Защита Отечества

– А зачем, Матушка, Светлейший князь Григорий Потёмкин с генералом Суворовым в армии тогда реформу затевают?

– Да будет тебе, сударь, чужие сплетни разносить. Не твоего ума это дело.

Екатерина Вторая строго браниться не стала, но вопросительным взглядом умных глаз измерила всё знающего лицедея. Учуяв недоброе, Нарышкин сник, и лицо его сделалось робким. Откровенный разговор, к которому так стремился придворный шут, не состоялся, и чтобы напрасно не гневить не поддавшуюся на расчётливую уловку государыню, раздосадованный в глубине души Нарышкин принялся оправдываться.

– Ты, Матушка, на глупца не серчай. Вижу, не до меня тебе. Лучше думай свои мысли праведные. Мешать тебе более неразумными вопросами не стану. Вот только рядышком на часы устроюсь и верой хранить твой покой буду. Врагов у России много, а ты у меня одна.

Императрица, подобрав подол длинного платья, смело уселась на обшитую бархатом и золочёной ниткой мягкую подушку качели. Налегая спиной на спинку сиденья, запрокидывая назад голову, энергично двигая ножками, обутыми в модные сапожки, государыня быстро раскачала качели. Листья на деревьях от жары пожухли. Трава же на коротко стриженых газонах держала цвет и свежесть. Вдруг неожиданно, сея страх и дрожь в душе Екатерины Второй, промелькнула за беседку одетая в новый гвардейский мундир спина Петра Великого. Царица, до смерти напугавшись, вздрогнула. Растерянно взглянула на Нарышкина, но верный Ея Величеству часовой спокойно нес службу на своём посту. Как всегда, приняв это мистическое видение за добрый знак, Императрица широко перекрестилась. Вновь недоверчиво покосилась на доблестного часового, бравый вид которого отогнал прочь её страх, и она, обретя привычный покой, принялась сочинять про себя будущее письмо Мари Франсуа Вольтеру:

«Милостивый государь, получила три недели назад ваши письма и вот только сегодня собралась мыслями сочинить, наконец, вам достойный ответ».

Первые строки ей удались, и она, окрылённая нежданно обретённым вдохновением, весьма довольная своей музой, более не заострялась на пустяках и продолжила свои умные мысли далее:

«Наши азиатские города состоят из населения более двадцати национальностей: это народы, быт и культура которых, вовсе не похожа друг на друга. Так вот, мне необходимо сегодня сшить такое удобное платье, которое современным кроем оказалось бы пригодным всем без исключения. Друг мой», – с особой нежностью обратилась Екатерина к далёкому Вольтеру, словно тот сейчас находился с ней рядом. Нервная дрожь охватила её, но она справилась с нею и вновь принялась излагать свои мысли.

«Не обращайте внимания на шумиху, поднятую парижскими и польскими газетами, которые давным-давно уморили моих доблестных солдат чумой, но найдите это весьма забавным, что русские воины, воскреснув для битвы, уже не интересуются о численности неприятеля, но только спрашивают: где он?»

Здесь государыня остановилась, чтобы перевести дух и, не сдерживая свои крайние эмоции, от которых порозовели уши, с жаром продолжила:

«Я очень дорожу дружбой короля прусского, но пятьдесят тысяч добровольцев, желающих бескорыстно служить православным народам в их справедливой войне, нам уже не понадобятся. Не знаю, насколько умён Мустафа, но затеяв беспричинную войну с Россией, потерпел в ней заслуженное и сокрушительное поражение. Мир – вещь прекрасная, но согласитесь, в войне есть место для особенного трепета. С тех пор, как победоносное счастье привалило ко мне, Европа находит у меня много ума. Россия вышла из войны более цветущей. Война сделала мою Империю известной всем и показала всему развитому миру русских людей высокого достоинства. Европа, наконец, увидела, что моя великая страна не нуждается в средствах, и что мы можем защищаться и энергично воевать, когда на нас несправедливо нападают».

Словесный запас исчерпал её сердце, и она даже почувствовала некоторую усталость, но вспомнив о приятном, захотела непременно поделится этим с Мари Франсуа.

«Какое счастье беседовать с философом Дидро, гостившим у меня. Я получила такой положительный заряд творчества, что почти закончила работу над новым Сводом законов», – здесь она вновь взяла передышку, прикинув в уме выплаченное материальное вознаграждение последнему за мудрость, оказавшую ей помощь в этом нелёгком деле, и осталась довольна своею щедростью.

«Вы давно просите меня, – начала она с сожалением, словно морщась от боли, – принять современное законодательство в сегодняшнюю российскую жизнь, чтобы поскорее сообщить об этом Петру Великому на том свете. Прошу Вас отложить скверное намерение на более далёкое время», – умозаключение ей показалось весьма убедительным и способным уберечь её друга от нелепой смерти, с которой Мари, по всей видимости, уже давно смирился.

Гоня прочь от себя дурные мысли, она заставила-таки себя переключиться на добрую ноту, чтобы закончить письмо не в мрачных тонах.

«Вы довольны моими подданными, посетившими Вас в Ферне? Когда Европа больше узнает нового о моём славном народе, то навсегда отбросит прочь неверные предубеждения и заблуждения, которые прежде составляла на счёт России.

Да, чуть было не забыла сообщить Вам о флоте российском. Теперь и в вечные времена Мудрая Европа будет судить о нём только по его героическим успехам.

Прощайте, милостивый государь! Будьте здоровы! Не лишайте меня Вашей дружбы и будьте уверены в моей…».

Сашко Масюк уверенно держал курс своей быстроходной «чайки». Основательно загруженная житейским скарбом переселенцев, лодка низко сидела в воде, но слушалась руля своего кормчего безупречно. Воспользовавшись помощью попутного ветра, уставшие от изнурительной работы на вёслах, гребцы крепко спали. Возбуждённый за трудный день, Андрийка заснуть никак не мог. Чтобы не разбудить чутко спящего Никиту, он осторожно развернулся на спину. Затекшее тело, наконец, блаженно вздохнуло. Низкие облака гнались за лодкой. Луна выглянула из-за тучи, отчего зловещая темень рассеялась. Стало светло и совершенно не страшно. Андрийка приподнялся на локте и осмотрелся. Масюк, надёжно прижав к себе древко руля, неподвижно сидел на своём месте под кормовым огнём лодки. Время от времени он подносил свободной рукой к губам длинный чубук люльки и выпускал изо рта огромное облако дыма. Ветер тут же подхватывал его, и до обоняния Андрия доносился приятный аромат зелёных яблок. Этим чудно пахнувшим табаком Масюк ни с кем не делился, потому что ходил за ним за Черное море и покупал его у турецкого султана. Среди огромных сундуков, прижавшись плотно спинами друг к другу, спали Панас и Оксана. Злые языки поговаривали, что Оксана водила тайную дружбу с нечистой силой, поэтому её красота к ней только прибывала. Лихой казак Панас влюбился в Оксану с первого взгляда. Сразу навечно присох к её красоте своим мужественным сердцем. Бросил саблю к её ногам. Навсегда забыл дорогу к своим боевым товарищам.

По лунной дорожке за «чайкой» Сашко, раскрыв паруса, словно гигантские птицы, неслись в ночи друг за дружкой остальные лодки. В ночной облачности над далёким Херсоном сверкали зарницы. Свежий ночной ветерок пронизывал холодом насквозь, брызгал в лицо Андрия скупыми дождевыми каплями. Порывы набирающего силу ветра громко трепали концы паруса. Вода за бортом весело плескалась. Луна вновь спряталась за облаками. Сразу стало темно, сыро и невыносимо зябко. Кошмарная темень нагоняла страх на Андрийку. Он спрятался с головой под овечью шкуру. Прижался к горячему телу Никиты и скоро согрелся. Прогоняя прочь тревожные мысли, принялся вспоминать светлый образ матери. На сердце постепенно становилось легче. Он, наконец, совсем успокоился и не заметил, как уснул.

Когда Андрийка проснулся, солнышко уже успело высоко подняться над горизонтом. Улыбающийся Никита сразу же подсунул ему чистую тряпицу со снедью. Проголодавшийся за долгую ночь юнец жадно набросился на еду. Ночное ненастье бесследно исчезло. Дивное летнее утро уверенно набирало силу. В попутном ветре на Днепро-Бугском лимане никто не сомневался. Свежий ветерок, ничуть не изменившийся в направлении, влёк своей силой лодку с переселенцами вперёд по лиману, на новые земли. Панас, опершись спиной на кованый сундук, беспечно крутил на пальце свой длинный ус. Заспанные глаза его щурились от ярких лучей солнца, но он упрямо всматривался в пустынный горизонт на востоке. Раз за разом зевал, широко раскрывая рот, суетно крестил его, растирая широкой ладонью по давно не бритым щекам горькие слёзы. Оксана, отложив гребень, ловко заплетала смоляные волосы в тугую косу. Андрийка широко раскрытыми, по-детски наивными глазами пристально уставился в её премилый профиль и заворожено застыл. Красавица, почувствовав на себе чей-то пристальный взгляд, обернулась. Озорные огоньки вспыхнули в её очах, и она, зная свою чарующую власть над мужской половиной, лукаво улыбнулась. От неожиданности Андрийка густо залился краской. В смятении отвёл в сторону глаза и, подавляя в себе противное смущение, исходящее из больно кольнувшего сердца, стыдливо потупил глаза. Страшась вновь повстречаться с шальными глазами Оксаны, Андрийка лишь только раз волчонком взглянул на неё, поражаясь её неписаной красе. Тут же, вспомнив о еде, ожесточённо заработал зубами, уткнувшись взглядом в днище лодки, стараясь во что бы то ни стало подавить острое желание ещё хотя бы разок полюбоваться светлым образом прекрасной девы. Через силу преодолевая свою робость и скованность, всё-таки глянул на Оксану, и она, словно чувствуя его вожделение, встретила его глаза взглядом. От неожиданности Андрийка неловко вздохнул и поперхнулся плохо разжёванной во рту пищей, вконец смутился и громко раскашлялся. Испуганный Никита торопливо постучал его по спине. Андрийка скоро справился с недугом и теперь тупо смотрел перед собой, а в сторону Оксаны уж более глядеть не решался.

Между далёким берегом и лодкой кружила в суматохе огромная стая горластых чаек. Глазастые морские птицы стремительно пикировали во вспученное ветром воды лимана и, подхватив из мутной воды добычу, резво взмывали в искрящееся чистотой небо.

Отдохнувшие за ночь гребцы, разбившись по интересам в компании, коротали своё свободное время как могли. Слывший среди казаков скандальным характером Иван Жмых надолго ни в одной из них не задерживался. После последнего своего изгнания из компании товарищей, обидевшийся на весь белый свет Иван перебрался поближе к Масюку и там ещё долго выслушивал спиной язвительные подковырки задетых за живое приятелей. Одиночество убивало Ивана. Он с нескрываемым интересом заглядывал в лицо Сашку, всем своим видом предлагая ему дружбу, но начать разговор первым не решался. Важно вытащил из-за пояса люльку и долго крутил её без всякой надобности в руках. Смекал про себя, как бы помудрее выпросить турецкого табачка у жадного Масюка. Прикидывал со всех сторон, как это лучше сделать, загадочно улыбался и упорно ждал подходящего момента. Мысли хитрющей так и не пришло ему в голову, а случай подходящий можно было ожидать вечно.

«Не попросить ли у Сашко табачка взаймы», – подумал невзначай Иван, и эта зацепка сразу понравилась ему. Пристально разглядывая приближающуюся чайку Степана Тригуба, Жмых принялся сочинять про себя свою будущую просьбу.

«Уважаемый пан Масюк», – шевеля губами, сложил в уме первую фразу Иван. От неимоверного умственного труда Жмых весь покрылся испариной. Обращение «уважаемый» он тут же заменил на «ясновельможный» и это ему очень понравилось.

В это время, поймав парусом поток попутного ветра, Тригуб решил на шальной удаче во что бы то ни стало обойти самую быстроходную на Сечи «чайку».

– Вот бесовская душа, – негромким голосом произнес Сашко и, принимая вызов Тригуба, резко вскочил на ноги. Мгновенно оценив обстановку, уверенный в своём мастерстве Масюк, чтобы слышали все, громко добавил: – Битому неймётся, – и тут же ухватился жилистыми руками за верёвки своего паруса.

«Чайка» Тригуба стремительно неслась вперёд и, казалось, никакая сила уже не остановит её. Предвкушая лидерство, подхлёстываемые куражом, крайне возбуждённые казаки на тригубовской лодке улюлюкали безнадёжно отстающему Масюку. Бледный Сашко, так и не потерявший присутствия духа в этой непредсказуемой ситуации, в последний момент сумел-таки перехватить ветер удачи. «Чайка» Степана на какое-то мгновение вдруг потеряла управление и, опасно накренившись на левый борт, сбилась с курса. Победное настроение враз затихло. Испугавшиеся гребцы схватились за вёсла.

Василь Дорошенко чуть не опрокинул за борт клетку с белой крысой. Взлетел на самый верхний кованый сундук Оксаны и Панаса, где неистово принялся крутить над головой двумя саблями. Оксана с визгом бросилась на шею Панасу. Иван Жмых, зарабатывая себе жменьку масючинского ароматного табачка, бесстыже показал свой голый зад всей тригубовской компании, на которой со страху уже спустили парус. Полковник Поддубный светился от радости, сдерживая свои эмоции, хитро утирал усы. Достал пляшку с горилкой и собственноручно поднес до краёв полный михалик непревзойдённому кормчему. Затем причастил доброй чаркой всю ликующую братию.

Раскалённое добела дневное светило скрылось, наконец, за западным небосклоном. Летние сумерки быстро сгущались. Долгожданная прохлада после захода солнца на ночлег так и не наступила. Заметно увеличившаяся влажность окружающего воздуха после полного исчезновения ветра превратила дневной зной в невыносимую ночную духоту. Паруса на «чайках» беспомощно обвисли. Потерявшие ход лодки более не слушались руля. Теперь, полностью зависимые от течения лимана, они бестолково расходились в разные стороны. Непроглядная темень и полное отсутствие привычного движения вперёд наводили в сердцах присмиревших переселенцев труднообъяснимую тревогу. Семён Дрозд, больше жизни любящий своих пчёл, долго тянул со стороны призрачной суши длинным, похожим на пчелиный хоботок носом воздух, желая учуять в нём сладкий дух скоро приближающегося медового Спаса. По всей видимости, Семён что-то унюхал. После весьма долгих сборов, похожих прежде на конвульсии больного человека, смачно чихнул, тем самым обращая на себя внимание.

– Будь здоров, пан Дрозд, – первым отреагировал на свершившееся, наконец, облегчение Семёна Сашко Масюк. Дрозд же, не обращая внимания на некоторое оживление вокруг его имени, важно достал из кармана белый платок. Вначале промокнул слёзы, выступившие на глазах, и только затем высморкался в него. Тщательно утерев короткие усы под своим необычным носом, благодарно склонив голову в сторону Масюка, чеканя каждое слово, достойно отблагодарил своего доброжелательного товарища.

– Спасибо, пан Масюк. Дай и тебе Бог здоровья! – Затем вдруг спохватился и, обращаясь вроде бы ко всем, но глядя почему-то с учительским укором в глаза глупо улыбающемуся Ивану Жмыху, повелительно гаркнул: – Ну что расселись, милейшие, или уже не спешим никуда?

Он первым решительно схватился за весло. Его примеру тут же последовали все остальные.

«Чайки» со спущенными парусами, наконец, ожили и, подчиняясь воле гребцов, вновь выстроились в прежнюю линию, упрямо двигаясь дальше. Низкие завитки млечного пути яркими россыпями звёзд почти касались верхушек высоких мачт набирающей скорость маломерной флотилии, рассеивая над головами жилистых гребцов бездонный мрак ночного неба. Прямо по курсу идущих вперёд лодок, над самой кромкой воды далёкого горизонта, в пепельной купели кровавого пожарища рождалась луна. Морские чайки, громко хохоча, садились на зеркальную поверхность спокойного лимана, усугубляя душераздирающими воплями картину недоброго знамения.

Прекрасно ориентируясь на местности, главарь шайки разбойников Митя Борода быстро взбирался на гору. Принятый недавно в разбойники, бывший запорожский казак Хома Окунь едва поспевал за своим шустрым товарищем. Прошлогодняя листва, щедро смоченная недавно прошедшим дождиком, наполняла свежий лесной воздух пряным запахом. Увлажнённый лист не шуршал под ногами, а легко проседал под тяжестью тела. Корявые следы, оставленные на воздушном ковре из листьев, приметны были издалека. Осторожный Борода то и дело расчётливо сворачивал в разные стороны, ловко заметал следы, умело используя для этого плотные островки из намытой сели. Наконец, густой лес закончился, и они, тяжело дыша, вышли на открытую со всех сторон макушку горы. Схоронившись в густой траве южного склона, прикрывшись ладонями от яркого света полуденного солнца, с высоты птичьего полёта внимательно оглядели бескрайнюю гладь равнины лимана. Стая дельфинов, недалеко от берега взяв в плотное кольцо косяк рыбы, не спеша, по очереди, утоляла голод. На пиршество со всех сторон спешили прожорливые чайки. Не найдя глазами предмета своего долгожданного вожделения, Митя смутился. Его злые глаза прямо-таки буравили наивные очи не на шутку испугавшегося Окуня.

– Не серчай, атаман. Обожди чуток. Близко они уже. Сердцем чую, – с жаром заговорил Хома и, зарабатывая расположение у своего грозного товарища, попытался простодушно улыбнуться.

Оценивая неестественную гримасу как издёвку, Митя опустил руку на рукоять дорогого пистоля демидовской работы. На широком лбу Окуня выступил крупными каплями пот. Аккуратно скрывая своё внутреннее напряжение, Хома продолжал глупо улыбаться. Митя тяжело вздохнул. Убрал руку с оружия и, зарывшись ею в густых космах своей бороды, задумался. Постепенно гнев в его глазах сменился на милость.

– Ты покарауль их, Хома, – незло распорядился Митя, – а я пока поразмыслю чуток, как жить дальше будем.

И он тут же беспечно растянулся на успевшей уже подсохнуть траве. Пред глазами, в глубине тёмно-голубого неба, парил орёл. В последнее время Митя Борода всё чаще и чаще анализировал свою прошедшую жизнь, и то, что в ней было больше дурного, чем хорошего, очень удручало его. По зову своего сердца присягнул он чудесно спасшемуся царю Петру Фёдоровичу. В составе отряда Наумова командовал сотней. При штурме города Оренбурга одним из первых вскарабкался на крепостную стену. Одержимый яростью и кровью, увлекая своих людей за собой, крушил саблей всех попадавшихся под руку, пока не нарвался на бравого гвардейца. Тот оказался не из робкого десятка, быстро охладил пыл разбушевавшегося Мити. Не без труда оттеснил своей стремительной атакой его обратно, на край стены и, бесстрашно глядя в глаза растерявшемуся пугачёвцу, прохрипел:

– Куда прёшь, сволочь! – И, вкладываясь всем телом в свой резкий удар, плашмя ударил саблей по горячей Митиной голове. Падение со стены смягчили ещё не успевшие закоченеть тела убитых товарищей. Упорно цеплялся за свою жизнь Митя, а когда встал на ноги, братоубийственная бойня Емельяна Пугачёва потерпела от московской власти сокрушительное поражение. Мелкие отряды отступников зверски мародёрничали в округе, не жалея при этом ни старого, ни малого. Это была агония загнанных правосудием в угол бродяг. Глаза изнасилованной крепостной девки ни днём, ни ночью не давали покоя истерзанному угрызениями совести сердцу Мити, постоянно требуя покаяния за грех душегубства.

– Вон они, голубочки! – радостно завопил Хома.

Борода, стряхнув чёрные мысли, резко повернулся на живот. Достал из-за пазухи подзорную трубу и навёл её на лиман. Из-за мыска медленно выплывали лодки. В «чайках» царил закон и порядок. Одни гребцы отдыхали, другие, что есть силы, налегали на вёсла.

«Таких голыми руками не возьмёшь», – горько подумал про себя Митя, Хоме же сказал:

– Знать бы, в какой из них казна припрятана…

– Узнаем, атаман. Дай только срок. Возьмём её, родимую, тёпленькой, – живо заверил ликующий Окунь.

Уверенность Хомы нравилась Бороде. Располагая новоиспечённого разбойника к себе ещё больше, доброжелательно бросил ему в руки полную фляжку водки. Высоко задрав голову, Окунь жадно глотал обжигающую горло жидкость. Под натянувшейся на пузе его рубахой отчётливо видны были латы брони.

Возвращались в своё логово, довольные друг другом. Хома Окунь хитро улыбался в ответ на серьёзные взгляды Мити Бороды. Это не смущало главаря шайки разбойников. Он ясно понимал, что сейчас брать казну хохлов был совсем не тот случай, но упускать из поля своего зрения запорожцев было, по его мнению, смерти подобно.

В лесу было тихо и уютно. Листва на деревьях держалась крепко, но пора листопада была уже не за горами. Сбросивший листву лес становился плохим убежищем для разбойников. Внезапные облавы на лихой люд приносили успех лишь властям, поэтому многим лихим людям из-за участившихся облав дожить на воле до следующей весны было не так просто.

Границы Российской Империи неудержимо расширялись. Созданное Петром Великим войско утверждалось в битвах как самая лучшая армия в мире. Москва на присоединённых к России землях насаждала свой строгий закон. Российское православие разрасталось на все четыре стороны света, достойно претендуя Святым Духом своих церквей на мировое господство.

Когда дневная жара начала постепенно ослабевать, с виднеющейся кромки берега взметнулась ввысь фигура из дыма. Утомлённые длинным переходом гребцы, заметив долгожданный знак, что есть силы налегли на вёсла. Народ в «чайках» ликовал. Масюк, зная коварность здешних вод, зорко высматривал на берегу заблаговременно расставленные вехи.