В закрытом гарнизоне-2

И ДМБ объявит Гречко.

    (из военной поговорки времен застоя)

Майское утро субботы.

Казарменный городок купается в лучах весеннего солнца, вдали голубеет залив и зеленеют сопки. В режимной зоне, у уходящих в воду пирсов, дремлют черные тела ракетоносцев. Откуда-то доносит тягучий гудок рейдового буксира.

– Ну что, Валер, держи краба, – басит Витька и сдвигает белесые брови. – Глядишь, еще свидимся.

Рядом с нами, с увольняемыми в запас, прощаются другие ребята. Все пожимают друг другу руки, хлопают по плечам и широко улыбаются.

На «дембелях» блистающая золотом погон и нарукавных шевронов, отутюженная форма «три», первого срока, надраенные до зеркального блеска хромовые ботинки и черные щегольские бескозырки, с длинными муаровыми лентами и надписью «Северный флот».

Ребята оттрубили по три года и уходят на гражданку.

Смотреть на них приятно. Все рослые, как на подбор, уверенные в себе и солидные.

А моему набору служить еще полгода, что сейчас кажется целой вечностью.

Мы знаем, что в той, новой жизни, вряд ли встретимся и всем немного грустно. Будут еще новые встречи и друзья, но таких, как эти, никогда не будет.

Потому, что мы экипаж подлодки. Где все за одного и один за всех. Без дешевого пафоса и героики. Многие поймут это много позже, на гражданке, которая сейчас кажется такой желанной и заманчивой.

А пока мы радуемся как дети, и по – доброму завидуем ребятам.

– Ну что, кореша почапали?! – смотрит на часы здоровенный Колька Кондратьев.

«Дембеля» в последний раз окидывают взглядом кубрик, шлепают на затылки бескозырки, и прихватив чемоданы, вместе с нами направляются к выходу.

– Смир-рна! – бросает руку к виску дневальный, дверь выпускает группу и оглушительно хлопает.

Мы вниз не спускаемся, традиция, и возвращаемся в кубрик, к открытым окнам. На широком подоконнике одного из них, уже стоит наготове экипажная «Комета».

Как только открывается дверь подъезда и из нее возникает первый «дембель», Серега Антоненко давит кнопку и наступившую тишину взрывает марш «Прощание славянки».

Из подъездов близлежащих казарм появляются другие группы увольняемых, в воздухе возникают новые «славянки» и в окнах всех этажей гроздьями висят моряки.

– ..р-раа!!! – мощно несется над заливом и в небо взмывают сотни чаек.

А группы увольняемых сливаются в одну, и парни, весело переговариваясь и изредка оглядываясь назад, широко шагают в направлении режимной зоны.

Там они в последний раз пройдут мимо своих ракетоносцев, с развевающимися на рубках сине-белыми флагами, и каждый взглядом простится с кораблем. Навсегда.

Когда последние фигурки исчезают за открытыми створками ворот «зоны», мы прекращаем орать, и от избытка чувств закуриваем.

– Да, – в три затяжки сжигает свою «приму», сидящий на подоконнике Витька Свеженцев. Скорее бы осень и домой!

– Ничо! – встряхивает чубом Серега Осмачко. Щас сходим на три месяца в автономку, потом санаторий и тю-тю!

– А мы с Васькой, наверное, останемся на сверхсрочную, – хлопает по плечу друга Сашка Миронов. Служба нам нравится.

«И никто не подаст нам руки, сундуки мы с тобой, сундуки!» весело декламирует Васька, и все хохочут.

А минут через десять издалека доносится певучая сирена, и по фарватеру, вдоль строя кораблей, в сторону выхода из залива, рассекая синь воды подводными крыльями, проносится белоснежная «Комета».

На ее корме чернеет толпа моряков, машущих бескозырками в нашу сторону.

Прощай, не горюй,
Напрасно слез не лей,
А лучше крепче поцелуй,
Когда сойдем мы с кораблей!

доносится оттуда, и все исчезает в туманной дали.

У черта на куличках

– Майна, майна помалу, мать вашу! – простужено хрипит боцман, и грузовая сетка с очередной партией груза, ложится на «стол» шахты глубоко внизу.

Там орудуют ракетчики, раскрепляя все по штормовому, а мы – швартовная команда, под руководством командира БЧ-2 и боцмана, орудуем наверху.

Когда очередная шахта наполняется, мы вытаскиваем ребят наверх, и все отходят в сторону.

– Закрыть крышку шестой! – машет капитан-лейтенант в сторону маячащего на мостике старшины команды.

Через минуту в корпусе слышен шум гидравлики и громадная крышка ракетной шахты плавно опускается на место.

– Перекурить бы, товарищ капитан-лейтенант, – ноют Осмачко с Тигаревым и Гарифулин. Совсем задубели в шахте!

– Гарик Данилович, облаченный в новенькую канадку, скептически косится на своих подчиненных и милостиво кивает.

Скользя сапогами по мокрой палубе и весело балагуря, мы семеним к рубке, спускаемся в переходной люк и по трапу сбегаем на пирс. На нем горы всевозможных грузов, среди которых копошится еще десяток моряков.

– Да, – скептически говорит Федя Гарифулин, – когда мы дымим сигаретами у борта пришвартованного рядом дебаркадера. – До ночи хрен все загрузим.

Завтра поутру, наш ракетный крейсер уходит из Северодвинска еще дальше на север, к своему постоянному месту базирования, и на него необходимо принять все то, что полагается для нового корабля в таких случаях.

А полагается немало. Здесь необходимый по штату «ЗИП», легководолазное и химическое снаряжение, штурманские приборы, стрелковое оружие и пиротехника, разнообразное шхиперское имущество, морские спецодежда и обувь, а также всевозможные расходные материалы, включая спирт, моющие средства, и даже пылесосы.

Все, наиболее ценное, накануне принято на борт, помещено в сейфы, хранилища и раскреплено по штатным местам, а остальное мы грузим в пока еще пустые ракетные шахты.

Их у нас двенадцать и в каждую можно свободно запихать по три легковых автомобиля.

– Кончай перекур! – доносится с рубки, и мы, дососав бычки, поплотнее запахиваем свои номерные ватники и топаем назад, на ракетную палубу. С неба, кружась в воздухе, падает пушистый снег, и мы ловим его руками.

Потом снова команды «майна – вира», привычный мат боцмана и шум гидравлики.

Когда в десятую по счету шахту грузим «ленинскую комнату», на палубе появляется замполит.