Держава. Том 3

– С чего это японцы взяли, что скоро наступление? Армия после Сандепу три недели отдыхает, и ни о каком наступлении не слыхать, – пожал плечами Фигнер. – Что? На ханшин перейдём? – опрокинул горлышком вниз пустую бутылку смирновской. – Всё хорошее когда-нибудь кончается, – обобщил ситуацию.

– Да и Мищенко в мукденском лазарете раненый лежит… Какое без него наступление? – поднёс к свече бутылку с ханшином Глеб. – В прошлый раз жабочку китаёзы подложили для крепости, – сообщил в основном вольнопёру. – Когда морду туземцу бил, тот верещал про хороший от этого нефритовый стержень. – Ну чего там, в Москве? – понюхав, стал разливать ядовитую жидкость.

– Город, благодаря убиенному губернатору, лопается от денег. В Москве теперь идёт гораздо более крупная игра, чем в Монте-Карло, – выпив, долго занюхивал плошкой с бобами. – Ну и дря-я-я-нь, – с трудом выдохнул воздух. Закусывать не стал.

– Ты ещё собачатинку под соусом не пробовал, – с удовольствием оглядел сумевшего всё-таки справиться с тошнотой Кускова.

– Главное, про китайский деликатес из человеческих эмбрионов молчи, – доброжелательно поглядел вслед выбежавшему из землянки вольнопёру, Ковзик. – А с чего вы взяли, Олег Владимирович, что в Москве идёт крупная игра? – как ни в чём не бывало, спросил у вернувшегося москвича.

– О-о-х! – усаживаясь, громко простонал бывший студент. – Давайте за едой не будем о китайских деликатесах, – попросил он. – Так Михаил Абрамович Морозов в одну ночь проиграл миллион табачному фабриканту Бостанжогло. И хотя наши миллионщики заказывают себе отдельные вагоны. По телеграфу покупают имения, но наряду с этим делают и много полезного для города. Строят больницы, приюты для бездомных, открывают картинные галереи и поддерживают людей искусства.

– Лучше бы они офицеров Урало-Забайкальской дивизии поддержали, – выпив, произнёс Ковзик. – Водку бы нам присылали…

– Можно и коньяк, – размечтался Фигнер, закусывая тушёнкой с бобами.

– Купцы говорят, что через двадцать лет Россия станет самой процветающей страной мира, и Европа будет завидовать нам…

– Это хорошо! Может, к тому времени, и война закончится, – погладил Ильму Глеб. – А я слышал, что другой Морозов, Савва, даёт деньги и либералам и социалистам, совершенно при этом не разбираясь в политике.

– Лучше бы он офицерам Урало-Забайкальской…

– Да поняли мы вас, каспадина Ковзик-сан… Не пошлёт он нам денег. А то революционерам ничего не достанется, – вновь погладил собаку Рубанов.

– Лучше бы проигрывал, – высказал своё мнение Фигнер. – Господин вольнопёр, а пойдёмте, я вас научу гранаты метать, – вытащил из корзины какой-то предмет.

– Эта консервная банка на палочке и есть граната? – поразился Кусков.

– Граната штабс-капитана Лишина. А в этой, как вы образно выразились – консервной банке, хранится пироксилин. Слышали в университете, что это за бяка?..

Но обеспокоенные товарищи отобрали у подъесаула взрывоопасный предмет, вновь запихнув его в корзину.

– Ваши благородия, – пригнувшись, ввалился в землянку казак, сняв с головы чёрную папаху и втянув носом прекрасный аромат ханшина. – Так что, эта, господин полковник велели передать, что утром его превосходительство, генерал… как его… Ре-ме-енкам…

– Ренненкампф, – поправил станичника Фигнер.

– Ага! То есть – так точно, – согласно кивнул головой вестовой. – Назначает вылазку, – протянул замусоленный пакет.

– Благодарим, братец. На, согрейся, – нарушив все армейские правила, протянул нижнему чину стакан с ханшином Ковзик. – Как карты лягут, – оправдался перед товарищами, – может статься – последнюю ночь казачина живёт… Помните, под командой Мищенко в конце прошлого года «набег на Инкоу» произвели, как потом наш рейд по тылам противника назвали. Семь с половиной тысяч сабель с боем проломились сквозь японские позиции, переправились по льду через реку Ляохе, потеряв там много казацких душ, и двинулись громить вражеские тылы. Подожгли Инкоу, перебив несколько сотен гарнизона, были окружены подошедшим к японцам подкреплением, но с боями прорвались к своим, – рассказывая, махал рукой, словно рубил врага.

– Как такое забудешь? – достал вторую бутылку Фигнер.

– Нет, всё! – покрутил указательным пальцем из стороны в сторону перед его носом, бывший лейб-гвардии гусар.

– Слушаюсь, господин дядька, – безропотно положил бутылку в корзину с гранатами Фигнер.

– Завтра твой первый бой, вольнопёр, – Держись меня и будешь жить, – оптимистично похлопал по плечу Кускова Глеб. – А за восемь дней похода на Инкоу, как недавно подсчитал наш новый начальник штаба Деникин, мы с боями преодолели: двести семьдесят вёрст, уничтожили более шестисот японцев, казаки разобрали два участка железнодорожного полотна и с удовольствием сожгли восемь продовольственных складов.

– А их тушёнка и в огне не горит, – поднял банку Фигнер, весьма воодушевив собаку, но оставив её с носом. – На шесть суток прервали сообщения по телеграфным и телефонным линиям, пустили под откос два состава с боеприпасами, захватили несколько сотен пленных и, главное, триста повозок с имуществом…

– Ну да, господин племянник. Из восьми якобы сгоревших складов. Но и у нас среди казаков жертв немало… Поплачут в донских и кубанских станицах жёны с детишками. Ведь отряд формировали из казаков всех трёх армий. Новый начштаба определил операцию как малоэффективную, но полную мужества и отваги.

– Ну, хоть это признал. Сам в набеге участия не принимал.

– Да успокойтесь, господин московский хорунжий. Они с Ренненкампфом в то время сопки охраняли, – ржанул Ковзик. – А вот проведённое Куропаткиным в январе наступление на Сандепу – действительно позорная страница этой войны. Впрочем, как и все им написанные. Ни одного выигранного сражения, – разозлился подъесаул, достав из корзины с гранатами бутылку ханшина.

– Господин бывший лейб-гусар, положите жидкий пироксилин на место, – погладил собаку Глеб. – А ведь мы опять могли бы выиграть сражение. Но это сакраментальное «бы…». Даже не сакраментальное, а метафизическое… Да чёрт с ним, с Куропаткиным. По грамулечке-то можно, – обрадовал офицеров и вольнопёра, который, имея богатый опыт студента Московского университета, мигом освоил ханшинную науку. – С утра артиллерия долбанула по Сандепу, но, как оказалось, из-за тумана не совсем удачно. Зато наш отряд, несмотря на туман и покрытую тонкой коркой льда почву, незаметно переправился через реку Хуньхе, и неожиданной атакой заставил японцев отступить. Видя такое положение вещей, Первый Сибирский корпус тоже перешёл в наступление.

– Однако, – нахмурился Ковзик, – как всегда, сверху приказали прекратить «самодеятельность» и перейти к обороне.

– Куропаткин боится наступать, – в сердцах треснул по столу ладонью Фигнер. – Нам бы Скобелева. Ведь Мищенко, рассудив, что может быть большой успех, обратился к командиру Первого корпуса генералу Штакельбергу с просьбой начать наступление. Тот неожиданно разрешил и сам перешёл в атаку, наголову разгромив японскую пехотную дивизию… Мы получили возможность окружить Сандепу. Наш отряд вышел в ближние японские тылы, посеяв там страх и панику…

– Сама обстановка требовала от командования наращивания атакующих усилий, что было понятно даже нам, подъесаулам, – для чего-то достал гранату Ковзик. – Но как только об этом стало известно.., – показал гранатой на потолок, – пришёл приказ остановиться и не ломать общую позиционную линию.

– Так ведь можно было другим корпусом перейти в атаку, чтоб линия выровнялась, – от волнения тоже схватил гранату Кусков, но, перепугавшись, тут же вернул её на место.

– Вот! Даже вольнопёр лучше Куропаткина в тактике разбирается, – поощрительно постучал по его спине гранатой штабс-капитана Лишина Ковзик, вогнав бывшего студента в смертельную бледность.

– Господин подъесаул, да уберите вы, ради Бога, взрывное устройство в корзину. Не стоит расширять кубатуру землянки, – пожалел однополчанина Глеб. – Японцы, как водится, успели подтянуть резервы, и Первый корпус с большими потерями отступил. Куропаткин назначил на этот раз виновником своей нераспорядительности не чембарцев, а самого генерала Штакельберга, который, наконец-то, научился воевать, и отстранил его от командования корпусом. Нашему отряду тоже пришлось отступить… Давайте, господа, хоть немного поспим перед завтрашним боем, – резко оборвал он грустный рассказ.

Ранним утром их разбудил сигнал трубача – собираться и строиться в походную колонну.

– Лошади подсёдланы, господин есаул, повысил Ковзика в чине вестовой, небрежно приложив руку к папахе.

– У нас бы в гусарском полку его под ружьё с полной выкладкой поставили, – только хмыкнул Ковзик. – Казачки – чего с них взять.

– Зато умирают красиво! – высказал свою точку зрения Фигнер.

– На молитву! Под знамя! Шапки долой! – услышали команду.

После молитвы двинулись в поход.

– Ильма, дома сиди! – приказал собаке Глеб.

– Такая же своенравная, как и казаки, – ухмыльнулся Ковзик, глядя на бегущую рядом с лошадью Рубанова собаку.

– С кем поведёшься.., – поддержал его Фигнер.

Глубокая разведка по времени заняла более суток. Разъезды дошли до железной дороги у Ляояна. Погибших не было, лишь легко раненые.

Кускову пуля пробила дублёный полушубок и оцарапала руку.

– До крови прям! – съязвил Ковзик, разглядев царапину.

– Поздравляю с боевым крещением, – улыбнулся вольнопёру Глеб. – В Мукден к Натали съездим на перевязку, – решил он. – К тому же ты ей варенье в подарок от родни привёз.

После похода, приведя себя в более-менее презентабельный вид, отпросились у командира полка съездить на перевязку в лазарет. С трудом нашли его неподалёку от Мукдена.

Лазарет состоял из нескольких палаток с короткой железной трубой над каждой, и с приготовленной для топки поленницей дров перед входом.