Дымовая завеса (сборник)

Широков поехал на рыбалку – имелось у него свое уловистое место на Ереминой протоке, прикормленное. Поразмышляв немного, он взял с собою Серого – пса надо было «выводить на свежий воздух», как любила говорить в таких случаях Аня, посмотреть там на его состояние: как будет он реагировать на людей, птиц, животных… Главное, чтобы комары не загрызли.

Впрочем, Серый даже в лежачем состоянии не производил впечатления пса, которого могут загрызть писклявоголосые. Широков усадил его на заднее сиденье уазика, пес вольно раскинулся на нем, как на диване, – понял, куда его повезут, и приветствовал это. Широков рассмеялся, потрепал Серого по холке.

В прикормленное место на Ереминой протоке надо было пройти через гряду густых камышей. Лаз был узкий, напоминал кабаний туннель… В камышах жило много кабанов, столкнуться с ними не хотелось.

Загнав уазик в кусты, в густотье, чтобы машину не было видно, Широков нырнул вместе со снастями в камышовый лаз. Скомандовал псу:

– Серый, за мной!

Серый не заставил себя ждать, втянулся в лаз следом за Широковым. В камышах было душно, пахло сухими цветами, пылью, землей, чем-то еще, незнакомым, но никак не рекой, не водорослями, не рыбой. Серый покорно полз следом, дважды чихнул – ноздри, очень чуткие, ему забило пылью, Широков на чихи оглянулся – не разодрал ли Серый себе морду, и без того уже основательно разодранную… Позвал шепотом:

– Серый!

Пес пополз быстрее, догнал хозяина.

Когда лаз кончился, Широков невольно зажмурился: в лицо ему ударило солнце, мигом припекло – лучи были прямые, горячие. Облюбованное им место заросло зеленой травой – трава тут даже поздней осенью была зеленой, – и желтыми цветами, очень похожими на колокольчики.

В воду, в мягкое речное дно, в полутора метрах от берега, были воткнуты три рогатки для удочек – чтобы удилища не шлепались в воду, а чутко реагировали на каждую поклевку.

Пес выбрался из лаза и так же, как и хозяин, огляделся. Судя по довольной морде, тут ему понравилось.

В этом году на здешние камышовые дебри навалилась неожиданная напасть – саранча. Много саранчи – когда она поднималась в воздух, то делалось сумеречно, насекомые-стригуны передвигались плотными стаями, похожими на тучи, объедали у камышей макушки, потом по зеленым стволам перемещались вниз, объедали нижние листья, ростки, целые ветки, заодно сжирали и молодые, начавшие уже подниматься побеги.

В результате камыши, протянувшиеся вдоль уреза реки, сделались жидкими, слабыми, держались только за счет того, что их подпитывала близкая вода, да за счет жесткости стеблей.

Исчезнет саранча только с приходом морозов – лишь трескотуны во второй половине ноября малость утихомирят обжор, других способов остановить эту напасть нет.

Раньше саранчу посыпали порошком с самолетов, но это – штука опасная, глотнувшая яда саранча, попав в воду, погубит много рыбы. Отравленная рыба также может попасть не туда. Вот и делайте из этого выводы, люди…

Зато, если раньше стенка камыша мешала забрасывать спиннинг – блесна обязательно цеплялась за густые макушки, пробивала упругие столбики бархатных головок, сейчас можно было, пожалуй, бросать без опаски, что вдруг выдернешь какую-нибудь камышину вместе с корнями.

Широков любил спиннинговый лов – дело это живое, требующее сноровки и ума, но на этот раз он спиннинга с собой не брал, взял две удочки-полудонки. На каждой – по два крючка. Итого – четыре.

На четыре крючка он что-то обязательно поймает, – Широков невольно усмехнулся: хоть лягушку!

А вообще-то лягушки в этой местности исчезли совсем. И не потому, что их стрескали неведомые звери или кожу лягушачью оборотистые предприниматели пустили на тапочки – лягушек начали повсеместно вылавливать и отправлять во Францию любителям квакающей вкуснятины.

В результате ни одной не осталось, всех продали французам. А это, между прочим, может стать нарушением баланса, равновесия в природе, что, в свою очередь, нарушит баланс в человеческом обществе.

Размотав одну удочку, Широков насадил на крючки жирных резвых червяков и не успел размотать вторую, как на первой задергался конец удилища – на леске уже кто-то сидел. Широков чертыхнулся, подсек и вскоре выволок на берег двух сонных толстобоких карасей.

Здешние караси отличались от всех других, существующих в рыбьем мире карасей и толщиной своей и неповоротливостью очень походили на буффало – американскую рыбеху, завезенную каким-то недотепой-предпринимателем из-за кордона (может быть, даже из самих Штатов) в эти места. Предприниматель, потерпев ряд неудач в своем безнадежном промысле, куда-то сгинул, а дело его рук осталось: буффало, которых здесь звали быками, перепортили всю местную рыбу.

В том числе появились и диковинные караси. Особенно диковинной была их расцветка – караси эти были альбиносами – белыми, без блеска, у них даже хвосты были белыми, словно рыба соткана из ткани. Хотя сами буффало имели «карповый» цвет – были золотистыми, с темной толстой спиной и широким, как лопата, хвостом.

Сняв карасей с крючков, Широков сунул их в ведро, которое предусмотрительно привез с собою – сделал это вопреки устоявшемуся мнению: если возьмешь на рыбалку посуду для улова – ничего не поймаешь. А вот когда ничего из емкостей с собой не возьмешь, даже простого полиэтиленового пакета – обязательно изловишь большую рыбу…

Не так все это, не так…

Серый расположился около ведра – лег на траву, вытянул лапы и положил на них голову.

Едва Широков закинул удочку в воду и взялся за ту, которую еще не успел размотать, как снова последовала сильная поклевка – кончик прочного удилища от нескольких сильных ударов едва не обломился. Широков мигом сдернул удилище с рогатки и сунул конец в воду, чтобы рыба больше не могла взять снасть на излом, крутанул рукоять катушки – туго натянутая леска запела от напряжения. Серый поймал чутким ухом незнакомый звук, настороженно поднял голову.

Широков ослабил леску – сбросил с катушки десяток метров. Удочка перестала петь. Серый опустил голову на лапы. Широков ощутил, как в груди у него встревоженно и одновременно радостно заколотилось сердце, а горло стиснул сладкий обжим. Он подтянул рыбину на несколько метров к себе, потом, придерживая катушку пальцами, поставил на тормоз и отпустил.

Важно было измотать добычу, иначе ее не удастся вытащить на берег.

Тем более подсака, чтобы зацепить добычу еще в воде, у него нет. Желтоватая, поблескивающая искорьем поверхность воды взбугрилась метрах в десяти от берега, показался крупный золотистый бок, и Широков вздохнул нервно: это же сазан!

А сазан, биндюжник речной, легко перерезает любую леску пилой, вживленной у него в верхний плавник – действует, как повар ножиком, – чик – и лески нету. Рыбак остается с носом, рыба вместо того, чтобы жариться на сковородке, греться в фыркающем масле, обретает волю.

В очередной раз подтянув к себе леску, Широков вновь отпустил ее. Серый с любопытством следил за манипуляциями хозяина.

У самого берега, метрах в трех, вихляясь в воде, проплыла змея, похожая на обрывок веревки, который сильно трепало течение. Змея была похожа на гюрзу – самое гадкое пресмыкающееся из всех, которые Широков знал. Если бы у него были свободны руки, обязательно запустил бы в гадину каким-нибудь тяжелым камышовым корнем. Серый тоже засек змею, зарычал глухо.

Человека змея не испугалась, а вот собаки испугалась, усиленно завихляла хвостом и свернула в сторону. Через несколько секунд исчезла в камышах. Там этого добра – змей – обитает много…

Широков выводил сазана долго – минут пятнадцать, леской изрезал себе руки до крови, – все боялся, что сазан искалечит ему снасть, и облегченно вздохнул, когда увидел, что это не сазан, а тяжелый крупный карп.

В камышах подали свои звонкие голоса две сереньких небольших пичуги – пение их было затяжным и сладким, Широков даже взбодрился, словно бы получил откуда-то свыше некий сигнал.

Карп – это не сазан, конечно, он тоже может обрубить снасть, но неприятностей приносит меньше, чем сазан.

Сазаны способны и в вентерях прорубать дыры, и невода резать, и перепрыгивать через натянутые верхние края сетей – уходят от опасности по воздуху. Да потом среди них попадаются такие кабаны, что могут даже перевернуть лодку и делают это легко и с удовольствием.

Выволок Широков карпа на берег, оглушил рукояткой ножа и, глядя, как здоровенная рыба – вес ее был килограммов пять, не меньше, – зябко шевелит хвостом в забытьи, уселся рядом, свесил с коленей усталые руки.

Карп, словно бы почувствовав его, захлопал жаберными крышками заполошно, Широков добавил ему еще пару ударов рукояткой, и рыбина стихла.

А в камышах продолжали веселиться две голосистые птички. Вообще-то в жестких, издающих режущие звуки зарослях живет, как слышал Широков, один вид птиц – камышовки… Наверное, это и были камышовки, поселившиеся в здешней гряде недавно, раньше их тут не было.

Неожиданно вновь зарычал Серый.

Широков подумал, что того беспокоят камышовки, произнес успокаивающе:

– Тихо, Серый!

Серый не послушался его, поднялся на лапы и зарычал сильнее – Широков понял, что пес не просто на кого-то реагирует, он отпугивает от хозяина неведомого зверя. Может, камышового кота?

Повернул голову и чуть не врос ногами по колено в землю – в каком-то метре от него поднялась в боевую стойку змея и недовольно поворачивала голову то в одну сторону, то в другую, словно бы не знала, кого первым клюнуть – то ли человека, то ли собаку.

Хоть и обладал Широков неплохой реакцией, – среди пограничников вообще славился быстротой соображения, а тут от ощущения опасности, с которой в последнее время почти не сталкивался, он словно бы онемел, не успел сделать ни одного, даже малого движения, как пес метнулся вперед.

Через мгновение он уже держал змею зубами за низ головы. Рот змеи был распахнут, розовый зев перечеркнут темным влажным язычком, ядовитые зубы, похожие на кривые, остро наточенные гвозди, обнажены.

Пес опередил змею на краткий миг – пресек гибкий стремительный бросок. Широков вгляделся в рептилию и едва не похолодел – очень уж похожа на гюрзу… А может, это действительно гюрза?

Хвостом своим змея бешено молотила по земле…