Смирись, девочка

Убираю руку ближе к себе, по-прежнему храня молчание. Не буду его благодарить. Даже не представляю при каких обстоятельствах вообще могу выжать из себя «спасибо» в адрес человека, который собирается растоптать моего папу, ну и меня попутно с ним. С какой бы вежливой обходительностью ни проделывал свои деяния Кирилл, их сути она не меняет.

И раз уж мне красноречиво дали понять, что спорить, огрызаться, драться и всё такое прочее мне нельзя, то вообще теперь не буду говорить.

– Теперь твоя очередь, – невозмутимо сообщает Кирилл, испытывая внимательным взглядом. – Посмотрим, как ты справляешься с ранами, – чуть снижает голос, уже одними только словами напоминая мне о том, в какой ситуации я их сказала ему.

Сглатываю, тут же потянувшись к аптечке. Стараюсь не реагировать на его почти неотрывный взгляд.

– Раны неглубокие, так что будет достаточно перекисью залить и перевязать на всякий случай, – снова нарушает молчание Кирилл.

А я всё никак не могу понять, он так непринуждённо мне реплики бросает, потому что его устраивает, что я молчу, или наоборот, хочется добиться от меня ответа?..

Хотя какая мне разница. Нахожу перекись. Не буду возиться с его ранами, будь они даже глубокими. Хотя немного странно, что для меня Кирилл приобрёл какую-то, видимо, крутую мазь, а себе вот так простецки собирается кровь затянуть. Но мне уж точно нет до этого дела. Наоборот, чем больнее ему будет, тем лучше.

Беру протянутую мне руку чуть дрогнувшими от этого действия пальцами. Чёрт, ну вот почему я начинаю нервничать… Не в первый же раз раны обрабатываю, да и прикосновением это не назовёшь. Уж точно не таким, чтобы глупо смущаться.

А Кирилл, как назло, смотрит. Причём мне в лицо.

Ну а я старательно изучаю его руку, лишь бы не думать об обволакивающей меня близости похитителя и соприкосновения с ним, которое, даже будучи таким простым, напоминает о том, что совсем недавно было на этой кровати…

Так, всё, пора в реальность. Итак, костяшки по-прежнему сбиты явно от ударов, рана, нанесённая бритвой, достаточно глубокая, как по мне, а вот пальцы очень даже красивые… Ровные, длинные, при этом гармонично смотрятся на мужской сильной руке. Она ощутимо больше моей, и мне вдруг становится интересно приложить свою для контраста. К счастью, мозгов хватает, чтобы не сделать это – удаётся вовремя себя стопорнуть. Заодно и напомнить себе, кто передо мной.

Беру перекись и вату – по-хорошему, тут кровь надо вытирать вокруг тоже, и немало. Кирилл что только не успел сделать этой рукой, порядком размазав рану.

Недовольно поджимаю губы, прогнав мелькнувшее воспоминание о некоторых таких действиях, и сразу щедро лью перекисью по крови.

Если Кириллу и больно, то виду не подаёт уж точно. Даже не дёрнулся. При этом продолжает смотреть на меня, заставляя нервничать.

– А в чём вообще план? – всё-таки нарушаю молчание, чтобы перебить волнение, а заодно напомнить себе и ему, на каких мы позициях. – Вы собираетесь вынудить моего папу закрыть бизнес, или что?

– Это слишком радикально, – помедлив, отвечает Кирилл. – На такое он не пойдёт, а будет действовать иначе. Завяжется война, а она никому не нужна. Потому наша задача – потребовать от него тех жертв, на которые он будет готов пойти без особого сопротивления или хитростей, но которые позволят нам чувствовать себя свободнее и прикрыть свои тылы на случай необдуманных действий после твоего ему возвращения.

Я хмурюсь, обдумываю ситуацию. Разговор тяжёлый, но умело отвлекает меня от действий – рану обрабатываю как-то машинально, почти не чувствуя смятения от соприкосновений.

Кирилл, конечно, не сказал ничего конкретного. Туманность сплошная, почти как и не ответил. Но обнадёживает хотя бы, что масштабная борьба никому не нужна. Хотя я и так это предполагала – иначе бы со мной иначе обращались, наверное. Вот только не уверена, что у папы уже не появились свои планы.

– Каких именно? – с нажимом уточняю, откладывая перекись.

Даже не знаю, про что именно спрашиваю – про то, каких жертв от моего отца они ждут, или про то, какие необдуманные действия после моего возвращения он может сделать.

Но Кирилл непреклонен.

– Ты ведь не думаешь, что я буду всё тебе рассказывать? Суть в том, что от тебя требуется просто переждать, вот и всё, – с привычной порядком раздражающей меня невозмутимостью сообщает. – Никто тебя не тронет, если не будешь нарываться, – а вот это он добавляет уже немного иначе, сниженным голосом.

Судя по чувственным ноткам и брошенному мельком взгляду на кровать – при этих словах Кирилл про поцелуй вспоминает. И этим словно мне передаёт то самое воспоминание, отчего я невольно замираю, так и не донеся до него свою руку с бинтом для перевязки.

– Зачем вообще тогда отвечать на мой вопрос, если не договариваешь, – стараюсь звучать без возмущения, а с непониманием, потому что помню тот его предостерегающий взгляд.

Хотя и злит собственная беспомощность ему противостоять. Не меньше, чем долбанное волнение, вызванное всё ещё словно витающим где-то тут между нами поцелуем. Я ведь и говорю неожиданно хрипловато.

Хорошо хоть, что Кирилл либо не замечает этого, либо не придаёт значения.

– Потому что я решил, что если ты будешь знать, что ничего ужасного от твоего отца мы не потребуем, то будешь разумнее и сможешь переждать эти максимум пару дней без необходимости тебя сдерживать, – спокойно отвечает он как об обыденной ситуации. – Сегодня вечером я обсужу со своим отцом всё подробнее, но предварительно мы уже обговорили. Уже скоро ты будешь дома.

Я не отвечаю. Представляю, каким ударом будет для моего гордого отца идти конкурентам на какие-то уступки, да ещё те, которые ему руки завяжут. Насколько бы безобидными жертвы ни были для нашего бизнеса, сам факт того, что папа будет вынужден плясать под чью-то дудку, вымораживает. Даже меня, а уж его, положившего жизнь на построение своей империи…

Кривлюсь – лучшего напоминания о том, насколько ужасен человек, сидящий рядом со мной, и не придумаешь. Меня ведь чуть ли не ненавистью обдаёт на этого властителя судеб. Папа честным трудом всё строил, а этот явно привык ходить по головам.

– Может, ты всё-таки займёшься перевязкой? – как назло, именно в этот момент всё так же ровно спрашивает меня Кирилл, обозначая своё присутствие.

А ведь не только папа будет вынужден плясать под дудку нехороших людей – я, получается, тоже. Ну и пусть раны, которые мне придётся обработать, нанесены мной же, это пустяк, если вспомнить предысторию.

Глава 7. Кирилл

Марина совсем не умеет подавлять свои чувства. Искренности в девчонке хоть отбавляй. И страсти тоже… Так же самозабвенно, как и целуется, она ненавидит, злится и ли возмущается. Даже когда не выражает это вслух. Да и действиями тоже, если не считать того, что они становятся более резкими. Будто Марина хочет сделать мне больнее.

Но она может не стараться. Мне не до физических ощущений, когда голова готова взорваться от других. Сплошная херня наваливается отовсюду, и я уже мало понимаю, как это вывозить.

Мы ведь и вправду уже говорили с отцом. И я старался подвести его к тому, чтобы он разъярился на меня за похищение и решил, что это – самая худшая из всех идей, которую надо срочно отменять. Чтобы пошёл на мировую со Спицыным, убедив того, что всё это – моя дурацкая затея, провёрнутая за спиной отца, и только я должен быть за неё наказан. Уж не знаю, насколько бы это было рискованно, но я надеялся, что папа сможет в спешке найти, чем прикрыть тылы, чтобы спокойно вернуть девочку.

Но увы. Отец никак не может смириться с тем, какой удар такая выходка нанесёт его репутации. Он предпочитает, чтобы о нём скорее думали, что играет грязно; чем что мог допустить, чтобы сын своевольничал, не считаясь с его мнением. Папа прямым текстом дал понять, что не станет выглядеть в глазах знакомых, друзей и партнёров тряпкой, с которой не считается собственный сын. А потому отец уже вовлёкся в это дело, разыграв всё так, будто это вообще его идеей было.

И вот интересно, стал бы он это делать, если бы я не прикрыл Антона? Если бы признался, что это братец херню сотворил, а я против?..

Хотя какая теперь нафиг разница. Уже испорчено всё, что только можно было. Даже не думал, что в отце окажется больше алчности, чем мозгов. Ну и пусть там почти нереально было отступать, на грани фантастики рассчитывать, что просто вернуть девочку будет достаточно… Но всё равно слишком уж легко он пошёл по другому пути. Будто даже не колебался.

И в итоге я впервые в жизни выступаю в роли марионетки, от которой мало что зависит. Да ещё и которая вынуждена делать, что совсем уж не хочется. Более того – что не вписывается ни в какие рамки.

Это последний долбанный раз, когда я впрягаюсь за Антона. Потом пусть хоть башку себе расшибать будет – даже не моргну.

А Марина могла бы посильнее завязывать. Совсем не больно. И сейчас это скорее бесит, лучше бы было.

– С рукой всё, – неожиданно нарушает молчание именно она, и её голос непривычно спокоен. Почти бесцветный.

И это при том, что ещё недавно её чуть не разрывало яростью ко мне, да такой, что я отлично улавливал даже в молчании. Вообще сомневался, что Марина мне хоть слово скажет, по крайней мере, без того, чтобы испепелить если не словами, то тоном уж точно. Но эта внезапная перемена…

Она ведь не натянутая. Я бы почувствовал, будь это очередное подавление, оно у неё всегда ощутимое. Но теперь…

Теперь меня для неё словно и вправду нет. Я больше не бешу, не пугаю, не вызываю даже презрения – Марина отстраняется настолько, что, наверное, уже даже усилий над собой не делает. Решила, что я не стою её эмоций.

Что ж, справедливо.

И наплевать, что меня это не устраивает. Меня вообще много чего сейчас не устраивает, но пока я без понятия, что с этим всем делать. И так постоянно в уме варианты перебираю.

– Чтобы было удобнее заняться шеей, я сниму футболку, – так же ровно сообщаю. И рад бы обойтись без лишней обработки, вот только там довольно глубокая рана, судя по ощущениям. Да и по увиденному мельком в зеркале, когда за аптечкой ходил.

Марина особенно постаралась над шеей. Вряд ли специально, конечно. Сомневаюсь, что девочка вообще знает, что при промахе на каких-то парочку сантиметров могла бы и жизни меня лишить.

– Хорошо, – даже сейчас Марина не выдаёт каких-либо эмоций, хотя заминка была.