Выдумщик

2. Раскольников приходит к старухе-процентщице с топором, замахивается, чтобы убить ее… но попадает в полено и раскалывает его. Замахивается снова, юркая процентщица ускользает… и так он раскалывает все ее дрова. Старушка дает ему пятак, он гордо его показывает и удаляется. Аплодисменты.

Вокруг оказались лучшие из разных школ –  институт был тогда одним из самых притягательных. Веселые, умные ребята и, кстати, прелестные девушки, идущие навстречу благородным порывам.

Однажды мы задержались с друзьями и подругами у меня на несколько дней (мама уехала в Москву к Ольге, вышедшей замуж), и вдруг рано утром тревожно запела дверь, и мы застыли с фужерами в руках. Картина «Завтрак на траве», без «ню». Было ясно, однако, что девушки не приехали на раннем метро. Бутылки сияли в лучах рассвета. Мама молча кивнула и прошла к себе.

– Это конец? – спросил Слава, мой друг.

– Давай, Слава! Иди! Мама тебя любит! – подтолкнул его я.

И Слава пошел. Минут через пять я подкрался к маминой двери, припал.

– Да что ты, Слава! – весело говорила мама. – Я вовсе не волнуюсь! Я знаю – Валерка умеет пить.

Эта была одна из самых важных фраз, услышанных мною от нее, за что я ей вечно благодарен. Живем с размахом!

Уметь пить и уметь не пить – разные вещи. Мы выбрали первое. Помню, рядом с Адмиралтейством, на Неве, был плавучий ресторан-дебаркадер, и совсем недавно, кажется, мы тут справляли мальчишник перед женитьбой нашего друга. Мы первокурсники, он был из провинции, недавно вернулся из армии и жениться ехал к себе домой… Так что мы заодно и знакомили его с нашим прекрасным городом. Помню, мы даже помогли ему купить золотое кольцо, что в те годы было непросто. Мы заняли крайний столик на верхней палубе, с видом на золотой шпиль Петропавловской крепости, раскрыли в центре стола коробку и любовались золотым сиянием кольца, гармонировавшим с сиянием шпиля, а также зубов некоторых посетителей. Помню вечерний блеск Невы, теплый ветерок, алкоголь, блаженство. И тут наш друг Петр решил вдруг вкусить запретных радостей, которых он прежде был лишен и, видимо, будет лишен и в будущем. Он забирался на сцену, шептался с оркестрантами, потом объявлял в микрофон: «Посвящается прекрасной незнакомке. Танго „Целуй меня“!» И так пять раз! И шел приглашать одну и ту же прелестную даму средних лет, сидевшую, кстати, с мужем-полковником и сыном-пионером. Нашего друга, упрямого провинциала, привыкшего всего достигать упорством, препятствия не смущали, а только еще больше убеждали в правильности выбора. Соглашавшихся сразу он не уважал. И все повторялось снова. Да – наш неотесанный друг не стал еще утонченным ленинградцем! Наконец, полковнику это надоело – вспыхнула честная мужская драка, и после мощного удара полковника Петр рухнул на наш столик.

Честный полковник не стал его добивать, наоборот, дружески посоветовал Пете пойти освежиться, и тот, с удивительным для него послушанием, выкрикнул: «Есть!», быстро снял с себя верхнюю одежду, аккуратно сложил ее на стуле, вышел на палубу (верхнюю) и маханул в воду. Последовал мощный всплеск, но мы даже не обернулись: видимо, для Петра это было вполне нормальным развитием событий – а у нас на столе, к счастью, еще оставались яства.

Отвлек нас пронзительный женский крик. Что еще, интересно, смог он отмочить, находясь при этом в воде? Картина, которую мы увидели, выйдя на палубу, – одна из наиболее красочных, виденных мной. Какой-то абсолютно черный человек карабкался из воды на дебаркадер. В то время крупнотоннажные суда смело заходили и швартовались в устье Невы, и консистенция мазута была вполне достаточной для того, чтоб превратить нашего белесого Петра в негра. Мы были в те годы элегантны – и не очень хотели контактировать с человеком в мазуте. Он слишком расширил спектр дружеских услуг, которые мы могли бы оказать ему при той степени духовной близости, что между нами была. Да и был ли это наш Петр? Это надо бы обсудить не спеша. Между тем силы покидали «пришельца», точнее «приплывца», и влезть на дебаркадер и продолжить пир у него не получалось. Все шло иначе, нежели он хотел. Не его день! Хоть и прощальный. Над ним стояла повариха в белом колпаке и била его по голове поварешкой на длинной ручке. Над вечерней водою плыл протяжный звон. А мы буквально застыли, созерцая, как прекрасен наш город с воды, на закате, который покрывает все золотом. Чуть слышно доносились крики слабеющего Петра, перекрываемые мелодичным звоном. «Нет! – решили мы. – Человек, тем более по имени Петр, не должен пострадать в нашем городе. Ведь мы – петербуржцы!» Мы приблизились к красавице-поварихе, готовившейся нанести новый звонкий удар по голове нашего друга, мягко остановили ее руку и сообщили ей, что это вовсе не диверсант карабкается на наше судно, а, наоборот, счастливый жених. Тут она подобрела, протянула ему рукоятку поварешки, вытащила и потом даже позволила жениху вымыться в душе. Петр появился вымытый, прилизанный, где-то даже элегантный и, снова взяв микрофон, публично извинился – «за предоставленные неудобства», как выразился он. И зал, находившийся под впечатлением чудесного вечера вокруг нас, дружно зааплодировал. Мы снова сели за стол и подняли бокалы: за пейзаж за окном, за эту минуту, когда все мы счастливы.

И вдруг – ужас сковал наши члены. Не было кольца! Исчезло вместе с коробочкой! «Украли!» – мрачно сказал наш Петр. В этот момент формировалось его отношение к нашему городу. «Нет!» – сказал я.

Я вышел на сцену и объявил, что у жениха нашего пропало кольцо. Что тут сделалось! Все бросились искать! И дамы в вечерних платьях, и кавалеры во фраках – рухнули на колени и поползли. И нашли! Нашел – пионер, сын того самого полковника, с которым наш Петр только что бился. Пионер поднял кольцо, и оно засияло! Папа-полковник похлопал его по плечу. Наш Петр, прослезившись, сказал, что это лучший день в его жизни, и после этого стал преданным питерцем. И так, и только так и должно все происходить в нашем городе.

Но он принимает не все! Однажды я шел по пляжу в Солнечном, где по выходным собирались все наши. И вот я их увидел в уютном углублении между двух дюн. И чем, вы думаете, они занимались в это чудесное утро? Читали книгу! Вслух! Точнее – читал Слава Самсонов, а остальные катались от хохота. Что читал? Книгу популярного советского автора, четырежды, кажется, лауреата Ленинской премии. Что ж это за дивный текст? Разве можно смеяться над произведением такого автора – если он не хочет? А он явно не хотел такого эффекта, писал серьезно и даже с пафосом. Но…

Вот наш герой, партийный секретарь из медвежьего угла дальней Сибири, такой крепкий, видный мужик, в которого сразу влюбилась красавица-герцогиня, стоило ему оказаться в Италии в составе делегации… Ну, а в кого ей еще влюбиться, посудите сами? Была замужем за герцогом-хлюпиком, но, естественно, разочаровалась… И – вот! Настоящий «сибирский медведь»! И, забыв о приличиях высшего света, она сразу стала ластиться к нашему секретарю.

– Скажите, из какой ткани ваш костюм? Вы шили его в Париже или в Нью-Йорке?

– Нет! – рявкнул он. – Костюм сшит из ткани нашей районной фабрики, нашими мастерами! А ты чего думала?

Может, именно из-за суровости героя герцогиня потеряла голову окончательно и устремилась вслед за ним в Сибирь, кстати – с малолетним сынком от нелюбимого ею мужа-герцога. В Сибири она назойливо следовала за своим избранником по всяческим заимкам, падям и запаням, не отставая ни на шаг, все еще надеясь на женское счастье. Сначала она умоляла жениться на ней, суля миллионы и замки, но это оставило равнодушным его, потом соглашалась принадлежать ему и без брака (сынок ее, кстати, тоже был без ума от нашего богатыря). Потом она уже предлагала ему миллионы без себя, с обещанием, что она скроется и больше не появится никогда!.. На этот вариант он хмуро согласился – при условии, что средства будут вложены в местную деревообрабатывающую промышленность. И она – расцвела! В смысле – деревообрабатывающая промышенность. Герцогиня-то как раз уехала вся в слезах. Вот как надо обходиться с миллионершами, а уж тем более – с герцогинями русскому мужику!

Но читаем дальше. И сердце простой русской бабы дало трещину под влиянием суровых чар нашего героя. Понятно – он не давал ей надежд. Тем более – на службе. Она как раз работала под его началом в обкоме. И вдруг! Измотанный делами, он дал слабину. Не подумайте плохого – поехал на рыбалку. Отъехав чуток, с чувством облегчения вылез из опостылевшей черной «Волги» – и пошел в лес! Он уходил, как простой смертный (да таким он в душе и был!), босиком по росе, неся ботинки из спецраспределителя – на прутике за спиной! Сжимается сердце. Слезы умиления душат нас… Он ладит костерок, ставит палатку… вот что на самом деле ему по душе. Ночью он слышит хлюпающие по лужам шаги. «Чай, хозяин балует», – думает он (хозяином в тайге называют медведя), всаживает в ствол смертельный жакан и отбрасывает полость… Перед ним стояла Она. Нет – не герцогиня, а та, из обкома, не сдержавшая себя! И он – не сдержал себя. То есть – дают нам немного «человечинки»… Мол, и нам ничто человеческое не чуждо. Но в каком образе предстает Она! Не подумайте – не голая. Русская женщина не из таких. А из каких?.. Читаем. «Она была в длинных брюках, но босая. На животе ее свисала банка с червями…» Черви, видимо, для клева? Тут и я, до того болеющий за коллегу-лауреата, не выдержал и захохотал. Много спорят о том, что погубило советскую власть. Она же сама и погубила себя, нелепо раздулась – и лопнула. Как и ее литература. Разумеется, я имел в виду самую позднюю, непомерно раскормленную, тупую и злобную. Судите сами.

Наутро после роковой рыбалки было экстренно собрано бюро райкома. И «девушка с червями» была наказана за ее «безоглядность». «Девку надо спасать!» – так, по-партийному, сформулировал наш герой. И ее гуманно послали учительницей в глухое село. Расшвырял наш герой своих девок на Запад и на Восток, и это – правильно. Не до них! Дел по горло. Тем более и жена дома имелась, да и детки… Вот так. А автор получил Ленинскую премию – кажется, уже четвертую.

Ну, и вполне естественно, что после такого появились всяческие насмешки, гротески и фэнтези. К этому и шло. «Советская литература – мать гротеска!» Такое вызывало резонанс в душе, и хотелось создать нечто подобное.

И однажды, читая в аудитории на лекции по марксизму-ленинизму советский детектив (других тогда еще не было), я вдруг громко захохотал и был выдворен. Не успел даже сказать, что я смеялся не над марксизмом, и уж тем более не над ленинизмом. Над обычным детективом. Но что-то удивительное там было… «Петров и Прошкин шли по территории завода. Вдруг грохнул выстрел. Петров взмахнул руками и упал замертво. Прошкин насторожился». Его друга убили у него на глазах, а он всего лишь «насторожился». Какая выдержка! И я тут же сел возле аудитории на подоконник и написал рассказ.

СЛУЧАЙ НА МОЛОЧНОМ ЗАВОДЕ

Два лейтенанта, Петров и Брошкин, шли по территории молочного завода. Вдруг грохнул выстрел. Петров взмахнул руками и упал замертво. Брошкин насторожился. Он подошел к телефону-автомату и набрал номер:

– Алло! – закричал он. – Aлло! Подполковник Майоров? Это я, Брошкин. Срочно вышлите машину на молочный завод.

Брошкин повесил трубку и пошел к директору завода.

– Что это у вас тут… стреляют? – строго спросил он.

– Да это шпион, – с досадой сказал директор. – Третьего дня шли наши рабочие, и вдруг видят: сидит он и молоко пьет. Они побежали за ним, а он в творог залез.

– В какой творог? – удивился Брошкин.

– А у нас на четвертом дворе триста тонн творога лежит. Так он в нем до сих пор и лазает.

Тут подъехала машина, и из нее вышли подполковник Майоров и шестеро лейтенантов. Брошкин четко доложил обстановку.

– Надо брать, – сказал Майоров.

– А как вы найдете его? – поинтересовался директор.

– Творог вывозить! – приказал Майоров.

– Так ведь тары нет, – сокрушенно сказал директор.

– Тогда будем ждать, – предложил Брошкин, – Проголодается – вылезет.

– Он не проголодается, – сказал директор. – Он, наверное, творог ест.

– Тогда будем ждать, пока весь съест, – вздохнул Брошкин.

– Это будет очень долго, – сказал директор.

– Мы тоже будем есть творог, – улыбаясь, сказал Майоров.

Он построил своих людей и повел их на четвертый двор; там они растянулись шеренгой у творожной горы и стали есть. Вдруг увидели, что к ним идет огромная толпа. Впереди шел пожилой рабочий в очках.

– Мы к вам, – сказал он, – в помощь. Сейчас у нас обед, вот мы и пришли…

– Спасибо, – сказал Майоров, и его строгие глаза потеплели.

Дело пошло быстрее. Творожная гора уменьшалась. Когда творога осталось килограмм двадцать, из него выскочил шпион. Он быстро сбил шестерых лейтенантов. Потом побежал через двор. Брошкин бежал за ним. Никто не стрелял. Все боялись попасть в Брошкина. Брошкин не стрелял, боясь попасть в шпиона. Стрелял один шпион. Вот он скрылся в третьем дворе. Брошкин скрылся там же. Через минуту он вышел назад.

– Плохо дело, – сказал Брошкин, – теперь он в масло залез.

Рассказ озадачил меня. Чтобы разобраться в нем (а заодно и в себе), я подсунул его моему приятелю Феликсу, редактору нашей стенной факультетской газеты «Интеграл». И даже перепечатал с рукописи в машинописном бюро. Такое разрешалось.

– В другой жизни! – сказал Феликс, возвращая мне текст.

– Почему? У нас же в стенгазете полно хохм!

– Таких у нас в газете не будет никогда! – произнес он громко и четко (возможно, в расчете на прослушивание?).

– Ну зачем так уж «никогда»? Откуда мы знаем будущее? – сказал я, тоже по возможности четко.