Сыщики из третьей гимназии и Секрет медальонов

– А ты как думал? Так что говори мне правду. Если соврешь – решетки тебе не миновать. Они вместе пришли?

– Нет. Оська явился к открытию.

– В одиночку?

– Нет. С Колючим.

– Кто такой?

– Не знаю. Это я его так прозвал. Потому что взгляд такой, что кровь стынет. Будто не живой человек глядит, а покойник.

Крутилин понимающе кивнул. Подобные глаза он видел, и не раз. У сбежавших с каторги. Потому что каторга хуже ада.

– Опиши его…

– Лет тридцати – тридцати пяти, одет в заношенный армяк, волос длинный, тонкий, цвета соли с перцем, борода того же цвета, длинная, давно не стриженная, глаза карие. Последние дни он каждый день к открытию приходил. Садился вон за тот столик у окошка и заказывал себе чай. Где-то в одиннадцать утра уходил. А вчера вдруг пришел с Оськой. Опять же сидели до одиннадцати. Пили опять же чай. Потом расплатились, ушли, но Оська буквально через пару минут вернулся. Но уже не с Колючим, а с дворником. С ним пили водку. И не возле окна, а в глубине трактира. Прокопий быстро надрался. А потом в трактир снова зашел Колючий. Садиться не стал. Просто зашел и сразу вышел. Оська тут же позвал меня рассчитаться. Но это ещё не все. В четыре пополудни Оська с Колючим пришли снова. У Хвастуна фингал красовался под глазом, сказал, что где-то подрался. Сидели недолго. Всё. Больше ничего не знаю.

– Явишься завтра в сыскную, поглядишь на фотопортреты из картотеки. Вдруг Колючего опознаешь?

– Для вас я что угодно сделаю…

– А водку больше не разбавляй.

– Клянусь…

– Клятвам твоим грош цена. Так что запомни, я от тебя не отстану, проверять буду постоянно, агентов сыскной в трактир засылать с моим приборчиком.

Выйдя из трактира, Крутилин подошел к Прокопию:

– Давай в квартиру поднимемся.

Осмотрев замок, Иван Дмитриевич вздохнул:

– Вскрывали отмычками.

– Не я, ей-богу, не я.

– Да тебя, дурака, никто и не подозревает.

Крутилин быстро обошел пустые комнаты.

– Ты ведь вместе с полицейскими отсюда уходил. Осмотрись-ка, – велел он дворнику. – Ничего после вашего ухода не пропало?

– Вроде нет. Чему тут пропадать? Всё уже украдено, – пробормотал дворник и заплакал.

– Чего ревешь?

– Пристав не поверит, что это не я печати сорвал…

– Скажешь ему, что это я, Крутилин, их снял, чтобы квартиру осмотреть. Имею на то полное право.

Дворник рухнул на колени:

– Молиться за вас буду всю жизнь.

– Лучше поймай мне извозчика.

– Сию секунду, мигом!

* * *

Агент сыскной Петька Абас[2 - Двугривенный.], в отличие от своих коллег, лишь переодевавшихся в «извозчика», «чиновника», «студента» и «фабричного», действительно был нищим.

Он приехал в Петербург десять лет назад весной и примкнул к артели строителей, возводившей дом в Литейной части. Постройку закончили к началу ноября, получили расчет, поделили деньги. Петр поехал на Николаевский вокзал, купил билет до родного Тамбова, зашел в трактир… К нему за стол подсела симпатичная горничная, слово за слово, он заказал по её просьбе вина, да и сам пригубил…. Очнулся на берегу Обводного канала, без армяка, сапог и денег. Билет до Тамбова тоже украли.

Побрел в сторону Лиговки. По дороге сердобольная баба, приняв за побирушку, сунула Петрухе двугривенный. Эта подачка и определила и дальнейшую судьбу, и кличку. Вплоть до весны он христарадничал, что неожиданно оказалось занятием выгодным, но отнюдь не легким. Потому что нищих в Петербурге много, и за лучшие места приходится драться. Но Петр был молод, силен и буквально через месяц отвоевал себе едва ли не самую выгодную «точку», у дверей храма на Сенной.

После Пасхи, заработав в два раза больше, чем предыдущим летом на стройке, Петр наконец отправился домой в Тамбовскую, где, приехав, обнаружил вместо избы с семьей пепелище. Оказалось, что любимая жена и трое деток сгорели заживо в канун Рождества. Поджег кто или угли из печки на пол упали – так и осталось загадкой, которую местный исправник разгадывать не захотел. Поплакав, Петр подарил свой надел и все привезенные деньги, за вычетом стоимости билета третьего класса до Петербурга, отцу с матерью.