Отравленная маска

– Вот и я так считаю, – горячо поддержал ее следователь. – На первый взгляд все подозрения падают на мужа, и только потом замечаешь, что все далеко не так просто.

– Полностью с вами согласна, – кивнула Амалия. – Кстати, из статей я так и не поняла, сколько лет было доктору.

Зимородков удивленно вскинул брови.

– Доктору? Доктор Террайе… Погодите, ему тридцать два года. Это я в другом уже месте нашел. А при чем тут доктор?

– Возможно, ни при чем, – покладисто согласилась Амалия. – Просто все это очень… очень странно. Поразительно смахивает на театральную драму, вы не находите? Ветреный муж, красивая страдающая жена, любовница-актриса, величавая мать мужа, его же восемнадцатилетняя сводная сестра, которая никому не интересна…

– Откуда вы это взяли? – поразился Зимородков.

– Слова, слова, слова… В одной из статей она называется сводной сестрой, а в двух других – просто родственницей. Если бы она была хоть сколько-нибудь заметной личностью, журналист не забыл бы, кем она приходится маркизу. Легче всего забыть того, кого… кого легко забыть. – Амалия высказывала свои соображения, а про себя подумала: «Боже, что за вздор я несу. Просто нелепо, неприлично даже, но… но у молодого человека такие умные глаза… Интересно, кто его родители?»

– Наверное, эту Матильду оставили в замке просто из милости, – предположил Зимородков. – Мне это тоже пришло в голову, кстати. Итак, у нас есть драма с пятью действующими лицами…

– Шестью, – поправила его Амалия. – Вы забыли о докторе.

– В самом деле… И каково же ваше мнение обо всем происшедшем?

Амалия пожала плечами.

– Мой отец, когда обучал меня математике, говорил: «Запомни, Леля, сколько бы ни было в задаче верст, игрушек, яблок, звезд небесных – все это лишь числа и ничего, кроме чисел. Одни числа всегда раскрываются через другие». Так что, если говорить о числах в нашей драме… Двое мужчин, четыре женщины. Две жертвы, четверо оставшихся в живых. Два покушения на самоубийство, одно показное самоубийство, превратившееся в настоящее, и одно убийство.

– Все так, – нетерпеливо перебил ее Александр. – Но кто же все-таки убил, по-вашему? Ведь превратить самоубийство маркизы в убийство мог только тот, кто постоянно присутствовал в доме и видел, как она во второй раз, покушаясь на себя, приставила револьвер к виску и нажала на спуск. Ведь именно тогда в голове убийцы зародился его бесчеловечный план.

– Предубеждение – ужасная вещь, – вместо ответа заметила Амалия. – Эти заметки так им и дышат.

– Но, если исходить из вечного принципа qui prodest…

– Кому выгодно, да. Но есть мотивы, – оживилась Амалия, – которые лежат на поверхности, а есть скрытые мотивы, о которых мы можем ничего не знать. Если исходить из явных мотивов, то подозреваемым номер один окажется, конечно, ветреный муж. Ему надоели истерики жены, он жалел, что вообще на ней женился, и так далее. Маркиз умеет обращаться с оружием, он вполне мог подложить пулю в револьвер доктора и спровоцировать жену, нарочно пригласив в замок любовницу. Против него говорит также и то, что он немедленно вызвал своего приятеля-адвоката, как только почувствовал, что Лапуль не так глуп, как ему хотелось бы, и не верит в версию о самоубийстве. Беда в том, что у Луи де Сентонжа не было никаких причин убивать жену.

– Почему? – изумился Зимородков.

– Да потому, что жизнь – не драма, – сердито ответила Амалия, разглаживая складку на юбке. – Сколько семей живет недружно, и в подавляющем большинстве случаев ничего особенного не происходит. Давайте посмотрим правде в глаза: эти заметки пытаются сделать из Луи де Сентонжа чудовище, которым он не является. Да, он бессердечен, да, он пренебрегает женой, не скрывает, что любит других женщин, и так далее. Наверняка он одет с иголочки, следит за собой, в разговоре мил, любезен, всегда оживлен. Скажите по совести, разве вы мало встречали таких людей, как он? Это эгоисты, очаровательные никчемные эгоисты, только и всего, и они никого никогда не убивают, потому что превыше всего ставят удовольствие, а не страдание. Да и потом, если бы маркиз все-таки решил убить свою жену, он бы не стал оставлять против себя столь явную улику, как отсутствующая в его коробке пуля. Он бы позаботился зарядить револьвер пулей доктора и заодно бы попытался свалить вину на него. Проще простого было бы додуматься до этого.

– Значит, вы считаете, что убийца – не маркиз, – подытожил Зимородков. – Кто же тогда? Его мать, решившая избавить сына от обременительной невестки? Его любовница, которой самой не терпелось стать маркизой де Сентонж?

Амалия поморщилась.

– Нет. Вы опять смотрите на это дело с точки зрения драмы, а не жизни. Мать, убивающая невестку, которой ее сын изменяет направо и налево, – какое-то странное проявление материнской любви. А Клер Демарэ была в замке гостьей, откуда же ей знать, где хранится револьвер доктора и какие именно патроны к нему подходят? Нет, убийство совершил человек, давно живущий в замке и знающий все обо всех.

– Иными словами, доктор Огюст Террайе, на которого вы с самого начала обратили внимание, – закончил Зимородков. – Поэтому он и взял пулю из запасов маркиза, чтобы обратить подозрение на него. Помните, вы ведь сами только что говорили о том, что убийца наверняка попытался бы запутать следы.

– А зачем доктору было убивать маркизу? – удивилась Амалия.

Следователь улыбнулся открытой, мальчишеской улыбкой, отчего его лицо смягчилось, и даже взгляд черных глаз уже не казался таким пронизывающим.

– Видите ли, я ведь тоже не смотрю на это дело, как на театральную драму. Что мы имеем, в конце концов? Неверного мужа и несчастную жену, из-за которых все и началось. Когда Элен де Сентонж узнала, что муж ее обманывает, она была глубоко оскорблена. Она плакала, умоляла, угрожала, но все ее действия ни к чему не приводили. Что обычно происходит потом? Жена понимает, что мужа ей уже не переделать. И она решает: раз он неверен ей, то и отлично, она сама не будет хранить ему верность. Вспомните: во всех статьях говорилось, что она была молода и красива. А в замке живет доктор, которому всего тридцать два года и который, вероятно, как и большинство окружающих, жалеет ее.

Амалия прищурилась.

– Двое мужчин и четыре женщины? Вы тоже об этом подумали?

– С самого начала. А как вы догадались, что тут замешан доктор?

– Меня удивило, что он не расстался с револьвером после того, как Элен де Сентонж два раза покушалась на самоубийство, – хмуро сказала Амалия. – Это было бы как раз логичнее всего, и зря репортер утверждает, что логично было прятать револьвер, а не избавиться от него раз и навсегда. Доктора обычно довольно сообразительные люди. Почему же доктор Террайе не стал выбрасывать револьвер? Вероятно, он был уверен, что Элен уже не пожелает им воспользоваться. Почему? Да по той самой причине, которую вы назвали. Да тут еще подозрительно частые визиты к больной тетке в последние месяцы жизни маркизы… Обычно такими визитами прикрывают тайные связи, и я думаю, что маркиза не была исключением.

– Мне очень помогли ее предсмертные слова, – признался Зимородков. – Ведь все решили, что она обращалась к своему мужу, а на самом деле она говорила с совершенно другим человеком и ему – при всех – признавалась в любви.

– А еще она сказала, – тихо напомнила Амалия, – что он предал ее.

– Матильда, – важно сказал Зимородков. – Маркиза узнала, что у доктора связь с Матильдой, и это ее убило. Все опять началось сызнова: сначала неверный муж, потом неверный любовник…

– Значит, вы полагаете, убийца – доктор? – внезапно спросила Амалия. – Но почему он сделал это?

Зимородков всей пятерней взъерошил волосы.

– Я уверен, она угрожала рассказать об их отношениях мужу.

– Который и сам далеко не безгрешен, – со смешком напомнила Амалия.

– Это ничего не значит, – живо возразил Зимородков. – Некоторые люди считают, что они вправе многое себе позволять, но им вовсе не нравится, когда их примеру следуют окружающие. Ведь одно дело – когда тебя терпят, и совсем другое – терпеть самому.

Амалия задумчиво чертила по земле носком ботинка.

– Ну, допустим, маркиз был как раз из таких людей и не потерпел бы покушения на свою собственность. И доктор что, всерьез испугался его? Настолько, что поспешил отделаться от своей любовницы, да еще так хладнокровно обдумал все детали? Зачем ему подобные сложности? Он же врач и при необходимости всегда, если уж на то пошло, смог бы измыслить для маркизы лекарство, которое… э-э… не оказало бы лечебного действия, а как раз наоборот. Вы понимаете меня?

Следователь бросил на Амалию сердитый взгляд.

– Я чувствую, вам не нравится моя версия, – пробурчал он. – Что мы знаем об Огюсте Террайе? Может, он и доктором-то был никудышным, а для того, чтобы отравить человека, все-таки требуются некоторые знания. С револьвером куда проще.

– Может быть, – нехотя согласилась Амалия. – Но вот второе убийство…

– Убийство Матильды, да. Вероятно, она поняла, что гибель Элен – дело рук доктора, и неосторожно дала ему понять это.

– Тогда почему она ничего не сказала на допросе комиссару Лапулю? – в упор спросила Амалия. – Тот решил, что она покрывала брата, который из милости оставил ее жить в замке. А доктор? К чему ей было покрывать доктора? Ведь в доме он находился на положении, пожалуй, лишь чуть выше старшего дворецкого.

– Вы забываете о том, что у нее, очевидно, был роман с доктором, – напомнил Зимородков. – Вот вам и причина.

Амалия задумчиво посмотрела на него.

– Я знаю, что во всех житейских ситуациях человек прежде всего склонен защищать себя самого, – медленно проговорила она. – Так уж устроен мир.

– Но… – начал ошеломленный Александр.

– Не думаю, что комиссар Лапуль настолько глуп, что не смог добиться от Матильды нужных сведений, хоть и чувствовал, что она чего-то недоговаривает, – веско уронила Амалия. – Ведь не зря же со времен господина Видока французские полицейские считаются лучшими в Европе. Если бы дело было в докторе Террайе, даже в ее брате, будьте уверены, Лапуль бы нашел слабое место девушки и выведал бы у нее то, что она так стремилась скрыть.

– Но если она боялась за себя… – подхватил Зимородков. Неожиданно он запнулся, насупился и побагровел.