Искушение

– Нет уж, теперь погоди. Ты мне расписку должна составить. Самой же потом спокойнее будет.

– С какого перепуга? Ничего писать не буду.

– Тогда я в суд на тебя подам, чтобы материнства лишили.

– Ещё чего не хватало!

– А ты как думала: можно всё бросить и ни за что не отвечать? Фигушки! Так не бывает. Пиши, что отказываешься от детей и от материальных претензий. Пиши, что никогда, ни при каких обстоятельствах не будешь настаивать на встрече с ними, прекратишь требовать от них и от меня материальное содержание, так как оставляешь их на моё попечение, что делегируешь мне всю меру ответственности и соответственно прав.

– Каких таких прав? И, причём здесь материальное содержание?

– Формальность, но без неё мы расстаться не можем: дети – аргумент серьёзный. Выбирай.

– Ладно, чёрт с тобой! Только ты сам пиши, а я подпись поставлю.

– Это серьёзный документ и составить ты его должна собственноручно, иначе он юридической силы иметь не будет. Садись, пиши: я, такая-то… прописана, проживаю, имею детей, мужа… составляю этот документ в здравом уме и твёрдой памяти… отказываюсь навсегда от родительских и супружеских прав… материальных и прочих претензий сейчас и в обозримом будущем…

– Не так быстро. Ишь ты, от всего отказываюсь… может, я не хочу отказываться. Вот нагуляюсь и вернусь назад.

– Тогда буду решать через суд. Мне сюрпризы не нужны. Уходя – уходи.

– Ладно, диктуй. Чего уж там.

С улицы тем временем засвистели.

Лизка заволновалась, начала торопить.

Я диктую.

Посмотрел вниз с балкона – три лохматых оболтуса, каждый лет на десять младше Лизки, явно под хмельком, расхристанные и какие-то блёклые, словно застиранные в хлам.

– Эй, мужик, Лизку позови. Мы её ждать замучились. Скажи – сейчас свалим. Пусть потом не обижается.

Лизка выбегает на балкон, –  мальчики, не волнуйтесь. Ещё немного и я полностью ваша. Тут проблемка нарисовалась, но я её почти решила. Ждите.

Письмо даётся бывшей подруге, а как её ещё назвать, с большим трудом, но продвигается. Закончив писать, Лизка дала мне его прочитать. Из своих рук.

– Теперь ты мне должен.

– И сколько?

– Половину… половину всего. Я ведь навсегда ухожу. Совсем. Значит половина всего законно моя.

– Не забывай –  нас четверо. Тебе может принадлежать лишь четвёртая часть… минус моральная компенсация за мои издержки. Ладно, на четверть согласен.

– Когда? И сколько?

– Как деньги будут. Нужно сначала подсчитать всё, бизнес продать… или твою часть, гараж тоже. Месяца через два-три твою долю постараюсь наскрести.

– Тогда сейчас аванс давай… отметить, погулять…

– Сколько?

– Так, нас четверо… нужно, чтобы на кабак хватило… домой потом чего взять… и на опохмелку. Ты же хорошо считаешь. Ну и на первое время, чтобы в кармане звенело.

– Хорошо. Добавляй в расписку двадцать тысяч, подписывай и давай её мне

– Ага! А деньги?

– Я за все годы хоть раз тебя обманул? Давай бумагу сюда. Вот тебе аванс. Будь счастлива. Вот теперь пока.

Лизка показала язык и двумя руками фак, изобразила жест победителя, после чего, виляя задом, стремительно упорхнула, оставив запах перегара.

Не сказать, что я в панике, но близок к состоянию отчаяния. Жизнь как хрустальный бокал разлеталась на мелкие кусочки.

Скоро придут с улицы дети: время ужинать. Что я им скажу? Неужели крушения и катастрофы происходят  так обыденно, будто посуду помыл, или за мороженым в магазин сбегал?

Пятнадцать лет жизни коту под хвост. А причина: с моей стороны – нелепое, ничем не оправданное долготерпение; с её – по-детски безрассудная блажь, погоня за миражами в мире, где иллюзии рождают лишь пустоту и боль.

Дальше обрыв, пропасть.

А жить как?

В двери слышен поворот ключа  – ребятня пришла.

– Привет, па! А мамка где?

– Заболела мамка. В больницу положили… надолго.

– Ура! Приставать и драться не будет.

– А что, дралась? Почему раньше не сказали?

– Да, тогда бы убила нафиг. Пусть подольше лежит.

Ничего себе оборот.  И сколько ещё открытий будет?

Приспосабливались мы с детишками долго: мне работать, дочке учиться. Сын тоже осенью в школу пойдёт. Хорошо хоть дочка подросла, помогает. Они – моё единственное спасение, надёжный якорь. Справимся.

А я всё равно маюсь от щемящего одиночества, места себе не нахожу. Для меня случившееся  – трагедия, несчастье вселенского масштаба.

На днях еду на машине, а по тротуару старушка идёт, старомодная, чопорная, словно из тургеневского прошлого нарисовалась, но аккуратная, чистенькая, благообразная.

Я задумался, о чём не помню, поэтому вёл машину медленно. Одним глазом машинально на бабулю поглядываю.

Чем- то таинственным она меня заинтриговала. У водителей так бывает: интуиция что-то неопределённое сигналит. Для того, чтобы понять причину беспокойства нужно время.

Вдруг понимаю, что не так: неуверенная, разболтанная какая-то походка и что-то ещё, пока неосознанное, но необычное, предвещающее опасность.