Книга пощечин

Когда мама приступила к работе, больницы, как таковой, в Аксае еще не было, и мама фактически с нуля создала фтизиатрическую службу. Первое время она постоянно ездила на конференции, но вскоре папе это надоело, и однажды, уже в аэропорту он попросил у провожающего главного врача мамин билет, чтобы что-то там проверить. Тот дал. Папа демонстративно порвал его у всех на глазах, взял маму за руку и сказал:

– Пошли домой.

Дома, разумеется, был скандал, но, думаю, мама не сильно на него обиделась. По своей природе она была домашним человеком. Карьеру она считала делом мужским, пьянки не любила, так как пить не могла вообще, – ей достаточно было съесть конфету с заспиртованной вишней, чтобы почувствовать себя плохо. Доходило до смешного. Когда папа напивался, маме становилось плохо от запаха перегара, и утром следующего дня не он, а она «звала Ватсона», нагнувшись над унитазом.

В студенческие годы она ходила только на институтские вечера, искренне презирая тех, кто любил ходить на танцы (так тогда назывался аналог дискотек).

Смерть папы стала для нее чем-то большим, чем горе. Был 1992 год, время крушения Советского Союза, а с ним привычного жизненного уклада и уверенности в стабильном будущем. Так что вместе с папой мама фактически похоронила и свои воздушные замки. Когда те рухнули, мама осталась лицом к лицу с пугающей неизвестностью.

Надо сказать, что после перестройки мы стали жить заметно лучше, чем при Совке, но из-за такого же иллюзорного страха перед будущим, как и ее прежняя уверенность в завтрашнем дне, мама была уверена, что жизнь стала хуже, и до самой смерти боялась нищеты.

Хуже мы стали жить только на фоне других. Так если при Совке мы считались богачами, то после перестройки сначала стали середняками, а потом достигли уровня бедноты. Опять же, по своей наивности мама верила тому, что ей рассказывали по телевизору, и если раньше вся страна в едином порыве шагала в светлое будущее, то теперь все было ужасно и с каждым днем становилось хуже и хуже.

Потеряв веру в реальность, мама, как за последнюю соломинку ухватилась за мистику и религию. Папина смерть не давала ей покоя еще и потому, что вскрытие не выявило причины смерти. Скорее всего, папа умер от банального сердечного приступа, и будь кто-то рядом, его бы спасли. Мама не хотела принимать это объяснение и решила, что папу убили при помощи колдовства – тогда эта тема еще только набирала популярность. В колдовство мама поверила не на пустом месте, так как, во-первых, к тому времени я уже успел продемонстрировать свои целительские способности, а во-вторых, мы столкнулись с «чертовщиной», о которой я расскажу чуть позже.

В бога мама поверила после инфаркта, который случился с ней на даче в день всех святых через полтора года после смерти папы. Она с кем-то из подруг поехала туда готовить огород к посадке и наработалась граблями до сильной боли в груди. Домой они возвращались на общественном транспорте. Приехав, она отправилась пешком в больницу, где своим ходом поднялась в кардиологическое отделение на 4 этаже.

ЭКГ показала обширнейший инфаркт, так что никто из врачей не думал, что она выживет. Но мама не только выжила, но и достаточно быстро пришла в норму. Во время болезни ей приснилось, как с неба к ней сошло солнце, согрело ее своими лучами и сказало, что все будет нормально. После этого мама решила, что ее спас бог. Она познакомилась со старочеркасским священником, отцом Виктором, бывшим военным врачом. Они быстро нашли общий язык, и мама крестилась в старочеркасском соборе. Какое-то время она ходила на службы, а потом отца Виктора перевели в Ростов. Новый поп маму разочаровал. Не способствовали ее уважению к церкви и дорогие иномарки, на которых тогда ездили послушники старочеркасского монастыря. Разочаровавшись в церкви, мама решила верить сама по себе, без посредничества попов, тем более что в Евангелие о необходимости такого посредничества нет ни слова.

Когда брат усиленно готовился отбыть в Канаду, в Аксае появились американские миссионеры мормоны. Брат с ними познакомился в надежде на то, что они помогут ему с отъездом и с изучением английского языка. Он привел их к нам в гости. Мама, простая душа, сразу же сказал, что по-английски знает только fuck you, правда, значения этих слов она тогда не знала. Мормоны смутились, начали объяснять, что так лучше не говорить…

Узнав, что мама верит в Иисуса Христа, но не принадлежит ни к одной церкви, они рассказали ей историю из жизни Иосифа Смита. Не зная, к какой религиозной организации примкнуть, он попросил бога указать ему правильную веру, и тот во сне врубил его в мормонство.

Мама решила поступить точно также. Ночью ей приснился Иисус Христос. Он шел куда-то с учениками. Не успел он появиться, как набежала куча людей. Маме удалось к нему протиснуться.

– Иисус Христос, – обратилась к нему она, – укажи мне истинную веру.

– Ты в меня веришь? – спросил он.

– Верю, всем сердцем верю.

– Тогда гони всех на хуй, – сказал он и пошел дальше.

Однажды они рассказали историю, которая запомнится им, наверно, до конца дней: Шли они спокойно домой. Никого не трогали. Не пьяные – они вообще не пьют. Тут откуда ни возьмись появился пьяный в сракотень мент.

– Стоять, стрелять буду! – заорал он, увидев их

Они бежать. Он за ними. Бежит, пистолетом размахивает. Хорошо хоть ума хватило никого не пристрелить.

– Это специфика российской жизни, – пояснил я. – У вас бандиты, кто в чем, ходят, а у нас по форме и с удостоверениями, чтобы человек сразу видел, с кем имеет дело.

Желая сохранить наш семейный уклад, мама пыталась поставить меня на место папы. Я не хотел быть номинальный главой семьи. Меня вполне устраивал социальный статус сына Тамары Васильевны. К тому же все основные вопросы решала, как прежде, она. Поэтому, когда она говорила мне, как папа поступал в тех или иных ситуациях, я отвечал:

– Я не он, так что не трахай мне мозги.

Я всю жизнь старался не вникать в то, что не требует моего непосредственного участия. Особенно в происходящее в стране. Моей мечтой было жить, не зная ни названия страны, ни фамилии президента. Мама то и дело пыталась пересказывать мне увиденное по телевизору или рассказывать о росте цен. Меня это раздражало. Периодически мы скандалили.

– Это же важно! – доказывала мама, когда я демонстративно не желал слушать о повышении цен на коммуналку.

– И что, если я буду это знать, цена упадет?

– Нет, но…

– А раз нет, то и не трахай мне мозги.

Мама обижалась, говорила, что и так со мной уже боится разговаривать.

– Так ты не разговариваешь, – отвечал я. – Ты пересказываешь телевизор.

– Но надо же знать…

– А я хочу не знать.

– Но как?

– Вот так.

– Чудной ты человек.

– Какой есть.

– Скажи тогда, о чем с тобой можно говорить?

– О чем угодно, но только не о том, что говорят по телевизору, и не о ценах на рынке.

Сколько помню, я всегда старался окружить себя этаким вакуумом. В моей комнате постоянно задернуты шторы. А не так давно я врубал музыку утром и выключал перед сном, чтобы отгородиться от окружающих звуковым барьером. Сейчас я делаю это реже. Когда родители уезжали на дачу, я первым делом отключал телефон, затем убирал подальше все часы, чтобы отгородиться не только от внешнего пространства, но и от времени. Совсем нелюдимым при этом я не был, так как, стоило родителям уехать, ко мне в гости заваливали друзья.

Мама не могла понять, что незнание происходящего в стране-и-мире и наличие буфера между мной и ближними являются необходимыми условиями для моего внутреннего комфорта, и постоянно пыталась разрушить мой вакуумный мирок, а я защипал его изо всех сил.

– Как ты будешь жить, когда меня не станет?! – сокрушалась она.

– Тогда и увидим, – отвечал я.

Духовным преемником папы, в конце концов, провозгласил себя Коля. При жизни они с папой не ладили, часто ругались, а один раз не на шутку подрались. «Забыв» об этом, брат создал что-то вроде культа вокруг папиной фигуры. Довольно часто он ходил на папину могилу, пил там водку, разговаривал с папой. Он сделал (за мамины деньги) железное надгробье и оградку, прихватив участок для мамы. Когда мама разделила между нами наследство, Коля под девизом «все папино – мое», выгреб все его вещи и даже потребовал у мамы папино золото. Надо сказать, что золота у нас было немного. Имея свое, советское представление о ценности вещей, родители тратили больше на книги, их у нас было около 2 000 томов, ковры, посуду, вещи и еду.

Ковры в Советском Союзе были поистине культовыми предметами, ставшими главной причиной появления традиции снимать обувь в домах. Понять это мне помогло детское воспоминание: Первая половина семидесятых годов. К родителям часто приходят гости. Они проходят в зал и уже там, перед ковром снимают обувь. Это сейчас для многих ковер не более чем напольное покрытие. Тогда же, в советское время он был символом достатка, успеха в жизни и богатством, которое надо было передать детям и внукам в целости и сохранности. Именно благоговение перед Коврами (с большой буквы) заставило нас снимать обувь. Так мусульмане разуваются перед входом в мечеть. А как же грязь? Конечно, в сырую погоду, там, где тротуары – непроходимая топь, в туфлях в комнату не зарулишь, но если на улице сухо, и везде есть асфальт или тротуарная плитка, мокрой тряпки у порога вполне достаточно для соблюдения чистоты. С другой стороны, носки или колготки – прекрасные пылесборники. На них мы переносим из дома в дом не только грязь и аромат ног, но всевозможные болезни, которым вполне вольготно живется потом в коврах и хозяйских тапочках. Кто пытался вывести грибок, знает, о чем я говорю.

Так вот, золота у нас было не много, а папиными были только 2 кулона, которые он привез из Египта. Все остальное мама или купила по блату, или ей подарили. Несмотря на это, Коля провозгласил папиным все мамино золото и потребовал, чтобы она его отдала. Тогда золото мама зажала, но позже, когда Коле понадобились деньги для покупки дома и предэмиграционных поездок в Москву, она продала почти все свои драгоценности.

Свинина захотела еще большего и чуть ли не в приказном порядке потребовала от мамы, чтобы та подарила одну из комнат в нашей квартире Валерке. Разумеется, мама послала ее подальше.

Мама всегда хотела, чтобы мы с братом дружили, но своими действиями лишь способствовала развитию нашей взаимной неприязни. Она словно нарочно приглашала его со Свиномассой в самое неподходящее для меня время. Стоило мне, например, позвать на дачу друзей на пиво с шашлыками, как мама обязательно тащила туда уродственников, ломая тем самым мне и друзьям кайф. Когда же я приглашал домой барышню, мама звала их на обед.

В результате у меня развился на уродственников стойкий рвотный рефлекс, и я стал называть их в разговоре с мамой не иначе, как «твои родственники». Открывая им дверь, я на всю квартиру сообщал маме:

– Опять твои родственники приперлись.

Мама искренне не понимала моего отношения к брату, а когда я ей пытался объяснить, что его слишком много в моей жизни, говорила: