Защита Отечества

В расположении егерей царил покой, который изредка нарушался движением единичных солдат. В стороне от лагеря, прямо на открытом месте, расположилась егерская кухня на колёсах. Из высокой трубы её клубился сизый дым. В белой тряпице на голове мирно трудился на кухне кашевар Терентий Мороз. Терентий вчера очень понравился подполковнику как человек, и в процессе шумного вечера они несколько раз выпивали на брудершафт. Кашевару помогал Семён Лаптев, которого подполковник выделил для себя из всех егерей как самого дисциплинированного солдата. Непьющих вина солдат в нынешней армии были единицы. Именно эта редкая черта Семёна негативно подействовала на хорошо подвыпившего младшего урядника Богдана Сало. Вначале урядник с нескрываемым недоверием присматривался к Лаптеву. Потом в разгар праздника отыскал подходящий случай и предложил Семёну выпить за непобедимых казаков. Семён свёл предложение Богдана в шутку. С этого момента Сало потерял интерес к застолью и начал искать повод, чтобы придраться к егерю. Плоские шутки урядника Семён пропускал мимо ушей. Однако дружки Богдана всячески подначивали его, и тот, поддавшись на уловку сослуживцев, предложил непробиваемому Семёну померяться силой на руках.

Семён, долго не раздумывая, согласился и с первой же попытки положил руку урядника. Богдан своё поражение не признал и, ссылаясь на жульничество со стороны егеря, потребовал реванша. Семён согласился и вновь выиграл. На этот раз Богдан смахнул своё поражение на скользкую руку егеря. Чтобы всё выглядело честно, руки им увязали кожаным ремешком. На этот раз под азартные крики казаков урядник упирался рукой до последнего, но в конце концов не выдержал превосходящей силы противника и проиграл схватку. Егеря во главе с есаулом Лозинским ликовали. Товарищеская радость только подлила масло в огонь. Потерявший контроль над собой Богдан предложил Семёну бороться. Но против подсечек, бросков и захватов ловкого в борьбе егеря упёртый кубанский бык противостоять не смог.

Чтобы не допустить общую потасовку между разгорячёнными до предела болельщиками, подполковник Паливода распорядился вызвать из караула кума Богдана, Зиновия Голушко. В это время Семён сам почувствовав не доброе и, умно разряжая взрывоопасную обстановку, поддался Богдану. В момент, когда Семён победоносно поднял руку уряднику, прибыл на место состязания наказной казак Галушко. Ему оставалось только собрать разбросанные в разные стороны поляны вещи кума и силой увести его в расположение гребной флотилии. Страсти сразу улеглись, и дружеская пирушка опять вернулась в своё миролюбивое русло. Поэтому в сегодняшнее утро Семён выглядел бодрячком. Чего нельзя было сказать о кашеваре.

Сгорбленная спина Терентия лишний раз подтверждала его скверное самочувствие. Он через силу шинковал ножом лежащий на столе кочан капусты. Неловким движением ножа порезал палец на левой руке. Нервно бросил нож на столешницу. Сдёрнул здоровой рукой с головы повязку. Зубами оторвал от своего головного убора ленту и перевязал ею пораненный острым лезвием ножа палец. После чего наведался к наполненной до краёв родниковой водой кадушке и, упёршись в её деревянные края руками, опустил в прохладную воду свою больную голову. Замер на некоторое время в такой позе, а когда воздух в легких закончился, резко вытащил голову наружу. Тяжело отдышался. Повязал на голову тряпицу. Вернулся к столу и принялся вновь за отложенное дело.

«Похмелье – дело тонкое», – как никто понимая состояние Терентия, мысленно произнёс подполковник.

После этой мысли вспомнил вчерашнее клятвенное обещание есаула Лозинского выставить утром для поправки здоровья фляжку водки, негромко выругался матерными словами малого загиба. Погрозил пальцем в сторону отдыхающих егерей и, чтобы стало легче на душе, обозвал Лозинского бабой. Оставил бодрого Семёна и больного после вчерашнего кутежа Терентия в покое и обратил свой взор в сторону небольшой дунайской заводи, на илистую кромку которой на половину своей длины были вытащены канонерские лодки гребной флотилии.

Справа от боевых посудин, выгнутые плавной дугой к непроходимым зарослям держидерева, располагались шатры экипажей. Посредине скошенной от травы поляны упиралась в безоблачное небо высокая мачта, растянутая для устойчивости четырьмя фалами, на верхушку которой, чуть ниже полосатого колдуна, был поднят Андреевский флаг. Рядом с мачтой под натянутым тентом стоял на часах наказной казак Зиновий Голушко.

В первых числах мая тысяча восемьсот одиннадцатого года Паливода получил от вышестоящего командования приказ, но сразу зачитывать его личному составу полка не стал. Выставив часового у входа в командирский шатёр, подолгу засиживался над картой, обдумывая в голове план предстоящих действий. Когда план в уме подполковника созрел в общих чертах, для решения в нём некоторых тонкостей вызвал к себе старшин первого и второго баркаса. Предупредив их о неразглашении военной тайны, ввел в курс своего плана. Внимательно выслушивал мысли хитрых на военные выдумки старшин, делал для себя правильные выводы.

Часовой у шатра батьки своим видом порождал среди личного состава слухи. Чтобы направить их в нужное русло, подполковник скидывал нужную ему информацию хорунжему Василию Телепню. После этого с быстротой молнии начинали летать по полку жирные утки. Сознательные казаки не обращали внимания на с ног сшибающие новости и больше полагались на волю Господню. Впечатлительные же люди бежали с доведённой до совершенства новостью к батьке в штаб. Подполковник внимательно выслушивал очередного гостя и с серьёзным выражением на лице произносил:

– Чем бы мои казачки ни тешились – лишь бы не плакали.

Наливал казаку из своих запасов чарку водки и обещал обязательно разобраться, откуда растут ноги у «дезы». Сам же, поразмыслив на досуге о настроениях в подразделении, опять как бы случайно подбрасывал сказочнику Телепню нужную для себя информацию.

– Вот и пришло то самое время: ставить боевую задачу старшинам баркасов, – прогоняя прочь сомнения, решил наконец Паливода. Повернул голову в сторону Дуная. Вода в реке сошла до самой низкой отметки. Ил оголившихся берегов подсох на солнце. Белые цапли бродили по нему, доставая длинными клювами из глубоких трещин себе пропитание. Решение тотчас трубить тревогу оказывалось на деле пока несвоевременным.

«Тревожить напрасно казаков не стану, пусть ещё чуток отдохнут», – с заботой о людях, правильно оценивая обстановку на реке, решил подполковник. Отвёл уставшие глаза от ярких бликов воды на успокаивающий зеленый цвет травы у себя под ногами. Недовольно хмыкнул, отмечая в уме плачевное состояние своих сапог.

«Износились чёботы совсем. Воду держать перестали. После похода переобуюсь в новые, а это барахло утоплю в Дунае, ракам на потеху», – рассудил подполковник и решительно оторвал глаза от наводящей унынье картины. Ещё разок полюбовался бравой выправкой наказного казака Голушко и, довольный порядком в своём подразделении, перевёл свой взгляд в сторону первого баркаса.

На корме канонерской лодки курили табак, уткнувшись глазами в палубу, кормчий Павел Масюк и писарь Климент Борщ. Хорунжий Василий Телепень из экипажа второго баркаса старшины Никиты Зайца сидел между ними да что-то интересное рассказывал, эмоционально жестикулируя при этом руками.

«Опять чёртушка что-то заливает», – подумал про себя подполковник и перевёл глаза от мирно беседующих казаков на бак канонерки.

На носу канонерской лодки под руководством бомбардира Даниила Дорошенко кипела работа. Расчёт орудия, выполняя распоряжения своего командира, густо мазал салом подвижные части пушки, раз за разом проворачивая её как по углу, так и по азимуту. Подполковник заслуженно считал Даниила лучшим артиллеристом в своём подразделении и всегда при случае выставлял его глазомер в пример другим пушкарям.

«Вернёмся из похода, буду ходатайствовать перед начальством о присвоении бомбардиру звания фейерверкера», – решил для себя Илья Прокопьевич, немного подумал, и с отцовской заботой продолжил свою мысль далее: «Продвигать смышлёного казака по службе – для нас, командиров, дело благое».

Бомбардир Дорошенко, чувствуя на себе благосклонность командира полка, старался в тонком деле своём батьку не подводить, и никогда впустую порох не расходовал. В любой обстановке сохранял трезвую голову. Действовал решительно и после меткого выстрела благодарил Господа Бога. Полковые пушкари открыто завидовали ему, но он сам от этого не зазнавался и о своем седьмом чувстве ни с кем не делился. На все дотошные расспросы товарищей отвечал однозначно: повезло.

На берегу младший урядник Егор Вареник построил в шеренгу экипаж канонерской лодки, не задействованный в авральных работах. Батькин любимчик, старшина Андрий Бульбанюк, прохаживаясь вдоль застывших в линию казаков, придирчиво проверял амуницию и внешний вид подчинённых. Без особого труда находил недостатки и строго выговаривал за это младшему уряднику.

В тридцати метрах от первого баркаса, слева от срытого плавным углом и усиленного связками камыша спуска из лагеря, располагалась полковая кухня гребной флотилии. Полковой кашевар Сашко Чумак суетился возле печи. К нему подошёл ординарец подполковника Цибуля. Они перебросились несколькими словами. Даже со стороны видно было, что лясы точить у Чумака времени нет. Цибуля отвлекать от неотложных дел Чумака не стал. Отрезал от свежевыпеченного каравая краюху и тут же спрятал её в свою сумку. Приоткрыл дверцу печи и выхватил из топки голыми пальцами уголёк. Раскурил свою люльку. Пуская на ходу клубы сизого табачного дыма, направился в сторону бани.

Сумженский казак, православный татарин Мурат Мамедов, больше известный в полку под кличкой «Кипятила», обнажённый по пояс, мешал длинным шестом кипящее бельё в котле. Быстро идущего в его сторону Цибулю «Кипятила» заметил сразу. Отставил шест в сторону. Ловко спрыгнул с деревянного козлика на землю. Первым протянул руку приблизившемуся к нему Цибуле. После рукопожатия сунул в руки ординарцу приготовленный заранее свёрток. Едкий запаха щёлока вызвал у Цибули приступ кашля. Размахивая зажатым в левой руке свертком, Цибуля шустро ретировался из завешенного со всех сторон стираными портянками заведения Мамедова.

Дисциплина и порядок благотворно подействовали на Паливоду, но никак не могли исправить подорванное вчерашней попойкой здоровье. Своё лекарство от хвори у запасливого батьки всегда имелось. Вот только принимать его в одиночестве у него желания не было. Для правильного опохмела требовалась компания. Поэтому оставалось только терпеливо дожидаться, когда, наконец, проснётся есаул Лозинский.

– Казак сказал, казак сделал, не можешь сдержать слова – не обнадёживай товарища, – произнёс в сторону лагеря егерей разочарованный подполковник и поник больной головой. Безвольно опустив плечи, медленно поплёлся в направлении своего шатра. К головным болям прибавился шум в ушах, а когда заныла острой болью поясница, жить на белом свете Паливоде и вовсе расхотелось.

«Сейчас бы кваску холодненького из березового сока…» – подумал разбитый похмельной хворью подполковник и решительно сошёл в сторону с тропинки.

Присел на землю и, покрякивая от натуги, стащил с ног промокшие насквозь от росы сапоги. Раскрутил портянки и набросил их сушиться на высокие голенища. Прилёг животом на влажный клевер. Совал розовую кашку клевера и, чтобы заглушить желание закурить, принялся жевать её. Вскоре, брезгливо кривясь, сплюнул горьковатую кашицу на землю. Морщась от нарастающей боли в пояснице, развернул тело на спину. Пристально уставился в бездонное небо, в надежде разглядеть в нём радостно поющего жаворонка. Яркий солнечный свет слепил глаза, найти глазами птицу на небе оказалось делом невозможным. Паливода разочарованно присел. Отмахнув рукой от лица назойливую мушку, вытягивая до хруста шею, с определённой надеждой посмотрел в сторону лагеря егерей.

«Неплохо было бы сейчас для бодрости духа пропустить чарочку водки», – подумал Паливода и, чтобы занять себя делом, принялся обгрызать ногти на пальцах рук.

Наверное, с небес заметили его страдания. Дрогнули ветви на плакучей черёмухе. Подполковник заинтересовался этим движением, а когда разглядел среди листвы лицо своего верного ординарца, сильно обрадовался. Цибуля поманил к себе пальцем умирающего от одиночества и похмелья батьку, а когда тот живо просунул своё тучное тело сквозь плотную стену ветвей черёмухи, всунул ему в руки глиняную пиалу, наполовину наполненную горячей, янтарного цвета жидкостью.

– Выпей-ка, батя, настоя целебного из ивовой коры. Он головную боль твою как рукой снимет. Сколько раз повторять тебе, что тягаться с молодыми горилку пить – дело дрянное и заранее для тебя проигрышное. Они вон, скачут как жеребцы, а ты мучаешься от похмельной хвори. Руки с утра вон как трясутся. Бритвой лицо себе разукрасил, даже страшно смотреть, – причитая как заботливая мамка, Самсон наконец открыл сумку.

Порылся в ней. Нашёл там сорванный совсем недавно лист подорожника. Основательно размял его пальцами, осторожно приложил к ранке на батькином подбородке и добавил к сказанному:

– Вчера надо было думать. За вечер со всеми умудрился на брудершафт выпить. Сколько пойла выжрали на пару с Морозом – говорить не стану. Песни спивали, как волки на Луну выли. Сколько тебе раз говорить: негоже командиру полка панибратство с подчинёнными разводить.

Зная свой грешок, Паливода молчаливо опустил глаза. Он очень хорошо понимал свою слабость, с которой бороться пытался, но по пьяному делу она всегда оказывалась сильнее, отчего наутро всегда мучился от внутренних угрызений совести.

Снадобье ординарца очень скоро подействовало. Головная боль резко отступила. Звон в ушах прекратился. Боль в пояснице угомонилась. Одним словом, полегчало.

Цибуля времени даром не терял. С особенной аккуратностью расстелил на прошлогодних прелых листьях чистую тряпицу. Неспешно разложил на ней закуску. Достал из сумки пузатую бутылочку из тёмного стекла и на глазах нервно сглотнувшего слюну батьки наполнил горилкой до краев серебряный стаканчик. Уверенной рукой поднёс его подполковнику.

Паливода с радостью принял в руки заветную чарку и, не тратя время на раздумье, опрокинул водку в рот. Занюхал краюхой черного хлеба, натертой чесноком. Вернул хлеб на тряпицу и только после третий чарки жадно навалился на хлеб и сало.

В это время ветви черёмухи раздвинулись, и под деревом с фляжкой в руке появился долгожданный есаул Лозинский. Аккуратно поставив её возле тряпицы с закуской, Лозинский, ни слова не говоря, присел напротив подполковника.

Только успели опрокинуть по стаканчику, как в их компанию под черёмухой неожиданно вторгся Терентий Мороз. Положил на тряпицу завёрнутый в лист лопуха кусок отварного мяса. Залпом опрокинул предложенную Самсоном чарку водки. Закусывать её не стал и, ссылаясь на полное отсутствие времени, после слов благодарности, рысцой рванул обратно на кухню.

Правильно выпитая с утра водка сняла похмелье. Лица подполковника и есаула разгладились. Любезно обменявшись кисетами, они, наконец, закурили. Сразу завязалась душевная беседа. Чтобы вновь оправившиеся от хвори офицеры не начали, как вчера, выпивать на брудершафт, дальновидный Цибуля без лишних слов собрал в узел тряпицу с остатками закуски. Заткнул пробкой бутылку. Выплеснул из серебряной чарки оставшуюся малюсенькую каплю водки на землю и спрятал её в сумку. Полную флягу есаула Лозинского отставил в сторону. Умный маневр ординарца подполковник оценил по достоинству.

– Похмелье – дело тонкое. Не будем портить, господин есаул, такое удивительное и прекрасное сегодняшнее утро, которое в начале своем казалось безобразным, а вот в сию минуту оказалось прекрасным.

– Самсон Тимофеевич, собор всех офицеров полка у моего баркаса немедленно, – перебив на полуслове Лозинского, распорядился Паливода.

– Есть, господин подполковник, трубить общий сбор! – взяв под козырёк, бодро отчеканил в ответ Цибуля, и тотчас поспешил исполнять полученное из первых уст распоряжение.

Правда, по дороге на мгновение задержался возле командирских сапог. Заменил затвердевшие на солнечном жаре портянки батьке на свежие и, размахивая ими в руке, резво сбежал по узкой тропинке на отмель к баркасам.

– Цибуля, он казак правильный. Такие в своё время только на Сечи водились, – глядя вслед ординарцу, с особым уважением произнёс Паливода.

Лозинский выбил о каблук сапога табачную золу из трубки и, понимая, что поправка здоровья закончилась, кивнул в сторону своей фляги. В ответ на отрицательные движения головы Паливоды, только тяжело вздохнул. Живо поднялся на ноги. Стряхнул с брюк прилипшую листву. Придерживая рукой головной убор, протиснулся сквозь стену ветвей черёмухи и бодро зашагал в сторону расположения своего отряда.

Командиры собрались мгновенно. После чёткого доклада старшины Бульбанюка подполковник Паливода отдал приказ «вольно».

Чтобы не тратить время впустую, батя старательно принялся рисовать перед расслабившимися офицерами стеблем камыша на песке линию обороны турок. Когда эскиз рисунка был полностью готов, подполковник начал излагать приготовившимся внимательно слушать подчинённым свой план боевых действий.

– Вчера мною был получен приказ от вышестоящего начальства…

После этих слов подполковник строго осмотрел всех собравшихся и, чувствуя внимание офицеров, продолжил:

– С особой осторожностью нам предписано подобраться к артиллерийской батарее неприятеля, которая прикрывает со стороны Дуная подступы к крепости Измаил. Но прежде чем на рассвете начнётся общевойсковая операция, нужно скрытно сбросить на вражеский берег абордажный десант из пластунов старшины Бульбанюка и егерей есаула Лозинского…

Подполковник поднял глаза на офицеров и, чувствуя сердцем, что всем всё пока ясно, продолжил далее разъяснять свой план.