давно на глазах Иры поколотил другого брюнета, того, который в очках, растянутом свитере и поношенных джинсах. Вид у Льва Подгорного самый что ни на есть демократичный, и только люди, которые очень хорошо разбираются в моде, могли заметить, что небрежный с виду свитер на самом деле стоит не меньше мотоцикла, а джинсы на критике точь-в-точь такие же, которые надевает на прогулку знаменитый американский актер. Примерно в том же духе одет и спутник Иры – как бы небрежный костюмчик, вроде бы самая заурядная рубашка, но от них нельзя оторвать глаз. Впрочем, Макс Доронин в любой одежде смотрелся бы идеально. Он отлично сложен, а серые сверкающие глаза составляли замечательный контраст с каштановыми волосами. Некоторые граждане (по преимуществу почему-то лысые и с бесформенными фигурами) утверждали, что плейбой Макс волосы подкрашивает, что для этого у него в Париже имеется даже свой парикмахер, но, скорее всего, их устами говорила исключительно зависть. Хотя Макс и в самом деле нередко наведывался в Париж, как он лаконично говорил – по делам.

– А метель-то не утихает, – заметил профессор Свечников, покосившись в окно.

– Хорошо быть в это время где-нибудь в теплой стране, – вздохнула Надя. – И сидеть на берегу океана.

– Ну, нам и тут неплохо, – с улыбкой сказал хозяин дома.

– А мне как-то нехорошо от таких перепадов температуры, – пожаловалась Илона Альбертовна. – Да и из тропиков я вечно приезжаю совершенно разбитая. Наверное, организм уже привык к другому климату.

– Вот-вот, – кивнула Надя. – И у меня то же самое.

– Виктория, наверное, скажет нам, что это тоже самовнушение, – насмешливо заметил критик. Скула у него заметно распухла, и он старался избегать взглядом своего обидчика.

– А кладбище, наверное, совсем снегом замело, – невпопад проговорил Валентин Степанович, глядя на метель.

Дмитрий Каверин открыл рот, хотел что-то сказать, но обменялся взглядами с женой, крякнул и потер усы.

«Начинается», – подумал Филипп. До чего же досадно, что годовщина гибели Евгении пришлась на субботу и он не смог отговориться делами, чтобы не присутствовать здесь. Он со скукой предвидел, что вечер будет на редкость унылым, гости будут лицемерно твердить, как им не хватает дорогой Евгении Мстиславовны, потом теща переберет вина и устроит истерику, что ее никто не ценит и никто с ней не считается. Начнется безобразная склока, Лиза, как всегда, попытается всех помирить, но у нее ничего не получится. А еще ходят слухи, что тесть собирался зачитать свое новое завещание, и если кто-то сочтет себя обиженным, тогда вообще пиши пропало.

– Я был сегодня на ее могиле, – негромко продолжал писатель, словно ни к кому конкретно не обращаясь. – Как все это грустно. В других странах под кладбище нередко выделяют самое красивое место, а у нас…

Илона Альбертовна поежилась, и ее бусы сразу же ожили и зашелестели. Как и многие, скажем так, не слишком молодые люди, она плохо переносила разговоры о смерти. Но на помощь ей сразу же пришел старый друг Свечников.

– Бог дал, бог взял, – веско проговорил профессор. – Ничего не поделаешь.

– Обидно, – просто ответил старый писатель, и его улыбка казалась в это мгновение совсем беспомощной.