В любви то радостно, то больно

Оскар не был избалован вниманием девушек, не был знаком с азбукой обольщения и флирта, понятия не имел о том, почему, зачем и как нужно отвечать на интимные сигналы.

Девушке казалось, что только слепой может не заметить, как она старается привлечь интерес к своей персоне, как из кожи вон лезет, посылая на чувствительные антенны его сенсоров секретные сообщения и любовные шифровки, прочитать которые обязан каждый уважающий себя персонаж из мира сказочных грёз.

Эрика страдала, изводя себя трансформацией желаний в сновидения и мечты. Она была влюблена и в то же время злилась на несообразительность Оскара, на его  слепоту.

События в обители грёз развивались куда быстрее и романтичнее, чем на самом деле. Спустя месяц Эрика не могла уже скрывать свои пламенные чувства.

Девушка была слишком откровенна в проявлении симпатии или юноша наконец поймал эфирные флюиды чувственного любовного нектара, щедро источаемого всем её существом – неважно. Сначала между ними проскочила слабая ментальная искра, затем молодые люди обменялись сигналами интереса, после чего события понеслись вскачь.

Мир вокруг них стремительно вертелся, как кабинки качелей и каруселей в парке аттракционов. Молодые люди не успели пристегнуться, прежде чем испытали последовательно и переменно череду гравитационных перегрузок романтического характера. Их незрелые чувства испытывали на прочность ускорения и круговые вращения вокруг незакреплённой оси эмоционального всплеска во взаимоисключающих направлениях. Виражи, петли, головокружительные подъёмы и спуски, непредсказуемые повороты трогательно нежных сюжетов, как обычных симпатий, так и влюблённостей, свободные падения в провалы пустячных подозрений и горьких обид, сопоставимые по ощущениям с полётами в реактивном самолёте с вышедшим из строя пультом управления.

Они не понимали и не желали знать, где верх, где низ, когда и куда необходимо приземляться, сколько времени будет длиться полёт на сверхвысоких скоростях,  останутся ли пассажиры после всего этого живыми.

Друзьям было настолько хорошо и интересно, что прелесть новых ощущений не могли испортить никакие отрицательные эмоции. Мозг отметал негатив, превращая события в яркий мультсериал без конца и начала.

Полёт безостановочно длился чуть больше  года. За это время в полуобморочном состоянии влюблённые окончили школу, успешно провалили экзамены в институты, устроились работать с незатейливым расчётом всегда и везде быть вместе.

Им не было дела до мнения родителей, до шепотков и сплетен. Сознание фильтровало информацию, оставляя для моделирования поведения и планов на будущую жизнь исключительно спектр радужных эмоций.

Сколько раз молодые люди прокручивали в мечтах как рука об руку идут по жизни, как создают и реализуют долгосрочные перспективные цели, как насыщают значимыми событиями жизнь, наполненную до краёв любовью.

Тем не менее, долгожданное признание в любви застало Эрику врасплох, оказалось шокирующим, оглушительно неожиданным для обоих.

В пылком публичном акте предложения руки наверно не было необходимости: перспектива стать семьёй была неотвратимой как приход весны, как наступление дня, как закаты и рассветы. Ведь они родились друг для друга и знали об этом. Оскар был в этом уверен.

Однако что-то пошло не так, как обычно бывает в сказках со счастливым концом. То ли интонация признания была выбрана неправильно, то ли ситуация неподходящая, то ли сказаны главные слова не так и не вовремя. Импульс энергии любви, направленный на взлёт, по неведомой причине включил функцию падения.

Такой перегрузки Эрика и Оскар ещё никогда не испытывали. Реакцией на коленопреклонённую речь любимого была безобразная истерика с водопадом слёз и выброшенное в тёмную стремнину полноводной реки обручальное колечко с малюсеньким изумрудом, купленное в кредит.

Происходящее в ту драматическую минуту не было похоже на счастливое единение двух любящих сердец.

– Как же это было давно, – думала Эрика спустя пару месяцев после скандального расставания, – будто и не со мной. Почему я не могу с уверенностью сказать, что любовь была на самом деле? Что меня насторожило, что испугало? Наверно я сама неправильная.

Она не поняла, что тогда произошло. Была яркая вспышка в голове, вызвавшая внезапную боль. Всего несколько секунд неприятного состояния, которое перечеркнуло, обнулило безвозвратно трогательную историю любви.

Окружающий пейзаж, Оскар, она сама – всё тогда поплыло перед глазами, растекалось безобразными потёками, дрожало, изгибалось, скручивалось. От этого видения, от состояния непонятной беспомощности хотелось немедленно избавиться. Взрыв неприязни заставил поступить нелогично, но после грубого отказа немедленно наступило облегчение. Думать, анализировать, что стало причиной странного импульса – не было ни желания, ни сил.

Тысячи раз после девушка прокручивала в уме тот день по минутам и секундам. И предыдущий день, и месяц до него. Нет, ничего, что могло фатально разрушить отношения, Эрика не обнаружила. Она с ностальгией, сентиментальностью и грустью вспоминала вехи любви, превращая мельчайшие детали встреч и сюжеты свиданий в сказочные фантомные спектакли, которые день ото дня обрастали всё новыми пикантными событиями. И сожалением о случившемся.

О реальном женихе Эрика не вспоминала. Теперь она знала точно, что не хочет с ним жить, чувствовала интуитивно – истерика и отказ стать женой Оскара не были случайным сумасбродством. Причина была, но скрытая, обнаружить которую по какой-то причине пока невозможно.

Оскар несколько раз пытался встретиться, выяснить отношения: плакал, стоял на коленях, извинялся. Интересно, за что?

Эрика не могла, не хотела его видеть, хотя для возобновления отношений была весьма веская причина – беременность, которую девушка тщательно скрывала от всех, в том числе от него и от мамы.

Иногда она подолгу держала в руках телефон, порываясь набрать заветный номер, смаковала, с нежностью и грустью произнося про себя имя любимого.

Он был так нужен Эрике, так нужен, тем более теперь, когда необходимо было принять судьбоносное решение: быть или не быть малышу, к существованию которого почти привыкла, с кем уже вела долгие виртуальные беседы.

На аборт Эрика так и не решилась. В один из дней она собрала сумку с вещами и уехала. Без плана, без определённой цели, подальше от тех, кто мог поколебать решительность стать мамой.

Оставила родителям записку, попросила у них прощения и исчезла. Растворилась на необъятных просторах страны на долгие три года, по истечении которых приехала повидаться с родителями. С ней был муж, обыкновенный – совсем не из сказки, но любящий и верный. И две девочки погодки: старшей два с половиной года, младшей полтора.

А Оскар… у него тоже росли два прекрасных малыша. Точнее у их мам.

Старшему сыну было два с половиной года. Даже двоечнику совсем несложно подсчитать дату зачатия этого ребёнка.

В графе “отец” у того и у другого мальчугана стояли прочерки.

Оскар был холост. Свободу от обязательств он считал высшей ценностью жизни.

Modus vivendi, или лет через тридцать

Все знакомые вокруг Веньки упорно выстраивали отношения, создавали комфорт, налаживали быт, суетились, радовались жизни. Все-все. А у него как назло отношения разваливались, рассыпались в прах, превращались на глазах в тлеющие головешки.

Что-то внутри и снаружи горело, расплывалось, плавилось, непонятно куда и зачем просачивалось, отправляясь со звоном и скрежетом туда, где даже радость превращается в прах.

Пепел недавних драматических событий струился по ветру времени, оседал в параллельной Вселенной, превращаясь в не очень приятные воспоминания.

Прошлое – нормальное, обычное, как у всех прошлое, невыносимо раздражало вульгарной нелогичностью случившегося. Веньке казалось, что там, в былом, он был непомерно счастлив.

В один миг (разве же в один) семейная идиллия (была ли она таковой) расплавилась, осыпалась брызгами отвратительно неприятных знаний, пролилась ядовитым дождём отчуждения искренних чувств, отравила удивительно гостеприимный мир, погасила жаркий очаг уютной романтической реальности, унесла в неизвестные дали тепло и нежность доверительных интимных отношений.

Проходили дни, недели, месяцы невыносимо удушливого одиночества, ощущения абсолютной ненужности никому в целом мире, в полной бессмысленности неприкаянного существования.

Казалось, что уже прошли годы изоляции в меланхолии.

На самом деле Венька не был одинок. С ним жили двое прекрасных ребятишек, ради которых можно и нужно было карабкаться наверх, к светлому будущему, искать прежнего, настоящего себя. Если бы не дети, он, пожалуй, мог бы запросто перешагнуть черту между былью и небылью.

Дети, это дети. Самим своим существованием они несут радость, но это всего лишь маленькие беззащитные человечки. Для ощущения полноты жизни мужчине необходима верная спутница. Не какая-нибудь, имеющая соблазнительные признаки привлекательной женственности, а самая лучшая, единственная, которой можно доверить всё, что угодно – даже судьбу.

Венька – человек сугубо семейный, он родился таким.

Представьте, что некие люди пришли и предъявили претензии на крышу в вашем доме, на пол или стену. Стоят, нагло усмехаются, тычут в нос документом, где чёрным по белому со штампами и подписями означено: не твоё, отдай. Левая стена и потолок – твои, а всё остальное – извини-подвинься.

Собственно Веньку никто не спрашивал. Сначала жену брали в аренду как бы для поддержания тонуса (она умела быть душой компании, скульптором хорошего настроения, певуньей и тамадой) на вечер, потом на сутки.

Лиза умело находила аргументы, почему необходима именно теперь, и именно там. В близости никогда не отказывала, но помаленьку отдалялась от детей и от мужа. Там где всегда праздник однозначно интереснее.

Венька догадывался, чувствовал: что-то в её стремлении участвовать во всех без исключения праздниках было не так. Но точно не знал – что именно.

Необоснованно предъявлять претензии не хотел, не мог. Да и не верил в то, что женщина, с которой прошёл огонь, воду и медные трубы может поступить с ним жестоко, гадко. Любил Венька свою Лизоньку. Любил и всё тут.

Её двойная жизнь и связанные с ней тайны приводили в восторг. Лиза всегда была весела и жизнерадостна вне дома, но задумчива и молчалива в присутствии детей и мужа, объясняя такое несоответствие элегантной латинской фразой “Modus vivendi”.

Модус так модус, думал Вениамин и терпеливо готовил ужины после работы, не потрудившись перевести загадочное изречение. Затем стирал, прибирался, проверял уроки у детей, между делом одним глазком поглядывая в телевизор или книгу, на что вечно не хватало сил и времени, а потом ложился спать.

Веньке приходилось рано вставать на работу, поэтому распорядок дня он выдерживал строго.