Принцип Рудры. Фантастико-приключенческий роман

Успокоив себя, Тайменев перед ужином разыскал администратора круиза, здоровенного чилийца с тщательно выписанным на лице циничным превосходством. Сеньор Геренте, – господин Начальник, – как его называли островитяне, вынул из кожаного кейса несколько страничек машинописного текста и предложил Николаю самому ознакомиться с программой осмотра достопримечательностей острова.

На первый взгляд программа впечатляла. Кроме пустячных пунктов, подобных визитам в небольшие родовые пещеры и жилые дома островитян, планировалась экскурсия в Ханга-Роа, совмещённая с осмотром карьера Красных Париков. Предусмотрели два полных дня на изучение Рано-Рараку с каменоломнями. Значилось даже присутствие на публичном воздвижении очередного гиганта на своё аху… Тайменев ещё раз бегло просмотрел план, не обращая внимания на начальственное нетерпение сеньора Геренте. Как ни странно, названия Рано-Као или Оронго отсутствуют. Не значтлся и визит на место работ археологической экспедиции. На вопрос, как можно попасть в селение птицелюдей и к археологам, последовал весьма прохладный ответ: поскольку планом фирмы посещения данных объектов не предусмотрены, то они невозможны ни организованным порядком, ни каким иным. И ещё, добавил сеньор Геренте, во избежание неприятностей он не рекомендует проявлять излишнее любопытство на территории иностранного государства, где могут действовать строгие законы и традиции. При этом чилийский представитель интернациональной корпорации осмотрел Тайменева тяжёлым значительным взглядом, забрал план экскурсионного обеспечения пассажиров «Хамсина», молча повернулся и отбыл по своим делам. Освободившись от неприятного ощущения, сходного с прикосновением к голому телу ледяных рук, Николай Васильевич принял решение действовать самостоятельно. Традиции и законы, – оно конечно… Но да Бог не выдаст, свинья не съест… Не террорист же он, в самом деле.

Иначе просто нечего будет рассказать лучшему другу, Вене Астапову, археологу и настоящему профессору. Да и перед собой неудобно будет, – забрался на край света и ничего не посмотрел своими глазами, кроме заранее подготовленного сценария. Нацелившись на борьбу с местной и интернациональной бюрократией, он повеселел. Но неприятности не ходят в одиночку, а день ещё не закончился.

…Очень красные губы, очень фиолетовые глаза. Откровенная блузка цвета кожи, тесные джинсы. Гуляющий образчик красно-синей двуцветности! Тайменев тяжко вздохнул, сжал челюсти и приготовился провалиться сквозь землю, будучи уверен, что так просто сбежать не удастся. Эмилия увидела и уйти не даст. Пока она торопилась навстречу, в голове Николая моментально всплыло всё, что о ней знает. Так получалось всегда, когда он видел Эмилию. Говорят, у погибающих достаточно медленной смертью перед глазами проносится вся жизнь. Подобный механизм включался у Тайменева при появлении в опасной близости красно-синей Эмилии. Только не жизнь вспоминалась, а то, чего и знать не хотелось.

А он-то надеялся, что она его оставила на твёрдой земле в покое, посчитал замечание Франсуа за шутку! Нет, Италия производит крепких и целеустремлённых дочерей. Не случайно мафия рождена итальянками; видимо, отрицание закона, непризнание общественного права будущие крёстные отцы впитывают с кипящим от любовной страсти молоком темпераментных матерей. Эмилия, урождённая сицилианка, изо всех сил старалась не уронить реноме соотечественниц. Но у Тайменева становиться папой будущего мафиози не имелось желания.

С первой встречи на «Хамсине» он воспринимает Эмилию непрерывно длящимся взрывом, растянутым во времени, размазанным в пространстве; если взрыв станет направленным, то превзойдет разрушительную силу кумулятивного снаряда, прожигающего танковую броню. Подумав о танке, Тайменев невольно ощупал грудь руками, определяя место, куда направлен прицел двуцветного живого орудия разрушения мужской неприступности. Неудержимый темперамент Эмилии неизменно приводил его в состояние психической астении и при встрече с ней он получал такой стрессовый заряд, что потом приводил себя в порядок день, а то и два. Так бывало на «Хамсине». Возможно, виноват в том сам Николай, его гоголевский комплекс, вдруг сменивший неиссякаемую юношескую тягу к загадкам прекрасного пола.

Эмилия избрала Тайменева объектом интереса и постоянной заботы с первых дней плавания. Только библиотечный образ жизни Николая позволял спасаться от опеки без особых потерь. Теперь, похоже, она готовится взять его в плен надолго. Он ещё раз осмотрел окрестности и оценил обстановку. Нет, бежать поздно. До здания, за которым можно благополучно скрыться, вдвое дальше, чем Эмилии до него. Надо думать о жертвоприношении.

Вездесущая Фортуна пожалела Тайменева, распорядилась по-своему. Перед набиравшей скорость Эмилией с приветственно поднятой над головой левой рукой, посылавшей воздушные поцелуи правой, перед этой человеко-машиной атакующей симпатии внезапно возникло живое препятствие в образе невысокого островитянина в европейской одежде нейтрального серого цвета. Тайменев не успел увидеть его лица, но заметил вначале ошеломлённый, а затем заинтересованный взгляд Эмилии. Достаточно было ей опустить глаза на серый костюм, как Тайменев бросился вправо с мощёной дорожки и, стараясь не сбить кого-нибудь по пути, скрылся за круглой стеной культурного центра, оклеенной в промежутках между окнами афишами и рекламными листами.

Обретя безопасность, посочувствовал аборигену, остановившему Эмилию в полёте, чем бы тот ни руководствовался в спасительном для Николая порыве. Он благодарен ему, да и зауважал: ещё бы, вот так просто, без предварительной подготовки, остановить Эмилию представлялось невозможным. Интересно, зачем она понадобилась обладателю серого костюма и что он такое сказал, что смог мгновенно переключить внимание? Сейчас она, конечно, вернула инициативу и, разочарованная неудавшимся покушением на Николая, все свои силы и средства бросила на невольно сыгравшего роль камикадзе островитянина. Подбегая к своей палатке, Тайменев на уровне слуховой галлюцинации слышал голос Эмилии, обращённый к новому объекту её неиссякаемого интереса к жизни.

Утро седьмого дня на земле Рапа-Нуи открылось привычными словами Франсуа Марэна. Складывался своеобразный утренний ритуал.

– Василич! – «ич» звучало особенно мягко, по-кошачьи, – Расейский! Коман са ва?

Расейский Василич улыбаясь пробормотал, что здоровье в порядке, спасибо зарядке. Он знал: если утро начинается с таких слов Франсуа, день пройдёт удачно.

– Вижу, бьян! По твоему факирскому распорядку через полчаса надо изображать тигра или змею, – тут Марэн зарычал и оскалился, – По этому поводу замечу: ты, Василич, мазохист. Да! У меня слёзы на глазах от твоего самоистязательства. Пожалей себя. И меня, своего единственного друга. И попробуй недельку пожить по-людски. Бьян? А, Василич? Да ты посмотри на себя! На твоём стройном скелете навешано столько лишних мышц, что скоро он не выдержит и рассыплется на отдельные ценные мощи.

Критическая многословность Франсуа означала, что ему сегодня особенно тяжело. Пунцовые губы и воспалённые глаза подтверждали это. Ему бы поспать часов десять. Но Франсуа никогда не пользовался сном для приведения организма в порядок, считая, что покой размягчает и ослабляет. Судьба успела внедрить в организм Марэна несколько довольно серьёзных хронических патологий, и подобное отношение Тайменев считал геройским. Чего он не понимал, так парадокса: «геройская» позиция приносила положительные плоды, Франсуа избегал кризисных обострений и не думал о врачах.

Сегодняшним утром Франсуа требовалась морская ванна, чтобы, по его словам, дать встряску древнему органону. Николаю пришлось отменить тренировку по у-шу и взять на себя бремя сопровождающего.

В многострадальных сосудах Франсуа хозяйничал похмельный спазм и, компенсируя давление отравленной крови, он продолжал монолог, направленный против «мазохиста Василича».

В освежающей тени пальм стало полегче. Осушив предусмотрительно прихваченную Тайменевым банку пива, Франсуа почувствовал себя почти нормально и к моменту выхода на поляну с игрушечной моделью острова замолчал, обдумывая план дальнейших действий на день.

У прозрачного купола, меняющего цвет и внутреннее строение днём и ночью, толпились люди. Фирма «Тангароа» умело и привлекательно показывала, каким неприютно-запущенным был остров до начала освоения корпорацией; каким замечательным стал через два года; каким уютным и прекрасным будет в результате благотворного воздействия «Тангароа».

Тайменев и Марэн остановились.

Менялся цвет, мерцали стрелки-указатели, на глазах вырастали игрушечные пальмы, поднимались маленькие домики и большие отели… Николай попробовал отыскать места археологических изысканий. Но на сей раз не увидел и условного обозначения: зелёный кружочек и пульсирующая внутри лопатка, скрещённая со стрелой. Это не расстроило, – память сохранила в неприкосновенности увиденное в день приезда. До пляжа оставалось менее километра, до ближайшего лагеря археологов километра четыре. Николай посмотрел на Франсуа: тот выглядел вполне сносно и в страховке не нуждался. Теперь Тайменеву грозила роль объекта опеки, готового выслушивать мудрые сентенции о способах существования, выживания и предпочтительности неограниченного самовыражения.

На пляж не хотелось столь же остро, сколь тянуло посмотреть на работу археологов. Он откладывал визит к учёным со дня на день, самостоятельно занявшись детальным осмотром Рано-Рараку. Приняв решение, Николай с некоторым смущением извинился перед Франсуа и с облегчением зашагал на юго-восток. Разве можно предпочесть переполненный пляж присутствию на раскопе древнего сооружения в таком месте, как остров Пасхи? И вообще, что может быть прекраснее, чем полнокровное ощущение разлитой вокруг чистой свежести? А она, свежесть, ощутимо струится от покрытых ночной росой кустарников и недавно подстриженной травы.

Через полчаса пошли нехоженые туристами места, Тайменев разулся; стопы ног заскользили по мокрому камню дорожек, и он сошёл на влажную холодную траву. Сюда бы Франсуа, да раздеть его, да повалять в травяной росе, – в считанные минуты бы ожил! Да нет силы, что сможет проделать такое с ним. Единственное, что не нравилось Тайменеву среди свежевзращенной зелени, так это арифметический подход к посадкам: дерево от дерева, ряд от ряда на одинаковом расстоянии. До безобразия симметрично, словно в каком-нибудь городском парке любого из городов большого мира.

Но вот посадки кончились, впереди открылось свободное пространство: каменистая пустыня, поросшая бледно-зелёной травой, кустами вишни, папоротником. И Николай подумал: всё-таки спасибо «Тангароа», пусть сажают хоть под логарифмическую линейку, чем никак. Его мнение, очевидно, разделяли и местные жители, идущие небольшими группами к заливу. Женщины одеты свободно, даже вызывающе открыто. Мужчины весёлые, беззаботные, многие навеселе. Привыкнув за последние три года к работе на «Тангароа», они не могли найти занятия и слонялись целыми днями по долине Королей, стараясь держаться поближе к людям Запада и их развлечениям.

Тайменев не знал: то ли сочувствовать им, то ли осуждать. Два-три года назад многие из них ловили рыбу, пасли овец, возделывали землю… «Тангароа» приостановила преображение острова, но аборигены не желали возвращаться к труду, завещанному предками. Компания щедро оплачивала работу островитян, а с приходом «Хамсина» число туристов удвоилось.

И, отвечая на приветственные возгласы: – «Сеньор Дорадо, присоединяйтесь к нам, мы здорово веселимся», – Николай думал о том, как легко всё-таки человек привыкает к комфорту и безделью и отвыкает от тяжёлого труда и лишений. Пусть даже комфорт минимальный. И процесс одинаково скоро идёт как в сёлах-городах родной Воронежской области, так и среди туземцев далёких островов Океании. Радостно такое или печально, цивилизующая поступь прогресса неостановима.

На опушке молодой рощи к нему подошли шестеро мужчин среднего возраста и, сдержанно поприветствовав, остановились рядом. Всё то же, ставшее привычным, обращение: сеньор Дорадо, господин Золото. Прозвище, данное детьми за сверкающие украшения на его кепи, которые он вовремя не снял.

Николай приготовился было к обмену любезностями и выражению глубоких чувств международной солидарности, но ошибся.

На сей раз получилось по-другому. Поведение этой группы резко отличалось от всех прежних. Оказалось, эти шестеро против прогресса на острове, за сохранение традиций и привычек, унаследованных от предков.

Тайменев впервые услышал слова благодарности за внимание к их детям, за то, что сеньор Дорадо тратит своё время на воспитание из них настоящих мужчин.

«Ведь в последние годы наши мальчики растут неженками, хиреют, и многие неспособны на то, что совершают старики…» Открытием для Николая стало, что они знают о России, много о ней слышали, но впервые видят русского и беседуют с ним.

– Теперь, – заметил старший в группе, – мы знаем, что русские хорошие люди.

И они просят передать его соотечественникам уважение рапануйцев. Тайменев серьёзно пообещал исполнить просьбу, улыбнувшись про себя возможной реакции его соседей по подъезду на привет от аборигенов острова Пасхи, о котором они ни разу в жизни и не слыхивали. И подивился детской наивности этих людей, озабоченных будущим своей маленькой общины. Расстались они со взаимными пожеланиями здоровья. В заключение русского гостя попросили чувствовать себя на острове свободно; и ничего не бояться, они рядом и придут на помощь. Весьма странное уверение, вызвавшее у Николая ощущение близкой опасности…

Итак, маленькое сообщество пасхальцев столь же неоднородно, как и весь окружающий мир. Впрочем, такое естественно. Раздумывая над тем, кто же из них более прав, Тайменев наткнулся на громадную палатку. Рыже-жёлтые, серые и бледно-зелёные пятна на брезенте маскировали её весьма удачно.

Закреплённая на пяти кольях с длинными растяжками, палатка скрывала расположенные за нею развалины каменного сооружения. Вход в палатку находился с той стороны. На полутораметровой алюминиевой стойке желтела табличка с красной надписью на английском: «Археологические раскопки. Посторонним не входить». Ниже, – синяя дублирующая надпись синим на рапануйском. От таблички в обе стороны тянулось ограждение: привязанный к железным штырям капроновый шнур с жёлтыми и красными флажками через каждые два метра.

Постояв минуту в нерешительности, Тайменев вспомнил напутствие местных жителей и решил, что он не посторонний. К тому же лучшим другом у него не кто-нибудь, а известный в мире археологии Вениамин Астапов. Да и сам «Василич» с его помощью успел кое-чего поднабраться, не раз бывал на раскопках, знает что к чему. Ему не надо объяснять, что да как. С такими обнадёживающими мыслями он решительно перепрыгнул через шнур и обошёл палатку.

Полог беспечно свёрнут над входом, солнечные лучи падают на пять кроватей, застеленных с армейской тщательностью. Три мощных холодильника высотой под три метра, моноблок, цветомузыкальная установка, мигающая огоньками в дежурном режиме стационарная радиостанция, рядом с ней зеркально-прозрачный бар. И, совсем уж удивительно, – параболическая спутниковая антенна. И, – фиолетовый сумрак, пронизанный льющимся из-за спины Тайменева ало-золотым сиянием. Николай тряхнул головой: вспомнилась пещера, подготовленная для незадачливых туристов. Есть что-то общее…

Нечего сказать, обустроились археологи роскошно! Ничто из предметов не указывало на профессию жильцов, а в организации порядка, чистоте проявлялась твёрдая начальственная рука. Как-то непохоже на жизнь учёных…

Ну да ладно, быт, – личное дело каждого. Не решившись войти, Тайменев направился в ту сторону, где, по его разумению, должны производиться работы.

В двух десятках шагов – постамент для каменных статуй; возвышение, сложенное из вулканической породы. Такие, напоминающие алтарь каменные постройки времён первого периода в большом числе рассредоточены вдоль побережья по всему острову. Обращённые фасадом к морю, поднятые на высоту до трёх метров, они ориентировались строителями по солнцу; само аху составляли из больших, тщательно подогнанных камней. Фасад отделывался особенно заботливо, а позади большого возвышения-аху делалась ещё одна площадка поменьше, на ней размещались небольшие, изваянные в древнегреческом стиле скульптуры. Обе площадки соединялись в единый ансамбль каменной стеной-валом. Размер таких сооружений часто достигал полусотни метров в поперечнике.

Подойдя к внешней стороне стены, Николай увидел несколько брошенных на обнажённый туф облицовочных плит; в расщелине между камнями торчит железный лом. Кругом вала протянулась канава полуметровой ширины, выкопанная вручную. Время за сотни лет нанесло здесь немного земли, – культурный слой глубиной всего сантиметров тридцать-пятьдесят. Пройдя дальше вдоль канавы навстречу солнцу, Николай увидел несколько брошенных рубил из андезита, родственной базальту породы, но более твёрдой. Рядом в деревянном ящике, – широкие, с острыми зубцами на гранях обсидиановые наконечники для копий, – матаа. Близ них лежат навалом десятки костяных игл. Необъяснимый, непонятный беспорядок! Какой контраст с тем, что в палатке. К тому ж всюду дикое сочетание алых, освещённых солнцем плоскостей и чётко очерченных густых синих теней. Земля и солнце…

Опершись рукой, Николай перемахнул через стену. С внутренней стороны признаков археологического интереса не наблюдалось. Дойдя до возвышения-аху, он так и не обнаружил следов вмешательства в историю. Ни тебе теодолита, ни другого измерительного инструмента. Хоть бы линейку простенькую найти. Ничего! Только штыковые лопаты и ломы с внешней стороны, нет ни метёлочек, ни деревянных лопаток… Или они всё куда-то прячут? «Впрочем, мне-то какое до этого дело?» – спросил себя с укоризной Тайменев. И ему стало неудобно за излишнее любопытство в отсутствии хозяев. Интересно, куда делись сами археологи, ведь день обычный, рабочий, а дел здесь ещё…

Внимательно осмотрев аху, Николай ощутил свойственный нежилым сооружениям и помещениям, вообще всем запущенным человеческим строениям горьковатый запах запустения. Нет и специфического духа, сопровождающего подобные работы, знакомого ему по раскопкам палеолитических стоянок в Костенках на берегу Дона. Конечно, совсем необязательно проводить параллели с тем, что случайно узнал за многие тысячи километров от острова, в совершенно других условиях. Он огляделся. Показалось вдруг, что за дальним поворотом стены шевельнулся кто-то и замер. Послышался шорох и затих сразу. И давление взгляда… Тайменев выкрикнул по-английски приветствие и извинения, повторил на рапануйском. Никто не ответил, тишина висела над древними камнями. Николай решил, что показалось-послышалось. Почему бы и нет? И обстановка необычная, и нервы несколько напряжены. Но возникшее чувство тревоги осталось и сопровождало весь день. Скорее всего, оно шло от разочарования, – не увидел того, чего ожидал, не встретил тех, кого хотел. Не удалось познакомиться с археологами, работающими на легендарном острове Пасхи! Придётся вернуться сюда как-нибудь в другой день. Может быть, основные работы ведутся в другом месте. Надо бы поинтересоваться.

Обратный путь выбрал поближе к берегу, чтобы выйти прямо к бухте Анакена. После длительной и безуспешной прогулки захотелось окунуться в море и смыть тягостное ощущение неудачи и неизвестно откуда взявшейся тревоги.

Океан шумел близко, за тридцатиметровой отвесной стеной внизу.

Николай подошёл к обрыву. В тёмно-зелёной бархатистой дали на половине расстояния до линии горизонта темнеют два незнакомых островка. Синие сгустки на зелёном фоне, – откуда они? Их не должно быть тут. Но они были и на них кипит жизнь, отсутствующая на стоянке археологов. Оценив расстояние до островов, понял, что с берега бухты, с пляжа, да и с мола их не заметить, там они за пределами прямой видимости. Присмотревшись, понял, что острова – рукотворные; с высоты хорошо заметно, что работы близятся к завершению. Сверкают огни сварки, в их блеске Тайменев смог разглядеть крошечные издали ангары и причалы.

Теперь ясно: строятся пристань для океанских кораблей и аэродром для больших самолётов. Такие сооружения в океане экономят дефицитные земли и заметно снижают экологическую нагрузку. Естественно, экскурсии туда не спланированы, кому это надо. А вот для чего они маленькому, не имеющему никакой, кроме познавательно-исторической ценности, острову, непонятно. Да пути бизнеса непознаваемы. Нечего влезать в такие дела: ни пользы, ни удовлетворения не получишь, сплошная проза дебета и кредита. Вероятнее всего, островки станут перевалочными базами на транстихоокеанском маршруте.

Тайменев приблизился к бухте. Причалы почти пусты, яхты и лодки задействовали туристы для прогулки по морю за северо-восточный мыс. Оттуда стройплощадки в море не увидеть. Белой громады «Хамсина» на внешнем рейде не наблюдается.

В пункте проката подводного снаряжения Николай за полдоллара обзавёлся ластами, маской и трубкой, договорился с «бизнесменом» -островитянином, что оставит снаряжение на другой стороне залива дежурному по пляжу.

Прилив поднял воду почти на метр. Тайменев заворожённо рассматривал владения Нептуна. Коралловое поле… Изрезанное глубокими норами, оно таит в себе самых диковинных обитателей. Складчатые холмы подводного рельефа чередуются с впадинами и расщелинами, пестреют радугой. Свежие наросты твёрдых кораллов светятся в солнечных лучах. Колышутся мантии мягких кораллов, меняя тональность от тёмно-коричневого до светло-шоколадного; жёлтая каёмочка по их краям причудливо изгибается, следуя капризам течения. Чудные, чистейшие краски! На суше таких радужных цветов не отыскать.

Тайменев решил пересечь бухту не торопясь, по прямой. Сине-красный мир остался позади, в другом измерении. А здесь, – другие хозяева, иные правила. На глубине пяти метров, обхватив щупальцами чёрный камень, замер рыже-коричневый осьминог. Поводя осмысленными круглыми глазами, он с человеческим любопытством следит за проплывающим над ним существом с громадным двухзрачковым глазом.