Парк Горького

– Ну, деньги доказать будет трудно – жена и сестра сторожа, конечно, покажут, что это ихнее. Зоя Ходоровская работала в «Жиркости», у нее в шкафчике дорогое мыло лежало, духи хорошие. И коробочка от «Красной Москвы» стоит, но пустая, а флакон почему-то в комнате Карасика нашелся. Ну и разные другие мелочи.

Духи «Красная Москва» стоили недешево – в ту эпоху они делались из лучших компонентов и славились великолепным ароматом, но Казачинскому, по правде говоря, было не до таких тонкостей.

– А сторож? – спросил он больным голосом.

– Что – сторож? – Яша водрузил очки обратно на нос и посмотрел на собеседника с удивлением.

– Он умер?

– Ну а куда ему деваться? Умер, конечно.

– А… – Казачинский собрался с мыслями, – а у Петровича не будет из-за этого неприятностей?

– Зависит от следователя, – ответил Яша серьезно, подумав.

– Я думал, следователи – мы, – пробормотал Казачинский и тотчас же об этом пожалел. Юный коллега вытаращился на него так, словно Юра сморозил величайшую глупость на свете.

– Ты что? Следователи работают в прокуратуре, а мы – уголовный розыск. Они в кабинетах сидят в основном, бумажки заполняют, но считают, что главнее их нет никого не свете. Мы же занимаемся дознанием, и основная работа лежит именно на нас… Да ты смеешься, что ли, надо мной? – Яша начал сердиться. – Быть такого не может, чтобы ты пришел в угрозыск и не знал, чем здесь занимаются!

«Ничего я не знал, – вяло подумал Казачинский. – Просто мне надо было… Не важно. Главное, испугался я или нет, когда он наставил на меня пистолет? – Проанализировав свои недавние ощущения, он мысленно подытожил: – Нет, не испугался. Но это пакостное ощущение… что смерть где-то совсем близко и что тебя от нее отделяет даже не волосок, а меньше…»

– Ты фуражку уронил, – сказал Яша.

Фуражка лежала на полу. Словно насмехаясь над мечтой Казачинского – стать своим в угрозыске, – в последние полчаса она то и дело падала. И в комнате Карасика в присутствии коллег, и позже, в коридоре, и в ванной. Поборов раздражение, Юра наклонился, поднял фуражку и стал ее отряхивать. Яша с удивлением смотрел, как его коллега несколько минут кряду приводит головной убор в порядок, машинально повторяя одни и те же нервные жесты и, по-видимому, не сознавая, что уже давно пора остановиться.

В коридоре затрещал телефон. Он надрывался некоторое время, но потом умолк. Надевать фуражку Казачинский не стал. Сам себе он неожиданно стал казаться нелепым, совершенно неподходящим для работы, на которой оказался, и в конечном итоге – абсолютно ненужным.

– Ничего, вот поучимся у Леопольда стрелять, и Опалин даст нам оружие, – сказал Яша, чтобы его подбодрить.

– Кто такой Леопольд? – тускло спросил Юра.

Яша оживился и рассказал, что Леопольд Сигизмундович – поляк, старый знакомый Дзержинского еще по каторге. Чекиста из него не получилось, и в конце концов он определился на работу в ведомственный тир. Но дело с Леопольдом иметь трудно, и с новичков он дерет три шкуры.

– Ты давно знаешь Опалина? – спросил Яша.

Выслушав ответ, что Казачинский только сегодня его увидел, Яша оживился и одним махом выложил собеседнику всю подноготную их начальника.

– Я даже не знаю, учился он хотя бы четыре класса… Он и в угрозыск-то попал случайно! Знаешь, я слышал, что с таким же успехом он мог и среди бандитов оказаться… Конечно, это только слухи, и кто поручится, что все так и было, но – тогда угрозыску пришлось бы несладко…

– Я, наверное, все испортил, – пробормотал Казачинский, думая о своем.

– Что испортил? Ничего ты не испортил. Никто не имеет права угрожать сотруднику угрозыска. Есть оружие, сделают баллистическую экспертизу. Если окажется, что из него же застрелили Зину Ходоровскую, – тогда вообще говорить не о чем, дело закроют, и все.

– Ее Зоей звали, – напомнил Юра, насупившись.

– Зоя, Зина – да какая разница? – Яша всмотрелся в лицо собеседника. – Ты из-за нее расстроился, что ли? Но это же непрофессионально. Нельзя переживать, иначе с ума сойдешь. Да, симпатичная девушка была, жить, как говорится, и жить, но что ж теперь поделаешь, если так получилось?

Он был совершенно прав – но именно эта правота отчего-то глубоко возмущала Казачинского. До сегодняшнего дня он жил, не забивая голову извечными вопросами бытия, и переход от беспечного и бездумного существования к осознанию, что смерть, оказывается, всегда находится где-то поблизости, получился слишком резким. Она может стоять за дверью, которую ты случайно открыл, а может принять облик соседа, польстившегося на твои квадратные метры. «Просто улучил момент, взял и застрелил… И сумочку стибрить не забыл. А ведь Зоя общалась с его сестрой, управдом сказал, что они, может быть, дружили…»

– Тук-тук!

В ванную комнату заглянул Шаповалов. Судмедэксперт находился в благодушном настроении, глаза его за стеклами очков блестели, и Казачинский невольно подумал, что врач таки успел тяпнуть пивка на пару с Харулиным.

– Никому не нужно вскрытие вне очереди? – весело спросил Шаповалов. – Юра, да ты и впрямь трюкач! Опалин только разбирался, что случилось, а ты уже убийцу ему на блюдечке поднес…

– Очень смешно, – насупился Казачинский.

– При чем тут смех, я серьезно! Надо же тебе было вломиться к Карасику именно тогда, когда он перепрятывал сумочку убитой или пытался от нее избавиться… Не зря же говорят, что новичкам везет!

– Какое везение, – вспылил Юра, – он убить меня хотел!

– Вот именно! Хотел, да не убил! Кругом тебе повезло, считай. Сейчас Соколов приедет, бумаги заполнит, и все – дело с плеч долой.

– Соколов – это следователь? – быстро спросил Яша. – Который дружит с Опалиным?

– Как много ты знаешь, Яша, – сказал судмедэксперт после паузы. – Скажем так: из всех народных следователей Соколов для нас сейчас – самый лучший вариант, потому что он на нашей стороне. А то, знаешь ли, бывают и такие, которые за применение оружия не при задержании закопать готовы.

Но когда Соколов наконец явился, Казачинский испытал живейшее разочарование. Следователь оказался самым обыкновенным малым с простоватым лицом, которое при желании можно было счесть даже глупым, но неприятно поразило Юру даже не это, а то, что представитель прокуратуры выглядел как человек, который только недавно вышел из длительного запоя. Он, очевидно, прилагал колоссальные усилия для того, чтобы держаться в рамках приличий, но красные глаза, дрожанье рук и речь выдавали его. От Юры не укрылось, что Опалин, заметив состояние своего приятеля, неодобрительно нахмурился, но остальные сотрудники как один сделали вид, что все в порядке. Впрочем, когда дошло до дела, Соколов действительно сумел сосредоточиться и, устроившись за столом в комнате Карасика, петляющим, напряженным почерком стал заполнять многочисленные документы. В дверь поминутно кто-то совался, в коридоре сипло и противно трезвонил телефон, управдом приводил то одного, то другого свидетеля, которых требовали обстоятельства. Составили протокол осмотра места происшествия, сумочку Зои официально опознали и приобщили к уликам, управдом, Опалин и Петрович дали свои показания, и Соколов достал из портфеля новый бланк.

– Так, кто теперь… – Он страдальчески наморщил лоб.

– Юрий Казачинский, – подсказал Опалин. Он сидел за одним столом со следователем и то ли заполнял, то ли делал вид, что заполняет какую-то бумагу, а на самом деле контролировал и, если надо, аккуратно направлял действия своего приятеля.

– Он на испытательном сроке у вас? – спросил Соколов.

– С сегодняшнего дня.

– Ну-ну, – пробормотал следователь, почесывая голову. Но его отвлекли люди, которые прибыли забирать тело. В заставленной мебелью комнате им пришлось несладко – даже носилки удалось развернуть не с первого раза. Наконец труп Карасика унесли, и Казачинского поразило, что на полу даже не осталось крови, словно все происшедшее ему приснилось, словно сторожа фабрики «Марат» вообще никогда не было на свете. Поглядев на следователя, Юра увидел, как Соколов, сопя, жирной чертой вычеркивает слово «потерпевшего» в заголовке бланка, который гласил: «Протокол допроса свидетеля/потерпевшего». Дальше следовало вписать дату, и следователь страдальчески скривился, припоминая.

– 1935-го года июля месяца 12-го дня, – вполголоса подсказал Опалин, от которого, похоже, ничто не ускользало.

– Фамилия, имя, отчество, возраст, – скороговоркой пробубнил Соколов, бросив на Казачинского равнодушный взгляд. – Статью 95-ю УК знаете? Об ответственности за ложные показания?

Юра впервые слышал о существовании такой статьи, но тем не менее сказал, что знает, чтобы не грузить знакомого Опалина лишними подробностями. В последующие несколько минут Казачинскому пришлось ответить на стандартные вопросы о происхождении, местожительстве, профессии, месте службы, образовании, партийности, прежней судимости – если таковая имеется – и отношении к участвующим в деле лицам, причем под происхождением, как оказалось, подразумевалось место рождения. Затем Соколов стал задавать вопросы по существу, и некоторые из них ставили Казачинского в тупик. Следователь словно задался целью выпытать мельчайшие подробности того, каким образом Юра оказался в комнате сторожа, в то время как само убийство, похоже, его не слишком интересовало.

– Зачем вы ушли от товарищей? – спросил Соколов.

– В смысле?

– Что побудило вас идти на кухню? Вот чего я понять не могу. – Следователь залез в один карман, в другой, наконец нашел пачку папирос, и Опалин зажег спичку.

– Я просто отошел, – пробормотал Юра. Он и сам едва помнил теперь, почему его потянуло на кухню. Кажется, его в какой-то момент стало раздражать общество коллег, но даже если так, нельзя же упоминать об этом при Опалине.

– И что, мне так и написать в протоколе? – весьма иронически осведомился Соколов, пуская дым.

– А какое это имеет значение? – Казачинский по-прежнему ничего не понимал.

– Большое, потому что вы отходите, потом возвращаетесь, заходите не в ту комнату – а там сторож с сумочкой жертвы. – Следователь постучал по бланку протокола согнутым пальцем. – Вы знаете, что покойный Карасик был кандидатом в партию?